Ангел Эсава

В недельной главе "Ваишлах" описывается борьба Йакова с неведомым противником, в результате которой Йаков обрел имя Израиль: "И остался Йаков один. И боролся некто с ним до восхода зари, И увидел, что не одолевает его, и коснулся сустава бедра его, и вывихнулся сустав бедра Йакова, когда он боролся с ним. И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Но он сказал: не отпущу тебя, пока не благословишь меня. И сказал тот ему: как имя твое? И он сказал: Йаков. И сказал: не Йаков отныне имя тебе будет, а Израиль, ибо ты боролся с ангелом и с людьми, и победил. И спросил Йаков, сказав: скажи же мне имя твое. И он сказал: зачем спрашиваешь об имени моем? И благословил он его там" (32:25-30).

Раши, со ссылкой на мидраш (Берешит раба 77) поясняет, что этот "некто" был ангелом-покровителем Эсава.

Таким образом, если в главе "Толдот" описывается внутриутробная борьба Эсава и Йакова, то есть до-сознательная, "под-сознательная" борьба, то в главе "Ваишлах" описывается борьба Йакова с ангелом, то есть борьба мистическая, борьба над-сознательная.

И если мы видим из дальнейшего, что на уровне сознания братьям удалось сохранить мир, то "выше" и "ниже" сознания напряжение сохранилось: на протяжении всей истории Эсав атаковал Йакова, как из "низменных", так и из "возвышенных" побуждений.

Максим Горький в следующих словах характеризует "низменную" форму: "Я не сумею говорить об антисемитизме и юдофобстве так, как надо говорить об этом. Не потому не сумею, что нет сил, нет слов, а потому, что мне мешает нечто, чего не могу преодолеть. Я нашел бы слова достаточно злые, тяжелые и острые, чтобы бросить их в лицо человеконенавистников, но для этого я должен опуститься в какую-то грязную яму, поставить себя на один уровень с людьми, которые мне органически противны".

Антисемитизм действительно растет из какой-то "грязной ямы", он неизменно отмечен каким-то агрессивным кликушеством, какой-то заведомой невменяемостью, а зачастую и откровенной паранойей. Слово "юдофобия", которое обычно трактуется как ненависть к евреям, в ряде случаев вполне клиническое понятие. Юдофобия ("жидобоязнь") зачастую такое же психическое расстройство, как клаустрофобия (боязнь замкнутого пространства), лалиофобия (страх выступать перед аудиторией) и т.д.

Как, например, характерен рассказ француза Александра дю Шайла о его разговоре общении с Нилусом, предъявившем "доказательства" подлинности жидо-масонского заговора: "Я открыто сказал ему, что ни в каких мудрецов сионских я не верю... Лицо С. А. Омрачилось... Нилус взял свою книгу и папку бумаг; притащил он из спальной небольшой сундук, названный потом мною "Музеем Антихриста", и стал читать то из своей книги, то из материалов, приготовленных к будущему изданию. Читал он все, что могло выразить эсхатологическое ожидание современного христианства. Читал он очень долго, затем перешел к вещественным доказательствам, открыв сундук. В неописуемом беспорядке перемешались в нем воротнички, галоши, домашняя утварь, значки различных технических школ, даже вензель императрицы Александры Федоровны и орден Почетного Легиона. На всех этих предметах ему мерещилась "печать Антихриста" в виде либо одного треугольника, либо двух скрещенных. Не говоря про галоши фирмы "Треугольника", но соединение стилизованных начальных букв "А" и "0", образующих вензель царствовавшей Императрицы, как и Пятиконечный Крест Почетного Легиона, отражались в его воспаленном воображении, как два скрещенных треугольника, являющихся, по его убеждению, знаком Антихриста и печатью Сионских Мудрецов. Достаточно было, чтобы какая-нибудь вещь носила фабричное клеймо, вызывающее даже отдаленное представление о треугольнике, чтобы она попала в его музей ...

