"Конец истории", объявленный было после падения Берлинской стены 35 лет назад, так и не наступил. Тогда, в 1989 году, Фрэнсис Фукуяма опубликовал знаменитую статью, в которой предположил, что длившаяся большую часть XX века борьба глобальных идеологий закончилась окончательной и бесповоротной победой либерально-демократической идеи над нацизмом и коммунизмом. Произошедший спустя два года распад Советского Союза и развитие событий в 1990-е годы, казалось, подтверждали правоту Фукуямы: у демократической системы не было конкурентов. Но дальше что-то пошло не так.

Автократических режимов становилось все больше, к тому же они крепли, особенно экономически. Демократии же почивали на лаврах, словно не замечая происходящего. Начались разговоры о надвигающемся конце истории наоборот: автократии, в своих действиях гораздо меньше ограниченные правилами, выиграют соперничество у демократий.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал: zahav.ru - события в Израиле и мире

Слабое место недемократических режимов - они не могут стать примером, который другие хотели или могли бы повторить. Это очень важно: в соперничестве ХХ века большую роль играла привлекательность коммунистической идеи для самых разных групп по всему миру. Разочарование в ней пришло, пожалуй, лишь в 1970-х годах. Демократии же могут служить примером - и служат, в том числе для самих автократий: те часто притворяются демократическими странами, и этим фактически признают, что их модель лучше, оптимистичен провост парижского Института политических исследований (Sciences Po) Сергей Гуриев.

Эта статья - пересказ исследования Сергея Гуриева, опубликованного в The Tocqueville Review.

Четыре стороны автократии

В XXI веке, особенно во втором его десятилетии, ситуация в соперничестве демократий и автократий стала гораздо менее ясной, политологи заговорили о "демократической рецессии". Число демократических стран и доля живущих в них людей перестали расти, а по некоторым оценкам, даже сократились.

Еще хуже дела в экономике: вес недемократических стран в ней сильно вырос. По данным Всемирного банка, в 2000 году на долю стран ОЭСР (около 40 демократических государств) приходилось 92% мирового ВВП, а в прошлом году - 61%.

Вкупе с растущей жесткой и мягкой силой недемократических стран это породило нарратив о том, что "автократии превосходят демократии". Это столь же поспешный вывод, как и про "конец истории". Просто у демократической модели есть автократические соперники.

Они очень разные. Современные автократии можно условно разделить на четыре типа: Китай, нефтяные монархии, традиционные диктатуры, основанные на репрессиях, и "диктатуры обмана", притворяющиеся демократиями. Но ни одна из них не предлагает привлекательную альтернативу демократиям.

Особняком среди недемократических режимов стоит Китай. Он практически в одиночку обеспечил упомянутый рост доли автократий в мировой экономике.

Первые три десятилетия социалистического эксперимента не были особо успешными (а порой катастрофическими), но после смерти диктатора Мао Цзедуна Китаю удалось добиться впечатляющего экономического роста. В 1980-2018 годах его ВВП по паритету покупательной способности на душу населения увеличился в 28 раз - с $673 до 19 074 (в долларах 2017 года). Китай превратился в страну с доходом выше среднего (по классификации Всемирного банка) и, вероятно, скоро перейдет в группу стран с высокими доходами.

Как Китаю удалось это без либерализации политической системы? Китайское руководство создало сложную систему политических институтов, сочетающую централизованный контроль со стороны Коммунистической партии (КПК) с элементами политической конкуренции и подотчетности. Высшее руководство должно было меняться каждые 10 лет: преемники назначались за пять лет до ротации. По карьерной лестнице продвигались, как правило, более успешные: руководители провинций с лучшими показателями экономического роста имели больше шансов на повышение. Более того, хотя Китай является унитарным государством, центральное правительство дало региональным властям сильные стимулы для развития местных экономик и увеличения налоговых поступлений.

