Священная частная собственность

В недельной главе "Кдошим" говорится "Не крадите, не лгите и не обманывайте друг друга" (19.11). В "Мишпатим" также приводится ряд законов, связанных с незаконным присвоением чужого имущества.

Может показаться, что запрет воровства уже был дан Израилю в десяти заповедях. Однако на самом деле заповедь "не укради" в составе Десяти заповедей имеет в виду похищение человека. Это совершенно особое преступление, которое наказывается смертью. То же воровство, о котором говорится в нашем недельном чтении (равно как и в недельном чтении "Мишпатим"), подразумевает именно присвоение чужого имущества.

Такого рода преступление карается соразмерно, а именно штрафом. Так мы читаем: "Если украдет кто быка или овцу и зарежет его или продаст его, то пять быков заплатит за быка, а четыре овцы за овцу. Если при подкопе замечен будет вор, и побит будет так, что умрет, то нет за него вины крови. Но если сияло над ним солнце, то за него вина крови; он (вор) должен платить, а если нечем ему платить, то пусть продадут его за украденное им. Если найдет в руках его украденное – бык ли, осел ли или овца живыми, пусть заплатит вдвое" (Шмот 21.37).

Итак, как мы видим, имущественное преступление - воровство - карается имущественными же санкциями. Согласно Торе, за кражу не убивают (убивший вора "повинен крови"), не рубят рук, и даже не секут, но только штрафуют. Если же человек в результате кражи оказался в подневольном положении, то это вовсе не наказание "лишением свободы", а просто вариант все той же имущественной компенсации: вор расплачивается за воровство своей собственный рыночной ценой.

Однако относительная легкость наказания этого преступления вовсе не означает того, что иудаизм относится к воровству как к чему-то мало значительному и легко извинительному. Буржуазный идеал "священной частной собственности" в действительности достаточно близок иудаизму.

Прежде всего скажем несколько слов о самом этом идеале. Мы хорошо знаем, что буржуазное право положило понятие "частной собственности" в основание фундаментальных индивидуальных свобод. Так, например, Джон Локк все основные отправления человеческой деятельности сводил к владению. Согласно его оценке, человек – это в первую очередь владелец, он владелец не только движимого и недвижимого имущества, но также владелец талантами, мыслями (авторские права) и т.д. Локк писал: "Человек, будучи господином над самим собой и владельцем собственной личности… заключает в себе самом великую основу собственности". Однако при этом владение имуществом выявилось как нечто базовое, нечто фундаментальное. В этой связи Локк обращал внимание на следующий нюанс: "Генерал, который может приговорить солдата к смерти за самовольное оставление поста или за неповиновение самым безрассудным приказам, не может при всей своей абсолютной власти… распорядиться хотя бы одним фартингом из собственности этого солдата или присвоить хотя бы малую толику из его имущества".

Тем самым вор в определенном отношении оказывается даже большим преступником, чем убийца!

Иудаизму знакомо подобное отношение к собственности. Так, рассматривая слова Торы: “И возлюби Всевышнего твоего всем своим сердцем и всей своей душой и всем, чем ты обладаешь” (Дварим, 6. 5). рабби Элиэзер объяснял, что из того, что любить Всевышнего нужно всей душой, следует, что даже если эта любовь будет стоить нам “души” (т.е. жизни), следует пожертвовать ею. Однако, после этого Тора добавляет: “и всем, чем ты обладаешь”, ибо для некоторых людей имущество дороже жизни". (Сангедрин 73-74).

Допущение, что какой-то человек может любить собственность больше жизни, но при этом жертвовать этой собственностью ради Всевышнего, задает предельные границы индивидуальности. Иными словами, мы вправе несколько модифицировать истолкование раби Элиэзера и сказать, что слова Торы "возлюби Всевышнего твоего всем своим сердцем и всей своей душой и всем, чем ты обладаешь" означают, что владение имуществом включено в базисное определение человеческого "я", того "я", которое призвано возлюбить Всевышнего.

