Угасание рода человеческого

Так называлась наделавшая много шума несколько лет назад книга американского журналиста Филиппа Лонгмана – крик отчаяния и ужаса перед лицом неумолимо надвигающегося призрака всемирного демографического коллапса, невиданного со времен заката и краха Римской империи.

О масштабах кризиса красноречиво свидетельствуют цифры. По прогнозам специалистов ООН, к середине нынешнего столетия Эстония утратит 52% своего населения, Латвия – 44%, Болгария – 36%, Украина – 35%. Германия недосчитается 17 миллионов человек, что эквивалентно нынешнему населению бывшей ГДР. Население России, где смертность заметно превышает рождаемость, уже начало сокращаться на три четверти миллиона человек в год, и к 2050 году русских останется почти на 30% меньше, чем сегодня.

Не надо думать, что демографическая катастрофа – удел только старушки Европы. На треть сократится численность населения Японских островов. К середине XXI столетия начнет платить по счетам за свою политику ограничения размера семьи Китай – число его жителей начнет падать на 20-30% с каждой сменой поколений.

Но нигде в мире рождаемость не убывает так быстро, как на Ближнем Востоке, в результате чего регион стремительно стареет. К 2050 году медианный возраст (т.е. возрастная черта, которая делит население ровно пополам – половина старше, половина младше) алжирского населения практически удвоится – с нынешних 22 лет до 40.

Почему угасает человечество? Автор книги “Пустая колыбель” заключает, что причины пагубных демографических тенденций следует искать в экономической реальности современного мира. В традиционном крестьянском обществе дети выполняли две важные функции – они служили источником бесплатной рабочей силы в настоящем и пенсионным обеспечением для своих родителей в будущем. Чем больше было детей в семье, тем более уверенно смотрело в будущее взрослое поколение (при этом нужно было также скомпенсировать очень высокую детскую смертность – на протяжении многих веков едва половина детей доживала до пятилетнего возраста).

Ныне же дети представляют собой чистый убыток. Для того, чтобы вырастить одного ребенка и дать ему высшее образование, средняя американская семья, по подсчетам социологов, должна потратить более миллиона долларов, включая 800 000 в виде недополученных заработков. В то же время прока от детей никакого: зачем они нужны, если заботу об их престарелых родителях берет на себя государство?

В такой ситуации трудно требовать от людей, чтобы они жертвовали сегодняшним днем ради уверенности в завтрашнем дне. А прогресс медицины дает молодым парам, которые все же решаются завести ребенка, достаточную долю уверенности в том, что они смогут вырастить и благополучно вывести в мир своего отпрыска, вследствие чего им нет смысла дублировать единственного ребенка ценой дополнительных жертв. Словом, человек утратил экономический стимул к выполнению библейского завета «Плодитесь и размножайтесь» (Бытие 1:28).

Иными словами, если раньше дети были своего рода капиталовложением, то теперь они стали предметами потребления, по определению чешского социолога Павла Когоута. Более того, на этом рынке им приходится выносить острую конкуренцию со стороны домашних животных. Характерно, что падение рождаемости в 80-х и особенно в 90-х годах сопровождалось в европейских городах бурным ростом числа владельцев кошек и собак.

Причем если в прошлом домашних животных заводили в основном одинокие пенсионеры, страдавшие от одиночества, то сейчас к ним присоединились молодые пары, заключившие, что у них нет ни времени, ни денег на ребенка, и сознательно сделавшие выбор в пользу кошки или собаки в качестве объекта своей привязанности и мишени для выброса положительных эмоций.

Государственные системы пенсионного обеспечения ослабили естественный экономический импульс к деторождению. Вследствие этого с каждым годом отношение числа работающих к численности пенсионеров неуклонно снижается. Если в былые времена, на заре существования систем пенсионного обеспечения, на одного пенсионера в развитых странах приходилось три с половиной десятка работающих, то сейчас это отношение упало до трех к одному и недалек тот день, когда оно снизится до двух работников на каждого пенсионера.

Чтобы содержать быстро стареющее население при сужении налоговой базы требуются огромные средства. Где их взять? Только одним способом – непрерывно повышая налоги. Конфискационные ставки налогообложения резко снижают заработки трудящихся и, соответственно, порождают у них ощущение, что дети им не по карману.

Традиционная европейская модель предписывала целый ряд шагов к формированию семьи: сначала молодой человек должен был получить высшее или среднее профессионально-техническое образование, поступить на работу, встать на ноги, жениться и только после этого заводить детей. Такая последовательность не только соответствовала нормам общественной морали, но и заключала в себе глубокий экономический смысл: нельзя заводить детей, не имея возможности их содержать. Резко отрицательное отношение к половой распущенности, характерное для европейского общества былых времен, как видим, имело прочные экономические корни.

Но если одно из звеньев этой цепочки лопнет, жди беды. В Европе сегодня узкое место – низкие заработки молодежи. Среди выпускников университетов безработица намного выше, чем среди трудоспособного населения в целом. Даже в таких благополучных странах, как Франция, Испания, Италия или Финляндия, без работы сидят 20-30% молодежи. Какой же репродуктивной активности можно ожидать от молодого поколения, если чуть ли не треть его не в состоянии заработать на жизнь?