Более того, КПК допускала и даже поощряла определенную критику и даже протесты - до тех пор, пока они были направлены на местные, а не на центральные власти. Такая обратная связь позволила контролировать и стимулировать чиновников низшего звена, устраняя одну из ключевых слабостей недемократических систем: проблемы замалчиваются, информация искажается, и руководители наверху отрываются от реальности, не зная, что на самом деле происходит на местах. Китай даже ввел выборы на уровне деревень, чтобы снизить коррупцию и повысить подотчетность. Впрочем, длилось это недолго.

Такая система давала отличные результаты, но до определенного времени. Проблема с ней заключалась в том, что все это работало, пока Китай был беден (дешевая рабочая сила, огромные инвестиции и внедрение передовых технологий из развитых стран позволяли стремительно наращивать производство), но перестало работать, когда доходы выросли: страна, похоже, попала в ловушку среднего дохода.

Эта ловушка подстерегает все страны со средним уровнем дохода. Чтобы двигаться дальше и стать страной с высоким уровнем дохода, приходится менять модель роста: в его основе должны лежать уже не инвестиции, а инновации. Пока рабочая сила дешевая, а производительность далека от предела, внедрять уже имеющиеся технологии эффективней, чем изобретать новые. Но по мере роста доходов это преимущество теряется, поэтому дальше рост должен основываться на инновациях, чтобы сдвигать границы производительности дальше и дальше.

И здесь выясняется, что авторитарные системы, которые неплохо подходят для инвестиционной модели, не годятся для инновационной. Она по определению требует открытости, конкуренции и децентрализации. И если страна со средним уровнем дохода хочет и дальше расти, ей нужно реформировать всю систему.

По этому пути пошли Тайвань и Южная Корея - редкие примеры, кому удалось избежать ловушки среднего дохода. Поначалу эти страны росли (так же быстро, как и Китай) при автократических режимах, но достигнув среднего уровня доходов, они демократизировались. Это помогло им продолжать расти и стать странами с высоким уровнем дохода. Особенно поразительно это было в случае с Кореей, которая слишком долго держалась за инвестиционную модель, что привело к кризису 1997-1998 годов. Поскольку страна уже была демократической, ответом стали серьезные реформы, в частности уменьшение власти крупных финансово-промышленных групп (чеболей), открытие для внутренней и внешней конкуренции. Это привело к значительному росту производительности и инноваций.

Совсем другую реакцию на замедление роста мы видим 25 лет спустя в Китае. Вместо экономических реформ идет дальнейшая централизация власти и репрессии против частных высокотехнологичных и образовательных компаний, которые могли бы помочь выбраться из ловушки среднего дохода.

По мере развития страны сложнее становится не только продолжать экономический рост, но и сохранять эффективную кадровую политику - продвигать более успешных руководителей. Это еще одна проблема китайской модели управления.

Чтобы создать правильные стимулы местным руководителям, власти должны четко определить критерии успеха. В экономике с низким уровнем дохода это просто: успешен тот, у кого быстрее растет экономика - остальное приложится. В экономике со средним уровнем дохода все намного сложнее. Развитие больше не измеряется ростом ВВП на душу населения. Нужно также учитывать неравенство, экологию, безопасность и многое другое. В таких условиях невозможно построить понятную систему оценки: один регион успешней в экономике, другой - в экологии. Сравнить успехи на разных направлениях могли бы выборы: собранные таким образом оценки множества людей дают представление об эффективности. Другого ясного способа это сделать нет, и без выборов отбор становится субъективным и непрозрачным, начинает учитываться лояльность, а не достижения.

Главная проблема модели управления после Мао не экономическая, а политическая. Важнейший элемент системы - регулярная ротация руководства и продвижение наверх самых достойных. В демократических странах они закреплены в конституциях и защищаются системой сдержек и противовесов. В недемократических у руководства всегда есть соблазн остаться у власти навсегда и продвигать лояльных, а не эффективных. В конце концов это и произошло: в 2017 году съезд КПК просто не выдвинул команду, которая должна была сменить нынешнее руководство. И в 2022 году, после десяти лет у руля, Си Цзиньпин не ушел в отставку.

