Волнения в Греции, протесты в Англии, массовые демонстрации Возмущенных в Испании, восстания в Албании, резня в Норвегии, теракты во Франции... Что происходит в Европе в последние месяцы? Как понимать ту напряженность, что наблюдается на всем континенте? Имеет ли место «весна народов»? Идет ли речь о поворотном моменте в нашей истории? Бернар Вихт (Bernard Wicht) полагает именно так. Этот историк, приват-доцент Института политических исследований Университета Лозанны, даже написал об этом в небольшой книге, тревожной, но увлекательной, «Новая Тридцатилетняя война» (Une nouvelle guerre de Trente Ans), вышедшей в издательстве Le Polémarque.

Пока Форум 100 (швейцарский форум, ежегодно проходящий под эгидой журнала L'Hebdo – прим. пер.) обсуждает «точки смещения» нашего времени, L'Hebdo взял интервью у этого специалиста по стратегическим вопросам.

Первая же фраза Вашей книги обрисовывает нынешний контекст. Вы задаетесь вопросом о том, не движется ли Европа к новой Тридцатилетней войне. Она вызывает беспокойство, если вспомнить, что этот религиозный и социальный конфликт раздирал Европу с 1618 по 1648 год и полностью обескровил ее.

Я искренне надеюсь, что ошибаюсь. Но мы, похоже, приблизились к концу двух крупных исторических циклов: государства-нации как формы политической организации и промышленной эпохи как формы создания богатств. Поэтому экономический и финансовый кризис, который переживает сегодня Европа, может закончиться новым взрывом на нашем континенте: вот почему я вспоминаю о Тридцатилетней войне.

И когда это произойдет?

Пока трудно сказать. После биржевого краха 1929 года понадобилось десять лет, чтобы разразилась мировая война 1939-1945 гг.

Вы хотите сказать, что скоро начнется масштабная война, третья мировая?

Не совсем. Я не думаю, что начнется война между нациями, как это было в прошлом веке. По одной простой причине: за последние десятилетия Европа демилитаризировалась. И западные армии теперь всего лишь собрание относительно разрозненных подразделений, в основном ориентированных на миссии по поддержанию мира. Они неспособны вести классическую длительную войну.

И с каким же типом войны мы столкнемся?

С войнами а-ля Безумный Макс между соперничающими бандами в ослабленных государствах, которые смогут гарантировать безопасность лишь в отдельных регионах, таких как, например, центры крупных городов.

А в других?

Представьте себе ситуацию отсутствия права, как это уже происходит в некоторых французских пригородах, где государство почти отсутствует и где банды сражаются друг с другом с применением боевого оружия. Или в Мексике, где мафиозные банды воюют под бессильным взглядом правительства, которое порой является их сообщником.

Какими будут причины этой континентальной гражданской войны?

Вспомним для начала, что война возникает не только из влиятельности государств, но также и из их слабости. Африка до сих пор является тому вопиющей иллюстрацией. Переживая дестабилизацию ЕС, кризис евро, задолженность стран и деиндустриализацию, Европа вписывается в ту же логику ослабления, в то, что Бродель называет «зоной длящихся беспорядков»; она «отретьемиривается»... это путь к внутригосударственным конфликтам.

То есть виновата мировая финансовая сфера?

Отчасти да. Посмотрите на Грецию, которой финансовые рынки навязывают программы жесткой экономии, политику и правительство. Для меня это означает конец гражданства и демократии в том смысле, в котором их понимали применительно к государству-нации.

Послушать Вас, так сильной Европе пришел конец?

Либо это начало чего-то нового. Но будем откровенны. Мы никогда себе в этом не признавались, но этот континент так и не оправился от Вердена, Освенцима, ГУЛАГа и «холодной войны». Даже Славное тридцатилетие (1945-75 - прим. пер.) было лишь иллюзией. На самом деле, Европе не удалось занять прежние позиции после Второй мировой войны. Государства безнадежно ослабли. Пока они могли брать дешевые кредиты, им удавалось продолжать сбивать всех с толку. Но с 1970-х годов, с тех пор как американские валютные институты повысили процентные ставки, чтобы выйти из кризиса, вызванного нефтяным шоком, государство утратило легитимность. Оно погрязло в долгах и стало все более зависеть от рынков. В целом, с этого момента мы начали рассматривать государство как дорогостоящую «штуку», не приносящую ничего и ни для чего не нужную. Нынешний кризис венчает собой это развитие.