Но нелегко приходиться даже работающим, которые только-только ступили на трудовую стезю. Вот, например, как описывает ситуацию в Италии корреспондент английской газеты Daily Telegraph: “Люди с низкими заработками едва сводят концы с концами. Взять, к примеру, Рим. Для того, чтобы вести более или менее достойное существование (снимать небольшую квартиру и иметь возможность время от времени ужинать в ресторане), нужно зарабатывать до налогов порядка 3000 евро в месяц, из которых после уплаты налогов на руках остается 1800 евро. В англо-саксонском мире принято, что взрослый человек живет самостоятельно, на свои собственные заработки, но в Италии это не так. Невероятно, но факт: до 70% холостых итальянцев обоего пола в возрасте от 25 до 29 лет живут с родителями в их субсидированных квартирах и рассматривают свой скудный заработок как карманные деньги”.

Когда молодой европеец оказывается перед выбором: обзавестись детьми или вести привольный образ жизни без таковых, он во многих случаях предпочтет комфорт и беззаботное существование тяготам отцовства или материнства. И тут никакие стимулы не помогут. Хуже того, как это ни парадоксально звучит, меры, принимаемые государством в целях поощрения рождаемости, очень часто приводят к обратным результатам.

Причина в том, что поддержка существующих семей осуществляется за счет растущих налогов на молодых людей, еще не успевших обзавестись семьей. “Меры по укреплению семьи” оборачиваются своей противоположностью, препятствуя образованию новых семейных ячеек, что в свою очередь пагубно отражается на рождаемости. Если у молодого европейца после уплаты налогов остаются только карманные деньги, откуда ему взять средства на содержание детей?

А в самом недалеком будущем ситуация еще более осложнится. В ближайшие десятилетия европейские пенсионные системы, которые черпают средства на содержание пенсионеров из взносов работающих, неизбежно вступят в затяжную полосу тяжелого кризиса. Под страхом социального взрыва им предстоит каким-то образом изыскивать средства на содержание непомерного числа граждан, ушедших на покой.

В принципе задача выполнима, но ни одно из двух возможных решений не порадует тех, кого оно коснется в первую очередь. Одно из таких решений – неуклонно повышать пенсионный возраст, до бесконечности оттягивая “момент истины”. Любопытно напомнить, что в 80-е годы XIX столетия в Германии возраст ухода на покой был установлен Бисмарком на уровне 70 лет при средней продолжительности жизни менее 50 лет. Казалось, что с таким “запасом прочности” можно ни о чем не беспокоиться.

Точно так же рассуждали и творцы системы социального страхования, учрежденной в Америке в 30-е годы, при президенте Франклине Рузвельте. Возраст выхода на пенсию был установлен в 65 лет – при том, что средняя продолжительность жизни тогда составляла лишь 62 года. Иными словами, система была изначально рассчитана на то, чтобы платить пенсии крайне ограниченному контингенту престарелых, которым удастся дотянуть до 65, причем платить очень непродолжительное время.

Никому и в голову не приходило, что положение может измениться. Между тем уже к 80-м годам средняя продолжительность жизни в США подскочила до 75 лет, а на сегодняшний день дошла до 81 года. Миллионы престарелых доживают до мафусаиловых лет, получая пенсию. В результате деньги, изначально предназначавшиеся для будущих поколений, нескончаемым потоком перетекают в карманы бодрых старичков, и не думающих умирать.

Если сегодняшние тенденции сохранятся, систему социального страхования ожидает глубочайший кризис. Справедливости ради следует отметить, что пенсионная система в ее нынешнем виде теоретически сможет и впредь тащить воз, но только при наличии немыслимых условий. Допустим, например, что к 2050 году средняя продолжительность жизни составит 85 лет, а отчисления в пенсионный фонд останутся на сегодняшнем уровне. В таком случае на пенсию можно будет выходить не ранее 90 лет. Согласятся ли на это старики, составляющие самый мощный и самый сплоченный сегмент электората?

Другое решение в рамках существующей системы – сохранить нынешний пенсионный возраст, но неуклонно повышать налоги пропорционально росту числа пенсионеров. При таком подходе налоговое бремя рано или поздно неизбежно достигнет 70-75% заработной платы. Хорош стимул работать, когда три четверти твоего заработка отбирает государство!

Нетрудно предвидеть, что молодые и образованные категории трудоспособного населения будут “голосовать ногами” против грабительских поборов, устремляясь в страны с более разумным уровнем налогообложения, в первую очередь в Америку. В то же время отток наиболее трудоспособной части населения еще больше углубит кризис в Европе, которая попадет в порочный круг: чем быстрее будет стареть ее население, тем острее будет ощущаться необходимость в перераспределении национального дохода в пользу стариков, и тем больше будет сужаться налоговая база вследствие бегства трудоспособного контингента.