Демонтаж системы управления, которая так хорошо служила Китаю в течение 40 лет, не вызывает удивления - удивительно, что она продержалась так долго. Возможно, дело в том, что китайская элита хорошо помнила, что творилось при режиме Мао Цзэдуна, чего он стоил стране и людям, в том числе самой элите. Со временем воспоминания об ужасах культа личности Мао стали забываться.

Вторая группа недемократических стран - горстка богатых нефтяных монархий. Это диктатуры в классическом смысле: люди там не выбирают правителей. Некоторые из них богаты - Всемирный банк относит Саудовскую Аравию, ОАЭ, Катар, Оман, Кувейт и Бахрейн к категории стран с высоким уровнем дохода. Они не сталкивались с проблемой ловушки среднего дохода, с которой борется Китай. Но они богаты не потому, что построили конкурентоспособную экономику, а потому, что у них очень много нефти и газа на душу населения.

Так что они могут сколь угодно преуспевать в экономике и применять по всему миру мягкую и жесткую силу, но их модель не конкурент демократии - их опыт роста невоспроизводим. Другие страны при всем желании не смогут повторить их успех - разве что обнаружат в своих недрах достаточно ресурсов.

Еще одна группа автократий - это традиционные диктатуры, основанные на жестоких репрессиях и не обладающие природными ресурсами. Такие страны также не представляют привлекательной альтернативы демократии: можно бояться таких режимов, как в Северной Корее, но любить? Точно нет. Они не приносят процветания, и никто не хочет жить, как простые северокорейцы.

Это новое поколение недемократических режимов, сейчас это самая многочисленная группа автократий. Первый создал Ли Куан Ю в Сингапуре. В последние десятилетия такие режимы устанавливаются во многих странах - но без экономических чудес, как было в Сингапуре.

Эту модель используют большинство недемократических лидеров. У их режимов нет идеологии, они не используют массовые репрессии. Вместо этого они притворяются демократиями: у них есть демократические конституции, они исправно проводят выборы, допускают оппозиционные партии в парламент. В отличие от традиционных диктатур, эти режимы хотят быть частью мировой экономики и извлекать выгоду из глобализации. Они вступают в международные организации и пытаются использовать их в своих интересах.

Эти режимы лишь притворяются демократическими. Конкуренты на выборах тщательно фильтруются: настоящих соперников, которые угрожают отобрать власть, у автократа не бывает. Независимые СМИ (пока они существуют) привлекаются на свою сторону или преследуются, так что большинство граждан не имеют доступа к объективной информации. Тех, кто понимает природу режима, заставляют замолчать - путем кооптации (вовлечения) либо репрессий. Когда применяются точечные репрессии, режим отрицает их политическую природу: оппонентов сажают в тюрьму по неполитическим обвинениям. Использование цензуры тоже отрицается. В результате большинство граждан просто не осознают, что живут в несвободной стране.

Манипулирование информацией и кооптация создают иллюзию популярности лидера. Люди говорят социологам, что поддерживают режим, не из страха: большинство говорят то, что думают. Однако их отношение формируется под сильным влиянием цензуры и пропаганды. Данные Gallup World Poll показывают, что популярность недемократических режимов связана с объективными экономическими показателями, однако люди часто переоценивают их - и эти "субъективные экономические показатели" также увеличивают популярность автократов. Повышает ее и цензура - но лишь до тех пор, пока люди об этом не знают. Когда они понимают, что режим подвергает цензуре СМИ, его популярность падает. Если режим повышает уровень репрессий, его популярность тоже снижается: чем сильнее репрессии, тем труднее это скрыть. В современном мире люди предпочитают жить в странах без страха.

Если режиму удается скрывать свои методы, создается новая реальность: автократ популярен, причем даже более популярен, чем демократические лидеры. Действительно, в демократических странах каждая ошибка лидера тщательно изучается независимыми СМИ, гражданским обществом и оппозицией. Так что меньшая в сравнении с диктаторами популярность лидеров - не баг, а фича демократических систем.