Откуда эта слабость?

Наши общества, в частности, если говорить о Евросоюзе, очень усложнились. Поэтому они стали более хрупкими и нестабильными. А каждое нестабильное общество непредсказуемо. К тому же, в институциональном плане европейские государства в тупике: они неспособны себя реформировать, по словам одного историка, «они остаются пленниками форм развития, обусловивших их успех в промышленную эпоху». К тому же, после 11 сентября 2001 года мы перешли от государств, построенных по военно-территориальному принципу, ориентированных на внешнего врага, к государствам уголовно-тюремным, заточенным на поддержание порядка в нескольких стратегических зонах. Они более централизованы и при этом позволяют части населения увязать в лабиринтах «серой», неформальной экономики и жить в зонах, где отсутствует право. Взгляните на то, что происходило в Лондоне летом 2011 г. Как Вы объясните, что британское правительство может выслать в город 16 000 полицейских для подавления беспорядков, притом что в Афганистан оно может послать не более 9000 солдат?

Вы также считаете, что арабская весна ослабит Европу?

В самом ближайшем будущем обрушение южного фасада Средиземноморья, риск превращения этой зоны в расширенный вариант Сомали, вероятно, ускорит дестабилизацию Европы. Но, как в свое время говорил историк Анри Пиренн (Henri Pirenne), в итоге этот распад средиземноморского пространства может стать поводом к новому старту. Я имею в виду те глубокие макроисторические изменения, которые знаменуют собой конец промышленного общества и, вероятно, начало общества информационного, где идея снова становится важнее машины, где человек снова становится важнее схемы. Иными словами, это будет вызов индивидуалиста, вполне характерный для западного общества!

А Швейцария?

Мы находимся, при прочих равных, в ситуации парусника, оказавшегося неподалеку от тонущего «Титаника». Мы должны стараться не попасть в зону кораблекрушения. А тот факт, что мы представляем собой уникальный случай в этой переживающей трудности Европе, играет на руку Швейцарии (чей экономический рост контрастирует с окружающим застоем). Во время Тридцатилетней войны в Европе существовали полюса процветания. В частности, таковым был Гамбург. У Швейцарии есть средства на то, чтобы избежать хаоса. Когда мы гуляем по кампусу компании Novartis в Базеле, мы не можем не восхищаться этим «идеальным городом» XXI века и не провести параллель с идеей «возрождения». Установление информационного общества, к тому же, вывело эту идею на первый план... в частности, в Швейцарии.

Благодаря сильной армии?

Скорее армии надежной. В любом случае, я выступаю за то, чтобы не расформировывать нашу милиционную армию. В противоположность тому, что я слышу, военный бюджет является не бесполезной тратой, а инвестицией в будущее. Потому что в конечном итоге мы уже не сможем рассчитывать на других в защите от окружающих опасностей. Те времена прошли. Не надо забывать и о нравственной силе: идея милиции, то есть ополчения, это проект общества, основанный на ответственности гражданина – необходимой составляющей в современном контексте!

СПРАВКА: БЕРНАР ВИХТ

Бернар Вихт – Житель Фрибура (52 года), женат, отец 3 детей. Специалист по стратегическим вопросам, преподает в Университете Лозанны. Параллельно своей профессиональной деятельности в рамках Швейцарской конференции кантональных директоров по вопросам народного просвещения (CDIP) он выпустил множество работ, в частности, «НАТО атакует» (L’OTAN attaque, изд-во Georg, 1999), «Война и гегемония» (Guerre et hégémonie, Georg, 2002), «Новая Тридцатилетняя война? Размышления и гипотезы касательно нынешнего кризиса» (Une nouvelle guerre de Trente Ans, Le Polémarque, 2010). Его докторская диссертация была посвящена идее ополчения в трудах Макиавелли (изд-во L’Age d’Homme, 1995).

Патрик Валлельян, "L'Hebdo", Швейцария