Еще много исследований и времени потребуется, чтобы найти ясный ответ на вопрос о том, что привело к чудовищной войне России против Украины — войне, разрушительной для обеих стран. Первой спонтанной версией, широко распространившейся в мире, стала идея о том, что это война президента Путина, и он лично принял решение о вторжении. Политолог Кирилл Рогов в статье для рубрики "Идеи" показывает, что рассуждения в духе "все мы заложники безумства одного человека", — это, скорее всего, лишь удобная отговорка, а не реальное объяснение.


Даже если допустить, что столь масштабное и сокрушительное для страны, нации и экономики решение принималось в крайне узком и не очень известном нам кругу, то это само по себе является важнейшим диагнозом состояния государства, национальных институтов и общества. Конечно, Россия начала 2020-х —авторитарная страна, где граждане имеют очень ограниченные рычаги воздействия на правительство. Но почему национальные элиты — те, кому удалось сосредоточить в своих руках богатство и распорядительные полномочия, и кто должен быть более заинтересован в сохранении статус кво, а потому играть стабилизирующую роль, — не смогли выработать механизмы, ограничивающие возможность столь одиозных и разрушительных решений?

В истории постсоветских элит и их взаимоотношений с государством можно выделить несколько этапов. Во второй половине 1990-х в России складывалась система конкурентной олигархии — вполне обычная для многих развивающихся, переходных и постсоветских стран. Олигархические группы — на фоне слабости массовых политических партий, системы правоприменения и государства в целом — быстро аккумулировали в своих руках собственность и капиталы, скупали медиа, политиков и бюрократию, захватывая таким образом государство. При этом наличие нескольких олигархических пирамид обеспечивало относительный плюрализм политической жизни, который, однако, не трансформировался в институциональный плюрализм зрелой демократии.

Такая ситуация была характерна не только для России, но и для других постсоветских стран — Украины, Армении, Грузии, Молдовы. Она подрывала возможность многих реформ и вела к коррупции, но все же радикально не препятствовала экономическому росту, интеграции в мировое хозяйство, динамичной общественной жизни.

В начале нулевых новый популярный президент Путин, сменивший непопулярного Ельцина, объявил политику "равноудаления олигархов" и строительства "вертикали власти". В действительности она обернулась созданием "моноцентричной патрональной пирамиды" (как описывает это явление в постсоветских странах политолог Генри Хейл). Если посмотреть на нее с точки зрения политических институтов, такая система выглядит как классический персоналистский авторитаризм.

И все же эта единая патрональная пирамида, увенчанная фигурой Путина в качестве верховного арбитра, включала в себя несколько отрядов элиты — как старой, так и новой. Сохранившая себя в новых условиях часть старой олигархии (группа "Альфа", Роман Абрамович, Олег Дерипаска и пр.), отказавшись от попыток влиять на политическую ситуацию внутри России, приняла на вооружение стратегию "двух карманов": "зарабатываем в России — секьюритизируем и сохраняем капиталы на Западе".

Суть ее заключалась в том, что, храня долгосрочные капиталы на Западе, эта элита не нуждалась в выстраивании институтов защиты собственности и широких гарантий, позволяющих инвестировать капитал и передавать его по наследству, в самой России (об этой стратегии элиты также пишет в своей книге "Люди за забором" Максим Трудолюбов). Это же обстоятельство избавляло ее от необходимости прямого столкновения с "путинской опричниной" — новой растущей олигархией с силовым менталитетом, которую Путин привел с собой на политическую сцену.

Не имея стимулов бороться за гарантии для своего капитала внутри России, старые элиты сдали без боя политическую поляну путинской элите с силовым менталитетом.

На определенном историческом этапе эта стратегия выглядела эгоистичной, но более рациональной и выигрышной, чем попытка Михаила Ходорковского заняться политикой в России и "ввязаться в драку". Вполне такой же прагматичной выглядела и стратегия путинской бюрократии, которая исправно служила режиму, покупая при этом недвижимость в Италии, Испании или США — и накапливая в офшорах деньги на обучение детей на Западе и на собственную безбедную старость вне России.

