Zahav.МненияZahav.ru

Пятница
Тель-Авив
+28+18
Иерусалим
+25+16

Мнения

А
А

Дина Рубина: "Израильский литературный истеблишмент - закрытая каста"

Некий молодой человек обозревал русскую литературу Израиля, выделяя меня как яркий пример представителя "расистских правых взглядов, присущих русской общине Израиля".

11.09.2018
Zahav.ru mnenia.zahav.ru

Читайте также

Сочинять истории она начала в пять лет - и в этом же возрасте помогала бабушке печь мацу. Автор многочисленных книг творит параллельно с супругом-художником, любит Иерусалим, но предусмотрительно живет в отдалении. Почему роман "Синдикат" используется в качестве инструктажа для будущих "синдиков", и зачем литератору собака.

- Ваше детство прошло в Ташкенте. Как там оказались ваши родители?

- Война пригнала, как и многих представителей еврейской национальности, проживающих в СССР. Дедушки-бабушки, жители Украины - эвакуировались; мама - приехала поступать в САГУ - Среднеазиатский государственный университет, а отец вернулся в Ташкент с фронта, к эвакуированным родителям.

Мама преподавала историю, и потому вынуждена была вступить в партию, хотя коммунистов, со всем их ареопагом святых, всю жизнь именовала не иначе, как "бандитами", не слишком даже понижая при этом голос. Отец - тот вообще был сам по себе, ибо был настоящим классическим художником, то есть отдельным во всем человеком. Наравне с кумирами - и партийными в том числе, ибо семье надо было что-то есть, он творил дивные натюрморты, которые и сейчас время от времени всплывают на разных аукционах за немалые деньги.

- Какие-то элементы еврейской жизни присутствовали?

- Бабушка, мамина мама, на Песах сама пекла мацу, круглую почему-то. Доверяла мне, пятилетней, вилку - натыкать дырочки. Я натыкивала с остервенением, писала про это в рассказе "Бабка". Спустя много лет на какой-то средневековой испанской гравюре увидела, что испанские евреи тоже пекли мацу круглой. Вот в такие моменты у меня всегда внутри звенит какой-то еврейский звоночек.

Родители говорили в семье исключительно по-русски, а вот мама с бабушкой - да, говорили-таки на идише. Им так было проще, быстрее. Ну и конечно, иногда это делалось для сокрытия, для шифровки сплетен: такая-то переспала с директором школы.

- Ташкент был одним из немногих мест в СССР, где действовала синагога. Вы там бывали?

- С первым свекром покупали на Песах четыре пачки мацы. Это ощущение замшелости, потаенности, шепотка на идише (какой-то старикан одобрительно сказал про меня: "шейне мейделе!") я потом описала в романе "Белая голубка Кордовы". Свекор был из румынских евреев, судьба нелегкая, человек нелегкий… и по субботам ходил по дому в ермолке.

Когда родился мой сын, его внук, - настаивал на обрезании. Но понимал, что апеллировать к еврейскому закону передо мной - дело пустое. Говорил: "Ты не понимаешь, это здоровее, гигиеничнее". Я - мне было лет 20, третий курс консерватории, - бойко отвечала: "Миллиард китайцев живут необрезанными и не слишком парятся за гигиену".

Но тут у ребенка начался фимоз, и свекор уговорил меня не в больницу ехать, а обратиться к моэлю, мол, этот режет всю жизнь, рука привычная. И у нас дома совершился обряд брит-милы. Я сидела в косыночке, волновалась за младенца и думала: ничего более идиотского со мной не происходило. Но старичок моэль мне так понравился - писательский глаз сработал. Ну, а сын уже в Израиле был благодарен за то давнее решение.

- Кстати, о "писательском глазе": помните ли вы, с чего это началось? Когда имел место ваш первый литературный опыт?

- Когда родилась сестренка, младше меня на пять лет, в садик за мной пришла соседка тетя Тамара. И по дороге домой, держа меня за руку, спросила, рада ли я, что родители "купили" мне сестричку? Я немедленно выдала свою версию. "Понимаете, тетя Тамара, - сказала я, - вообще-то мы хотели купить мальчика, но еврейские мальчики там кончились, остались одни корейцы. Пришлось брать девочку, пока и они не закончились". С тех пор, когда я начинала что-то сочинять, папа говорил: "пошли корейцы". А когда в журнале "Юность" был напечатан мой первый рассказ, он сказал: "Это ж надо! Корейцы приносят прибыль".

- Ваш муж - художник. Трудно ли двум творческим личностям ужиться в одной семье?

- Мы с Борисом, слава Б-гу, слишком заняты каждый своим делом. Ну, сначала я повоевала, конечно, чтобы кисти в раковине не мыли… Потом думаю: а где же их мыть, черт побери? И смирилась.

- Вы показываете ему свои произведения до публикации?

- Да. Это мой самый первый, самый главный и строгий читатель, которому я полностью доверяю. Он всегда очень волнуется, когда читает рукопись, - как бы я не сваляла чего. Потом успокаивается. Потом что-то скупо говорит… И наконец, последний этап: слушает начитанный мною же текст, когда работает. Если текст трагический, что бывает, - то смахивает слезу.