Эта новая модель недемократических режимов лучше подходит для современного мира с открытыми границами, информационными и коммуникационными технологиями, ключевую роль в котором играет человеческий капитал. Традиционные диктатуры могли строить индустриальные общества. Сталинские заводы нуждались в рабочих, умеющих читать и писать. Но в современном мире для роста нужен "креативный класс", "работники умственного труда" - люди с высшим образованием. У них выше спрос на свободу, они более мобильны, особенно в современном глобализованном мире. Диктатуры обмана лучше традиционных справляются с задачей интеграции в мировую экономику.

Однако неясно, насколько они устойчивы. Главная проблема диктаторов обмана: чтобы сохранять популярность, им нужен экономический рост, а для этого требуется больше образованных людей, которых труднее заставить замолчать. Приходится либо переманивать их, либо расширять репрессии - и оба варианта плохи для автократа. Кооптация обходится дорого, ресурсы отвлекаются от обычных избирателей, что снижает популярность. Усиление репрессий тоже подрывает популярность. Необходимый диктатурам обмана растущий образованный класс является для них экзистенциальной угрозой.

Страны решают эту проблему по-разному. Одни демократизируют свои режимы (например, Армения после "бархатной революции" в 2018 году или Эквадор после Рафаэля Корреа), другие возвращаются к традиционной модели XX века, основанной на страхе (как Венесуэла в 2014 году или Россия в 2022 году). Некоторым удается приблизиться к решению этой вроде бы нерешаемой задачи, оставаясь диктатурами обмана, но постепенно ослабляя ее (Сингапур).

Но даже если диктатуры обмана окажутся устойчивыми, они тоже не представляют собой идеологическую альтернативу демократии - как раз потому, что сами притворяются ей. Тот факт, что большинство недемократических режимов имитируют демократию, сам по себе является лучшим доказательством того, что демократия выиграла битву идей. В этом смысле эволюция диктатур в XXI веке согласуется с тезисом Фукуямы о "конце истории".

Те, кто бросает вызов демократии, не предлагают альтернативы. Китайскому экономическому чуду приходит конец, нефтяные диктатуры нельзя скопировать, а традиционные копировать не хочется, диктатуры обмана сами притворяются демократиями. Чем же тогда вызван "демократический спад" и авторитарные тенденции в таких странах, как Венгрия, Турция, Израиль?

Это может быть связано с внутренним вызовом демократиям: подъемом авторитарного популизма в свободном мире. Растущая поддержка популистов в XXI веке и особенно во втором его десятилетии может быть объяснена несколькими экономическими и культурными факторами: глобализация и автоматизация сокращают рабочие места, мировой финансовый кризис 2008-2009 годов и его последствия больно ударили по избирателям во многих западных странах. Недовольные стали голосовать за популистов, которым мобильный интернет и соцсети предоставили идеальную платформу для распространения своих идей.

Популисты могут показаться обычными политиками, которых избирают граждане, и они не должны представлять угрозы для демократии. Если они не выполнят своих обещаний, их просто не перевыберут. Это наивное представление.

Приход популистов к власти - обычно плохая новость для экономики: после него рост ВВП теряет примерно 1 процентный пункт в год. Неудивительно: популисты недолюбливают экспертов и отвергают систему сдержек и противовесов - и то и другое важно для экономического роста. Зная, что они вряд ли могут выполнить экономические обещания, популисты опасаются проиграть следующие выборы. Чтобы избежать этого, они начинают разрушать политические институты, в частности суды и свободу СМИ, двигая страну в сторону автократии. Так что рост авторитарного популизма представляет собой реальную угрозу для либеральной демократии.

Но популисты, как и автократы, сами притворяются демократами. На самом деле они не смогли обратить вспять третью волну демократизации, а лишь застопорили ее. Еще одно их сходство с автократами: популисты неспособны обеспечить благосостояние. Рано или поздно это станет ясно всем - и в их страх, и в других. Так что поводов для оптимизма достаточно.