Отказавшись инвестировать в защиту своих активов внутри страны и отдав поляну внутренней политики "путинской опричнине", и те, и другие пришли к парадоксальному финалу: развязав безумную войну с Украиной, "опричнина" нанесла сокрушительный удар по их "секьюритизированным" на Западе капиталам и активам. Равно как и по мечте о тихой пенсии в Испании, Италии или Греции тысяч менее крупных попутчиков режима.

Этот пример вполне претендует на место в учебниках политологии, где он будет наглядно объяснять, как между собой взаимосвязаны стратегии элиты, гарантии защиты собственности и система сдержек и противовесов в политике. Не имея стимулов бороться за гарантии для своего капитала внутри России, старые элиты сдали без боя политическую поляну путинской элите с силовым менталитетом — и в итоге ее радикализм воплотился в реальную политику.

У такого развития событий была своя логика. У новой путинской олигархии, в отличие от старой российской олигархии, всегда были проблемы с легализацией капиталов на Западе, а также с интеграцией в западные рынки и бизнес-среду. После Крыма основная часть ближнего круга президента — "путинская семибоярщина" (он же дачный кооператив "Озеро") — и вовсе оказалась под санкциями. К этому стоит добавить широкие отряды силовой бюрократии, которая уже давно в силу внутренних запретов и внешних рисков оказалась ограниченной в выезде за границу — и в возможностях хранить свои капиталы на Западе.

Таким образом, к началу 2020-х в российской элите сформировалось как бы два домена. Один состоял из олигархов старой формации, терявших политическое влияние внутри России, но при этом сохранивших под своим контролем значительные ресурсы внутри страны и защищенные капиталы за ее пределами. К этой же группе относились представители путинской бюрократии и "обслуги режима", зарабатывавшие на службе ему и готовившие себе пенсионерские аэродромы и карьеру для детей вне России.

Второй домен — олигархи путинской волны, находящиеся под санкциями или под подозрением Запада, но приобретавшие все большее политическое влияние внутри страны. А еще — широкие отряды "силовой бюрократии", также преимущественно отрезанной от Запада, но увеличивающей управленческий вес и богатство внутри России.

Аннексия Крыма и начало масштабной конфронтации с Западом уже в тот момент, когда они происходили, выглядели как небольшой внутренний переворот, резко изменивший соотношение сил — ослабивший прозападные элиты и резко усиливший силовые. В последующие годы антизападничество все более становилось для последних не просто опознавательным знаком, но платформой стратегической консолидации.

Парадокс в том, что наиболее прямым эффектом санкций стал подрыв именно прозападной группы в российских элитах.

В то же время вялая экономика, уход молодежи в интернет, сокращение влияния телевидения формировали в антизападных элитах чувство небезопасности и неопределенности — накануне неминуемого в 2020-е годы поколенческого перехода, когда и политическая власть, и управление собственностью должны были перетечь из рук первого поколения путинской элиты к их детям. В этой ситуации дальнейшая и более радикальная изоляция России от Запада на плацдарме патриотической мобилизации выглядела для них вполне адекватной стратегией. Одновременно она вела к дальнейшему ослаблению тех элитных отрядов, которые находились одной ногой на Западе — сохраняя таким образом и определенную степень свободы, и даже потенциал для политического реванша.

Это вовсе не значит, что в планы антизападной путинской элиты входила столь масштабная война и столь масштабные санкции против российской экономики. Как нередко случается в истории, все это стало результатом того, что "что-то пошло не так", то есть ошибочных прогнозов и расчетов. Однако предложенная здесь картина во всяком случае объясняет контекст и условия, в которых логика ошибочного решения стала возможной — и в какой-то мере перспективной и востребованной для широкого круга путинской элиты.

Парадокс в том, что наиболее прямым эффектом санкций стал подрыв именно прозападной группы в российских элитах. Разумеется, не потому, что их роль в становлении и сохранении режима более значима, а потому что ударить по ним Западу было проще: их капиталы хранятся на Западе. В то же время ресурсы и активы другой — и более значимой — части путинской элиты находятся внутри России. Они защищены ее изоляционистским дрейфом, а основу их составляют доходы от продажи энергоносителей. И подрыв их политического влияния возможен лишь вместе с подрывом российской экономики в целом.