У нас с Борисом две совместные книжки, которые и совместными назвать нельзя, скорее - параллельные. Сборник "Холодная весна в Провансе" получился как бы сам собой: год выпал такой, что мы много разъезжали, а по приезде домой каждый разбегался к своему станку. Спустя какое-то время обнаружили, что я пишу новеллы - об Италии, Испании, Франции… а Борис в то же время пишет акварели и масло, в которых - те самые места, о которых я пишу.

Идея сборника новелл "Окна" пришла нам в головы тоже практически одновременно. Мы перевозили картины Бориса в его новую мастерскую и вдруг обратили внимание, что чуть не в каждой картине присутствует окно. Самые разные окна, венецианские, окна Парижа, окна Иерусалима. Оставалось только сесть и написать сборник, где бы в каждой истории непременно фигурировало окно, с которым был бы связан сюжет.

- Собаку вы тоже на двоих делите?

- Шерлок - душа дома. Художнику без собаки никак нельзя: еще со времен Гете собака - попутчик художника и… черта. А у меня, когда днем я выхожу прогуляться со своим псом, самая работа и начинается. Идешь себе над ущельем, внизу - дорога, впереди бежит пес, и мысли бегут-бегут по сюжету, что-то связывают, от чего-то отказываются…

- Вы живете возле Иерусалима. Нет желания переехать в столицу, как это и подобает маститому израильскому писателю?

- Раньше очень хотела. Сейчас все больше тяготею к закрытости, к деревне. Была бы моя воля, уехала бы куда-нибудь на хутор, которых в Израиле, кажется, нет. Иерусалим - сложный город.

- Отвлечемся от Израиля. В начале нулевых вы работали в Москве. Чем эта работа была для вас лично, кроме сюжета для "Синдиката"?

- Вот этим и была. Разве этого мало? Эти три года я рассматривала для себя как творческую командировку - за темой, новейшим русским языком, за типажами. Недавно какой-то новый "синдик" рассказывал, что перед отъездом в Россию его инструктировали по разным вопросам. Вдруг инструктор запнулся и, понизив голос, сказал: "Короче, читайте “Синдикат” Дины Рубиной". "Синдикат" все время переиздается, были предложения на экранизацию, но я отказала. Представила одну из сцен романа, воплощенных на экране, и поняла, что - не сейчас, и не в России…

- Вы предупредили, что не хотите вопросов о политике. Почему? Ведь вы очень политизированный человек и не скрываете своих взглядов.

- Я чертовски интересуюсь текущей политикой, день начинаю с ленты новостей, но стараюсь, чтобы весь этот интерес застревал на моей собственной кухне. Пару раз редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов просил написать колонку в горячие месяцы одной из наших боевых операций. Я написала… и оказалась втянута в один из мерзких интернет-скандалов с дамой из левой партии МЕРЕЦ. Тебе пишут пафосное открытое письмо с целым букетом стилистических и грамматических ошибок, и ты, дабы не смолчать, должна писать ответ человеку, с которым в другое время и в другом месте даже не поздоровалась бы. С тех пор дала себе слово не трепать свое имя по этим помойкам.

- Вас часто переводят на другие языки, однако израильский литературный истеблишмент вас не замечает. Почему это происходит?

- Да все потому же: однажды мне попалась на глаза какая-то статейка, изданная в сборнике Хайфского университета. Некий молодой человек обозревал русскую литературу Израиля, выделяя меня как яркий пример представителя "расистских правых взглядов, присущих русской общине Израиля". Ну, и так далее. Все это не ново, и все это отвратительно. Литературный истеблишмент в нашей стране, как и в любой европейской стране, как и в Америке, исповедует крайне левые взгляды и является закрытой кастой.

- Читают ли вас ваши дети?

- Нет, увы, когда я говорю о своих переживаниях и мыслях о прошлом, о том, "как могло бы быть, если бы…" - я, в частности, имею в виду и эту тему тоже. У них неплохой русский разговорный язык, но и только.

- И в заключение - что для вас Москва и что для вас Иерусалим, которого вы сторонитесь?

- Москва - всегда город чужой (я ведь девочка из азиатской провинции), посторонний, очень интересный. Одна из самых интересных сегодня культурных столиц, если иметь в виду количество выставок, концертов, издаваемых книг… Но недели там мне бывает достаточно, я уже не могу осязать все эти гигантские пространства, начинаю скучать по дому и хочу поскорее вернуться к своему столу. А Иерусалим… Знаете, героиня одной моей повести, заметив, что окна ее съемной квартиры смотрят на холм Гиват-Шауль, где когда-нибудь она будет лежать, говорит: "Ну что ж, "похоронена в Иерусалиме" - это звучит нарядно. Это красиво, черт возьми! Это вполне карнавально".

Комментарии, содержащие оскорбления и человеконенавистнические высказывания, будут удаляться.

Пожалуйста, обсуждайте статьи, а не их авторов.

Статьи можно также обсудить в Фейсбуке