Магараль, живший в ту же эпоху, что и Локк, в толковании на "Перкей Авот" (2.5.), писал: "В человеке имеются следующие уровни: есть у него ум, есть у него душа, есть у него тело и есть у него имущество. Все эти уровни характеризуются как присущие человеку" ("Дерех хаим")

Парадоксальная соразмерность владения имуществом и владения жизнью находит своеобразное отражение в соответствующем законодательстве. Так в Талмуде в трактате Бава Кама (81.б) устанавливается, что ради спасения жизни человек может воспользоваться имуществом другого человека без его ведома. Потом он обязан с ним расплатиться, но в момент опасности он находится в полном праве воспользоваться чужим добром. Причем этот закон распространяется на всех людей и не делает никакого различия между евреями и неевреями. Для спасения собственной жизни еврей вправе воспользоваться имуществом инородца, а инородец имуществом еврея.

Это означает, что право пользоваться чужими деньгами, если это может спасти человеческую жизнь, основывается не на праве воровать, а прямо на противоположном - на праве каждого человека свободно распоряжаться собственным имуществом.

Дело в том, что право воспользоваться чужой собственностью для спасения собственной жизни строится на презумпции того, что любой человек добровольно готов пожертвовать своим добром, и уж тем более одолжить его (а речь идет именно о займе), если это может спасти человеческую жизнь. Т.е. в последнем счете это право обосновывается именно желанием самого владельца.

Если же человек заявил, что отказывается давать деньги для спасения чьей-то жизни, то взять у него эти деньги будет означать обокрасть его.

Альтернативный подход, а именно утверждение, что ради спасения человеческой жизни можно пользоваться чужим имуществом независимо от воли владельца этого имущества, фактически означал бы оправдание воровства и соответствовал бы "революционной", а не "буржуазной" этике.

Впрочем, пожалуй, ничто так не оттеняет и не выявляет смысл "буржуазного" отношения к собственности, как именно "революционное" к ней отношение.

Джентльмены удачи

Действительно, если бы право пользоваться чужим имуществом для спасения собственной жизни не подразумевало воли самого владельца, то это право означало бы провозглашение права воровать, права присваивать чужое имущество на том основании, что оно кому-то "нужнее".

Очевидно и то, что именно эта идеология легла в основание революционной идеологии, с ее лозунгом "грабь награбленное".

В свое время коммунистическая идея в такой мере овладела умами, что мало кто замечал, что в своей основе она представляет собой оправдание грабежа. В конечном счете у марксизма имеются не три составляющие, а всего одна – вечно юный воровской этос.

В самом деле, на протяжении веков воровство и отчасти даже грабеж очень часто ощущали свое моральное право на существование, так как представляли себя "справедливым перераспределением".

Воровство зачастую воспринимается ворами как вполне моральное занятие. Более того, этого рода преступная деятельность нередко поэтизируется и облагораживается даже и вполне "честными налогоплательщиками" во множестве талантливых художественных произведений. Если проституцию иногда называют самой древней профессией, то воровскую революционную этику можно было бы назвать самой древней идеологией.

Очень трудно поставить комедийный фильм, герои которого промышляли бы убийством, но вор и мошенник – вполне положительные персонажи множества популярных фильмов.

И это обусловлено далеко не только тем, что мошенничество и воровство связаны с изобретательностью и их деятельность легко подать в юмористическом виде. Не менее важной здесь следует признать саму возможность облагораживать деятельность вора. Ведь, как правило, вор раскошеливает богатых, а не бедных. С одной стороны, с бедных нечего взять, а с другой подспудно подразумевается, что богатые сами нечестны, что они заслуживают того, чтобы их ограбили.

Как бы то ни было, воры издавна старались представить себя – и в своих собственных глазах, и в глазах окружающих - истинными джентльменами.