В отличие от Европы, в США демографическая ситуация вполне благополучная. Американские женщины рожают детей, население страны растет, Почему же в таком случае Филипп Лонгман, которого положение в родной стране должно интересовать в первую очередь, пребывает в состоянии, близком к истерике? По очень простой причине: рожать-то рожают, да не те, кому, по его мнению, следует.

“Откуда придут дети будущего? – риторически вопрошает автор “Пустой колыбели”. – Они придут главным образом из среды, враждебной духу современности или вообще отрицающей ее, будь то по религиозным или шовинистическим соображениям. Верующие в целом имеют больше детей, чем люди, не признающие существования высшей силы. Так, например, в США 47% американцев, еженедельно посещающих церковные богослужения, считают, что в идеале в семье должно быть не менее троих детей, в то время как среди тех, кто редко посещает церковь, аналогичных взглядов придерживаются только 27%”.

В либеральном мире детям нет места. Гомосексуалисты, составляющие боевой авангард либеральной культуры, по определению не имеют детей. Гетеросексуалам, исповедующим “прогрессивные” взгляды и увлеченно занимающимся сексуальным экспериментированием, тоже не до забот о потомстве. Редко в какой либеральной семье есть более одного ребенка. Твердыни прогрессивного мировоззрения – прибрежные мегаполисы – сильно напоминают Западную Европу, в том числе и в демографическом отношении. Попросту говоря, либеральная элита Америки себя не воспроизводит.

Филипп Лонгман горестно отмечает, что не менее 20% женщин из поколения, родившегося в конце 50-х годов, завершили репродуктивный период своей жизни, так и не обзаведясь детьми. Огромный бездетный пласт современного общества, в котором непропорционально представлен актив феминистского и контркультурного движений 60-х и 70-х годов, не оставит после себя генетического наследия.

“Невелик вклад в будущее население и семей с одним ребенком, — пишет Лонгман. — На долю 17,4% женщин поколения “бэби-бума”, родивших только одного ребенка, придется всего 7,8% детей, которые появятся на свет в следующем поколении. В результате в недрах сегодняшнего общества зарождается новое общество, в котором будут доминировать потомки тех, кто отвергает социальные тенденции, некогда возведшие в норму бездетность и малый размер семьи…”.

Для того, чтобы воочию представить себе, какие последствия будет иметь такая демографическая ситуация, достаточно провести несложный арифметический эксперимент. В августе 2000 года служба Гэллапа провела опрос, в котором установила, что из 285 миллионов американцев 125 миллионов (44%) являются евангелическими христианами (называющими себя «заново рожденными во Христе»).

Профессор Роберт Вутноу из либерального Института Брукингса считает, что повышенная рождаемость является главным фактором, объясняющим бурный рост числа прихожан евангелических церквей, особенно разительный на фоне сокращения численности членов традиционных протестантских деноминаций.

Увядающие либеральные церкви рукополагают в епископы гомосексуалистов и ратуют за социалистические принципы в экономике, ненавидят свою страну и изнывают под гнетом вины за “преступления американского империализма”, превозносят Третий мир и сочувствуют “палестинскому делу”. А растущие евангелические деноминации придерживаются норм традиционной морали, исповедуют принципы свободного предпринимательства, чтут как святыню американский флаг и выступают в поддержку Израиля.

Изучив результаты президентских выборов 2004 года, демографы отметили, что в так называемых “красных” штатах, проголосовавших за Джорджа Буша, плодовитость женщин на 12% выше, чем в штатах, где победил его соперник-демократ Джон Керри. Неудивительно, что все без исключения кандидаты в президенты от Демократической партии горой стоят за амнистирование нелегальных иммигрантов, в которых они усматривает единственный солидный избирательный резерв и противовес консервативному евангелическому электорату.

Если допустить, исходя из реальных цифр, что в следующем поколении у приверженцев евангелических конфессий будет в среднем по три ребенка на семью, в то время как в семьях неверующих и христиан традиционного толка размер семьи будет почти в два раза меньше – 1,6 ребенка, то через одно поколение евангелические христиане составят 61% населения страны.

Вот в чем истоки панических настроений Филиппа Лонгмана. Он ясно видит, что демографические тенденции неизбежно приведут к кардинальному изменению расстановки сил на политической арене и к грядущему реваншу верующих, которые еще во времена французского Просвещения были оттеснены на задний план воинствующими секуляристами и с тех пор ютятся на задворках политической жизни.

Исторический прецедент не внушает ему оптимизма. Социолог Родни Старк показал, что в последние столетия существования Римской империи христиане имели чуть больше детей и жили чуть дольше, чем язычники. Благодаря этому ничтожному демографическому перевесу поначалу маргинальное движение последователей учения Иисуса Христа на протяжении столетий мало-помалу теснило язычников и со временем превратилось в господствующую культурную силу Западного мира.

“Демографическая обстановка сегодняшнего дня, – в ужасе пишет автор “Пустой колыбели”, – чревата культурным сдвигом аналогичных пропорций, если секуляристы будут и впредь шарахаться от растущих затрат, сопряженных с воспитанием детей, а фундаменталисты всех мастей будут бестрепетно обзаводиться большими семьями”.