Суть нынешнего кризиса, охватившего европейский континент, заложена в его истоках, сложившихся в послевоенный период. Идентичности Европы сегодня угрожает отнюдь не только массовая иммиграция. В гораздо большей степени, проблема состоит в культурной усталости, утрате веры в себя и свои традиционные ценности. 

Невозможно увязать нынешний европейский кризис с одной единственной причиной. Вместе с тем, окончательный и сокрушительный удар по цивилизации, сформированной древними греками и римлянами, создателями иудео-христианской культуры и открытиями эпохи просвещения, нанесли два одновременных процесса, из которых Европе теперь никак не удается вырваться. 

Первый из них состоит в массовом переселении народов в Европу. Этот процесс начался во всех странах Западной Европы после Второй мировой войны, из-за нехватки там рабочей силы. И вскоре Европа настолько увязла в иммиграции, что уже не смогла бы остановить этот поток, даже если бы и захотела. 

В результате континент, бывший домом для европейских народов, постепенно превратился в общежитие для народов всего мира. Места, бывшие изначально чисто европейскими, понемногу начали приобретать совершенно иной вид. Так, районы, население которых оказалось преимущественно пакистанским, превратились в «маленький Пакистан». Они стали напоминать Пакистан во всем, за исключением лишь своего географического местоположения. 

Вновь прибывшие иммигранты вместе со своими детьми продолжали там употреблять ту же пищу, к которой привыкли на своей родине, говорить на своем родном языке и поддерживать свои традиции, точно так, как делали это в стране исхода. 

Целые улицы в холодных и дождливых городах Северной Европы, заполнились людьми, носящими одежду, куда более подходящую пакистанским предгорьям или климату песчаных бурь, типичному для арабских стран. «Империя наносит ответный удар», — с ухмылкой отмечали иные наблюдатели. Вот только, в то время как европейские империи рухнули, прекратив свое существование, эти новые колонии, похоже, обосновались в Европе навечно. 

Все это время европейцы умудрялись убеждать себя, что все «идет по плану». Настаивая, например, на том, что речь будто бы идет о совершенно нормальной иммиграции. Или, утверждая, что если интеграция в общество первого поколения не состоялась, она обязательно произойдет либо во втором, либо в последующих поколениях. А иной раз, даже и вовсе уверяя себя, что, мол, вопрос об интеграции не имеет ровно никакого значения. Раз за разом мы отмахивались от куда более вероятной возможности, что никакой интеграции нет и в помине и не произойдет никогда. Хотя именно такой вывод, как раз и напрашивается из миграционного кризиса последних лет. 

И это, в свою очередь, приводит нас ко второму процессу. Массовая миграция миллионов в Европу может и не выглядела бы теперь лебединой песней континента, если бы европейцы (случайно или как раз вовсе нет) не потеряли бы веру в себя, в легитимность своих традиций и своей системы ценностей. 

Подобному развитию событий способствовало бессчетное множество факторов, но главным было то, каким образом жители Западной Европы утратили ощущение, названное в свое время испанским философом Мигелем де Унамуно-и-Хуго «трагическим восприятием жизни». Европейцы забыли урок, столь мучительно усвоенный поколением Второй Мировой войны и состоящий в том, что все самое прекрасное и дорогое их сердцу, включая величайшие и самые культурные цивилизации в истории, может быть сметено прочь абсолютно недостойными людьми. Европейцы не просто отказались от «трагического восприятия жизни», но отвергли его, исходя из веры в неизбежный прогресс человечества. 

Постоянно терзая себя рефлексиями и ужасными сомнениями в отношении того, что было сделано, Европа, более чем, какой либо другой континент или культура в мире, оказалась теперь обременена тяжестью чувства собственной вины за все совершенное в прошлом. Наряду с широко распространившейся утратой веры в себя и свои силы, возникло обращенное еще глубже внутрь самих себя ощущение собственной вины. 

