Читайте также
- Идан Амеди не зажжет факел в День Независимости
- Антон Долин: "Я еще не выбрал Израиль центром своей жизни"
- Сара Нетаниягу: "Сколько заложников вернули - даже спасибо нам не сказали"
- С мая израильтяне смогут заказать загранпаспорт онлайн - но услуга будет доступна не всем
- Израиль по-прежнему в топ-5 "самых счастливых стран"
Сочинять истории она начала в пять лет - и в этом же возрасте помогала бабушке печь мацу. Автор многочисленных книг творит параллельно с супругом-художником, любит Иерусалим, но предусмотрительно живет в отдалении. Почему роман "Синдикат" используется в качестве инструктажа для будущих "синдиков", и зачем литератору собака.
- Ваше детство прошло в Ташкенте. Как там оказались ваши родители?
- Война пригнала, как и многих представителей еврейской национальности, проживающих в СССР. Дедушки-бабушки, жители Украины - эвакуировались; мама - приехала поступать в САГУ - Среднеазиатский государственный университет, а отец вернулся в Ташкент с фронта, к эвакуированным родителям.
Мама преподавала историю, и потому вынуждена была вступить в партию, хотя коммунистов, со всем их ареопагом святых, всю жизнь именовала не иначе, как "бандитами", не слишком даже понижая при этом голос. Отец - тот вообще был сам по себе, ибо был настоящим классическим художником, то есть отдельным во всем человеком. Наравне с кумирами - и партийными в том числе, ибо семье надо было что-то есть, он творил дивные натюрморты, которые и сейчас время от времени всплывают на разных аукционах за немалые деньги.
- Какие-то элементы еврейской жизни присутствовали?
- Бабушка, мамина мама, на Песах сама пекла мацу, круглую почему-то. Доверяла мне, пятилетней, вилку - натыкать дырочки. Я натыкивала с остервенением, писала про это в рассказе "Бабка". Спустя много лет на какой-то средневековой испанской гравюре увидела, что испанские евреи тоже пекли мацу круглой. Вот в такие моменты у меня всегда внутри звенит какой-то еврейский звоночек.
Родители говорили в семье исключительно по-русски, а вот мама с бабушкой - да, говорили-таки на идише. Им так было проще, быстрее. Ну и конечно, иногда это делалось для сокрытия, для шифровки сплетен: такая-то переспала с директором школы.
- Ташкент был одним из немногих мест в СССР, где действовала синагога. Вы там бывали?
- С первым свекром покупали на Песах четыре пачки мацы. Это ощущение замшелости, потаенности, шепотка на идише (какой-то старикан одобрительно сказал про меня: "шейне мейделе!") я потом описала в романе "Белая голубка Кордовы". Свекор был из румынских евреев, судьба нелегкая, человек нелегкий… и по субботам ходил по дому в ермолке.
Когда родился мой сын, его внук, - настаивал на обрезании. Но понимал, что апеллировать к еврейскому закону передо мной - дело пустое. Говорил: "Ты не понимаешь, это здоровее, гигиеничнее". Я - мне было лет 20, третий курс консерватории, - бойко отвечала: "Миллиард китайцев живут необрезанными и не слишком парятся за гигиену".
Но тут у ребенка начался фимоз, и свекор уговорил меня не в больницу ехать, а обратиться к моэлю, мол, этот режет всю жизнь, рука привычная. И у нас дома совершился обряд брит-милы. Я сидела в косыночке, волновалась за младенца и думала: ничего более идиотского со мной не происходило. Но старичок моэль мне так понравился - писательский глаз сработал. Ну, а сын уже в Израиле был благодарен за то давнее решение.
- Кстати, о "писательском глазе": помните ли вы, с чего это началось? Когда имел место ваш первый литературный опыт?
- Когда родилась сестренка, младше меня на пять лет, в садик за мной пришла соседка тетя Тамара. И по дороге домой, держа меня за руку, спросила, рада ли я, что родители "купили" мне сестричку? Я немедленно выдала свою версию. "Понимаете, тетя Тамара, - сказала я, - вообще-то мы хотели купить мальчика, но еврейские мальчики там кончились, остались одни корейцы. Пришлось брать девочку, пока и они не закончились". С тех пор, когда я начинала что-то сочинять, папа говорил: "пошли корейцы". А когда в журнале "Юность" был напечатан мой первый рассказ, он сказал: "Это ж надо! Корейцы приносят прибыль".
- Ваш муж - художник. Трудно ли двум творческим личностям ужиться в одной семье?
- Мы с Борисом, слава Б-гу, слишком заняты каждый своим делом. Ну, сначала я повоевала, конечно, чтобы кисти в раковине не мыли… Потом думаю: а где же их мыть, черт побери? И смирилась.
- Вы показываете ему свои произведения до публикации?