С возрастающим волнением и беспокойством, под влиянием мистического страха, С.А. Нилус объяснил, что знак "грядущего Сына Беззакония" уже осквернил все, сияя в рисунках церковных облачений и даже в орнаментике на запрестольном образе новой Церкви в скиту. Мне самому стало жутко. Было около полуночи. Взгляд, голос, сходные с рефлексами движения С.А. - все это создавало ощущение, что ходим мы на краю какой-то бездны, что еще немного и разум его "растворится в безумии".

В дополнение к известной неадекватности многочисленные антисемитские изыскания отличаются крайней недобросовестностью. Их авторы зачастую не затрудняют себя даже элементарным знакомством с критикуемым ими предметом. Вот, например, что пишет Норманн Кон по поводу писаний Розенберга, центрального идеолога национал-социализма: "Розенберг провозгласил себя экспертом по большевизму, однако не прочел ни строчки из Маркса и Энгельса, не изучал историю или теорию социализма, ничего не знал об истории русского революционного движения. Для него было достаточно утверждать, что Керенский - еврей и его фамилия Кирбис (!) и что Ленин - калмык-татарин".

Наконец, активные антисемиты, как правило, отпетые негодяи, для которых цель всегда оправдывает средство, и которых остерегаются далеко не только евреи. Вот, например, в каких словах характеризовал черносотенцев Витте: "Эта партия в основе своей патриотична... Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее вожаков политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи, и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может".

Два антисемитизма

Но как мы выяснили, антисемитизм произрастает не только из "низменных", но также и из "возвышенных" побуждений, он проистекает не только из "грязной ямы", но и из "естественного света разума". При всем том, что оба эти источника ("грязная яма" и "свет разума") находятся не в ладах друг с другом, они определенным образом сопряжены. Именно наличие здравого компонента антисемитской идеологии всегда делало возможной его паранойяльные формы. Русский философ В.В.Зеньковский пишет: "Последние годы отмечены острой и настойчивой постановкой проблемы еврейства. Проблема эта вековая, но наше время внесло сюда особую страстность, доходящую нередко до подлинной маниакальности. Помимо жестоких гонений на евреев в Германии, своей бесчеловечностью смутивших немало даже закоренелых антисемитов, сюда присоединилась проповедь нелепой теории расизма, проникающая, как зараза, в целый ряд стран. Все это резко выделяет еврейский вопрос из большого комплекса других трудных проблем, которыми обременено наше время. В известной мере сюда присоединяется и крах, или бессилие традиционной позиции либерализма, - не в том смысле, что эта позиция оказалась неверна, но позиция либерализма в отношении к еврейскому вопросу обнаружила явную недостаточность, неумение охватить всю тему о еврействе... Корни антисемитизма, злая вражда к еврейству не могут быть парализованы извне, через одну правовую культуру... Как раз при правовом подходе к теме еврейства, пожалуй, еще резче обнажается загадочная еврейская судьба".

В самом деле, именно неспособность классического рационализма и либерализма проникнуть в "загадочную еврейскую судьбу" явилась основой всех маниакальных форм антисемитизма.

Избрание еврейского народа воспринимается европейским Рацио как его оскорбление: Еврейский народ в лучшем случае еще не дорос до доверенной ему истины. "Пятикнижие Моисеево, - пишет Гегель, - это только предсказание, всеобщее содержание которого не стало истиной израильского народа. Бог [в понимании евреев] есть лишь Бог этого народа, а не всех людей".

Руссо высказывается по этому поводу еще определенней: "Тот, кто начинает с того, что выбирает себе один народ и отворачивается от всего остального рода человеческого, не есть общий отец человечества... ".

Магараль отмечает в "Тиферет Исраэль", что эмблема Эсава - это орел. Герб Рима, как известно, включал изображение орла, а когда Римская империя раскололось, то восточное - Византийское - царство, в знак "симфонии" церковной и светской власти, представила своего орла двуглавым. Между тем в свете вышесказанного двуглавый орел вполне тянет на то, чтобы являться эмблемой Эсава, атакующего Израиль с двух сторон, клюющего его и снизу, и сверху.