Мол, Европе, экзистенциально уставшей и пришедшей к концу своей истории, пришло время уступить дорогу свежим силам. И массовая иммиграция, то есть замена огромных частей европейского населения другими народами, просто воплощение развития и наступления этих свежих и новых сил, которое ничуть не хуже любой другой возможности. Подобная цивилизационная экзистенциальная усталость, может и не была уникальным феноменом именно современной Европы. Вместе с тем, одновременное ощущение старым социумом своего угасания, как раз в тот момент, когда новый социум пришел в активное движение, не может не привести к драматическим и эпохальным изменениям. 

Подавление общественной дискуссии 

И если бы могла состояться на эту тему общественная дискуссия, может, какое-то решение и было бы найдено. Но даже в 2015 году, в разгар миграционного кризиса обсуждение проблемы было крайне ограниченным. Так на самом пике кризиса, в сентябре того года, канцлер Германии Ангела Меркель обратилась к Марку Цукербергу, с просьбой отыскать возможность остановить поток критических записей в Фейсбуке, идущий от европейских граждан по поводу ее миграционной политики. 

«Вы работаете над этим?» — спросила она. И глава Фейсбука пообещал решить вопрос. Хотя, на самом деле, критика и общественное обсуждение должны были быть неограниченными. Оглядываясь назад, трудно не изумиться тому, как мы, открыв свой дом всему миру, одновременно ограничили возможность дискуссии на эту тему. 

Тысячу лет назад жители Генуи и Флоренции были отнюдь не столь гомогенны как сегодня. Со временем, однако, различия между ними стерлись и все они стали итальянцами. Похоже, что направление нынешней мысли как раз и состоит в том, что, мол, на определенном этапе в будущем, народы Эритреи и Афганистана перемешаются в Европе, точно так же, как жители Генуи и Флоренции объединились теперь в одну Италию. Мол, хоть эритрейцы и афганцы разнятся цветом кожи и этнически куда дальше друг от друга, но Европа, по-прежнему останется Европой, а ее жители продолжат развиваться в духе Апостола Павла, Вольтера, Данте, Гете и Баха. 

Как и во многих популярных заблуждениях, что-то в этом, конечно, есть. Европа постоянно менялась, и, как наглядно демонстрировали торговые города вроде Венеции, была открыта к идеям и влияниям со стороны. Начиная с античной эпохи древней Греции и Рима, европейские народы рассылали свои суда по всему свету и возвращались обогащенные новыми знаниями и опытом. В редких случаях, если вообще, остальной мир отвечал им подобном любопытством, тем не менее, возвращаясь из странствий и плаваний, европейцы привозили с собой истории и открытия, вливавшиеся в европейскую атмосферу. Восприимчивость была колоссальной, но и она имела свои пределы. 

Вопрос о том, где проходят культурные границы, остается предметом бесконечных дискуссий среди антропологов, и однозначного ответа на него нет. Но границы эти были. Например, Европа никогда не была исламским континентом. Вместе с тем, само осознание постоянного, хоть и неуловимо тонкого изменения нашей культуры, имеет глубокие европейские корни. 

Мы знаем, что современные греки отличаются от греков античности. Мы знаем, что нынешние англичане совсем не похожи на тех, какими они были тысячу лет назад, и французы сегодня, совсем не те же французы. И все-таки, они узнаваемы, как греки, англичане, французы и все они являются европейцами. В этой и других идентичностях, мы осознаем определенную степень культурной преемственности: традицию, сохраняющую те или иные свойства (как положительные, так и отрицательные), обычаи и особенности поведения. 

Мы признаем, что великие переселения норманнов, франков и галлов привели к значительным изменениям. И мы знаем, из истории, что иные перемещения населения сравнительно мало влияли на культуры в долгосрочной перспективе, в то время как другие меняли ее необратимо. 

Иными словами, проблема возникает не с принятием изменений, а с осознанием того, что, когда эти изменения происходят слишком быстро или различия слишком велики, мы становимся чем-то другим — в том числе и тем, чем мы никогда не хотели быть. 

Дуглас Кир Мюррей 

Автор – британский журналист консервативных взглядов, статья является отрывком из его новой книги «Странная смерть Европы: иммиграция, идентичность, ислам». 

Перевод Александра Непомнящего