- Да. Это мой самый первый, самый главный и строгий читатель, которому я полностью доверяю. Он всегда очень волнуется, когда читает рукопись, - как бы я не сваляла чего. Потом успокаивается. Потом что-то скупо говорит… И наконец, последний этап: слушает начитанный мною же текст, когда работает. Если текст трагический, что бывает, - то смахивает слезу.
У нас с Борисом две совместные книжки, которые и совместными назвать нельзя, скорее - параллельные. Сборник "Холодная весна в Провансе" получился как бы сам собой: год выпал такой, что мы много разъезжали, а по приезде домой каждый разбегался к своему станку. Спустя какое-то время обнаружили, что я пишу новеллы - об Италии, Испании, Франции… а Борис в то же время пишет акварели и масло, в которых - те самые места, о которых я пишу.
Идея сборника новелл "Окна" пришла нам в головы тоже практически одновременно. Мы перевозили картины Бориса в его новую мастерскую и вдруг обратили внимание, что чуть не в каждой картине присутствует окно. Самые разные окна, венецианские, окна Парижа, окна Иерусалима. Оставалось только сесть и написать сборник, где бы в каждой истории непременно фигурировало окно, с которым был бы связан сюжет.
- Собаку вы тоже на двоих делите?
- Шерлок - душа дома. Художнику без собаки никак нельзя: еще со времен Гете собака - попутчик художника и… черта. А у меня, когда днем я выхожу прогуляться со своим псом, самая работа и начинается. Идешь себе над ущельем, внизу - дорога, впереди бежит пес, и мысли бегут-бегут по сюжету, что-то связывают, от чего-то отказываются…
- Вы живете возле Иерусалима. Нет желания переехать в столицу, как это и подобает маститому израильскому писателю?
- Раньше очень хотела. Сейчас все больше тяготею к закрытости, к деревне. Была бы моя воля, уехала бы куда-нибудь на хутор, которых в Израиле, кажется, нет. Иерусалим - сложный город.
- Отвлечемся от Израиля. В начале нулевых вы работали в Москве. Чем эта работа была для вас лично, кроме сюжета для "Синдиката"?
- Вот этим и была. Разве этого мало? Эти три года я рассматривала для себя как творческую командировку - за темой, новейшим русским языком, за типажами. Недавно какой-то новый "синдик" рассказывал, что перед отъездом в Россию его инструктировали по разным вопросам. Вдруг инструктор запнулся и, понизив голос, сказал: "Короче, читайте “Синдикат” Дины Рубиной". "Синдикат" все время переиздается, были предложения на экранизацию, но я отказала. Представила одну из сцен романа, воплощенных на экране, и поняла, что - не сейчас, и не в России…
- Вы предупредили, что не хотите вопросов о политике. Почему? Ведь вы очень политизированный человек и не скрываете своих взглядов.
- Я чертовски интересуюсь текущей политикой, день начинаю с ленты новостей, но стараюсь, чтобы весь этот интерес застревал на моей собственной кухне. Пару раз редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов просил написать колонку в горячие месяцы одной из наших боевых операций. Я написала… и оказалась втянута в один из мерзких интернет-скандалов с дамой из левой партии МЕРЕЦ. Тебе пишут пафосное открытое письмо с целым букетом стилистических и грамматических ошибок, и ты, дабы не смолчать, должна писать ответ человеку, с которым в другое время и в другом месте даже не поздоровалась бы. С тех пор дала себе слово не трепать свое имя по этим помойкам.
- Вас часто переводят на другие языки, однако израильский литературный истеблишмент вас не замечает. Почему это происходит?
- Да все потому же: однажды мне попалась на глаза какая-то статейка, изданная в сборнике Хайфского университета. Некий молодой человек обозревал русскую литературу Израиля, выделяя меня как яркий пример представителя "расистских правых взглядов, присущих русской общине Израиля". Ну, и так далее. Все это не ново, и все это отвратительно. Литературный истеблишмент в нашей стране, как и в любой европейской стране, как и в Америке, исповедует крайне левые взгляды и является закрытой кастой.
- Читают ли вас ваши дети?
- Нет, увы, когда я говорю о своих переживаниях и мыслях о прошлом, о том, "как могло бы быть, если бы…" - я, в частности, имею в виду и эту тему тоже. У них неплохой русский разговорный язык, но и только.
- И в заключение - что для вас Москва и что для вас Иерусалим, которого вы сторонитесь?
- Москва - всегда город чужой (я ведь девочка из азиатской провинции), посторонний, очень интересный. Одна из самых интересных сегодня культурных столиц, если иметь в виду количество выставок, концертов, издаваемых книг… Но недели там мне бывает достаточно, я уже не могу осязать все эти гигантские пространства, начинаю скучать по дому и хочу поскорее вернуться к своему столу. А Иерусалим… Знаете, героиня одной моей повести, заметив, что окна ее съемной квартиры смотрят на холм Гиват-Шауль, где когда-нибудь она будет лежать, говорит: "Ну что ж, "похоронена в Иерусалиме" - это звучит нарядно. Это красиво, черт возьми! Это вполне карнавально".