Национальный характер

В недельной главе "Лех-леха" повествуется о рождении Ишмаэля, причем исходно предрекается, что он будет "пэре адам", то есть необузданный, дикий человек: "И сказал ей ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сына, – и наречешь ему имя Ишмаэль, ибо услышал Господь страдание твое. И будет он дикарь-человек; рука его на всех, и рука всех на него, и пред лицом всех братьев своих жить будет он" (16:11-13).

Примечательная фраза. Еще до рождения человека через ангела дается пророчество, что он окажется "дикарем". Не противоречит ли это высказывание идее свободы выбора, которой Тора, казалось бы, насквозь должна быть проникнута?

Нисколько. Каждый человек рожден свободным, но все же с определенными наклонностями. Каждый человек себя свободно реализует, однако все же в материале тех природных данных, которыми располагает. А иногда эти данные могут быть неблагоприятными.

Агар получила (или благоприобрела) базарный и заносчивый характер, который исходно должен был дурно влиять на Ишмаэля. Но кроме того, у последнего ожидалась также и собственная глубокая уязвленность, следующая из пророчески заданного соперничества с Ицхаком.

Дурные природные склонности имеются у многих, как у отдельных людей, так и у целых народов. Так, например, в отношении Израиля, Тора указывает на "жестоковыйность", то есть на характерную недоверчивость, на своеобразную упрямую и придирчивую невосприимчивость к чужим доводам. Есть в еврейском народе такая черта, однако она не отменяет свободы и не отрицает избрания.

Итак, нет ничего противоречащего идее свободы в том, что Ишмаэль еще до рождения объявляется дикарем, что его потомки на протяжении всей истории будут отмечены этим природным клеймом. А ведь "дикость" - очень точная характеристика арабской души.

В самом деле, дикость заключается не просто в отсутствии воспитанности (такая первичная дикость легко устранима), дикость как черта характера покоится на последовательном отказе от любой культивации.

Идейный дикарь – это человек принципиально отказывающийся меняться или критически оценивать собственное поведение.

Ницше сетовал на то, что еврейство - и в особенности его порождение христианство - перепортили человеческую природу тем, что заразили ее чувством вины. Альтернативу Ницше видел в греческой культуре. Так в "Генеалогии морали" он пишет: "Восхождение христианского Бога, как максимального Бога, достигшего пика градации, повлекло за собою и максимум чувства вины на земле… греки длительное время пользовались своими богами как раз для того, чтобы не подпускать к себе близко "нечистую совесть", чтобы наслаждаться свободой своей души: стало быть, в смысле, обратном тому, во что употребило своего Бога христианство. Они заходили в этом весьма далеко, эти роскошные и исполненные львиной храбрости сорванцы; и не какой-нибудь авторитет, а сам гомеровский Зевс дает им там и сям понять, что они слишком легкомысленно относятся к делу".

Но по-настоящему обратным иудео-христианскому опыту "нечистой совести" является все же не опыт греков, а опыт арабов. Можно с полным правом утверждать, что ислам представляет собой такую версию единобожия, которая напрочь чужда идее "нечистой совести", во всяком случае, в христианском значении этого слова.

Дикарь-человек

Главной особенностью Ишмаэля является установка ничего в себе не менять, ничего в себе не трогать, принимать себя исключительно таким, каков есть. Голос совести в рамках этого подхода распознается как голос слабости и глупости.

"Никакой араб еще не признавался в том, что ошибся, что виноват в провале битвы, не рассчитал свои силы. У арабов, с которыми я общался и воевал в их рядах в течение 7-ми лет, всегда в их бедах виноват кто-то другой", - отмечает Лоуренс Аравийский.

Этот отказ от самокритики неизбежно приводит к нагромождению вокруг себя завалов многоэтажной лжи. Так Мопассан в новелле "Аллума" пишет: "Она рассказала мне свою историю, вернее, лгала с начала до конца, как лгут все арабы — всегда, по любому поводу и без всякого повода. Вот одно из самых поразительных и самых необъяснимых свойств туземного характера — лживость. Эти люди, в которых ислам внедрился до такой степени, что стал частью их природы, воспитал их чувства, создал особую мораль, видоизменил целую расу и отделил ее от других, как цвет кожи отличает негра от белого, — все они лживы до мозга костей, настолько лживы, что нельзя верить ни единому их слову. Обязаны ли они этим своей религии? Не знаю. Нужно пожить среди них, чтобы понять, насколько ложь срослась с их существом, сердцем, душой, насколько она стала второй их натурой, жизненной потребностью".

Отдельного упоминания в этой связи заслуживает семейная жизнь арабов.

Именно супружество является тем базисным уровнем, тем подготовительным классом, в котором человеком осваиваются азы диалога, воспитывается навык принимать, а не принуждать другого. Но за всю свою долгую историю арабский народ так и не приобрел опыта супружества.

Существуют народы, грубо относящиеся к женщинам. Не последние среди них русские, среди которых бытовали поговорки типа: "Жену не бить – и милу не быть", "бьет – значит любит" и т.д.

Но сравнительно с природными русскими мужиками арабы - это совершенно другая лига. В их сознании "супружество" в принципе неотделимо от насилия, так что само употребление этого слова может быть применено в их случае лишь очень условно. В случае арабов правильнее говорить не о супружестве, а об общих "нормах сексуальной жизни", которые рисуются как строгое следование многообразию похотей. Так в своей книге "Репортаж с отсидки" Аба Ахимеир пишет: "Один из арестантов рассказывает:

— У султана Абдул Хамида было семьдесят две жены (какая точность!) и столько-то (не помню точно, какая была названа цифра) мальчиков, в основном из армян и греков. А всеми ими заведовало столько-то и столько-то евнухов. Когда какой-нибудь мальчик султану надоедал, его казнили.

Арестанты слушают, и у них слюни текут. Они завидуют султану не потому, что тот обладал неограниченной властью, а потому, что он осуществил их собственные сокровенные мечты".

Кто-то скажет, что обобщения, сделанные Лоуренсом, Мопассаном и Ахимеиром – чистый воды расизм, что бывают и другие арабы. Верно, бывают другие арабы, и они даже достаточно многочисленны. Однако сказать, что арабы как народ вовсе не отравлены тяжелыми духовными миазмами, значит сказать глупость, ни на микрон не приближающую нас к идеалам "равенства" и "братства".

Расизм заключается вовсе не в склонности подмечать в каких-то национальных и религиозных группах присущие им качества. Тот, кто отрицает "национальные черты" как таковые – по меньшей мере недобросовестный наблюдатель, а в ряде случаев агент по продвижению чьих-то национальных пороков.

Расизм – это деление народов на "высшие" и "низшие", подразумевающее природную неспособность преодоления лежащих между ними различий. Расизм – это отрицание за всеми представителями какого-либо народа способности менять свою судьбу или добиваться тех же достижений, что и все прочие люди. В действительности же представитель любой нации и культуры способен отказаться от своих корней – будь они добрые или худые – и принять и развить в себе совершенно иные качества: так, природный британец может стать исламским фанатиком и отправиться в Сирию резать головы "неверным", а природный араб – меняя или сохраняя свою веру - сотрудничать с Израилем и служить в его армии.

Утверждать же, что культуры, религии и этносы задевают лишь самый периферийный слой человеческой экзистенции, под которым все люди изоморфные плюшевые мульти-культи - вредная фантазия, поставившая Европу на грань катастрофы, и позволившая арабскому дикарству открыть второе дыхание.