Холокст и «Нью-Йорк таймс»

Когда генерал Эйзенхауэр водил американскую правительственную делегацию по территории освобожденного Бухенвальда, потрясенные увиденным сановники в один голос вопрошали: «Почему мы об этом не знали»?

Проблема, однако, в том, что вопрос был поставлен некорректно. Ибо те, кому нужно, знали о Холокосте, знали все, знали во всех подробностях, но предпочитали «не заострять» проблему планомерного уничтожения европейского еврейства. К такому выводу пришла автор исследования под названием «Замалчивая Холокост: Артур Хейс Сульцбергер и «Нью-Йорк таймс»» (Downplaying the Holocaust: Arthur Hays Sulzberger and the New York Times), которая была отмечена первым призом на нью-йоркском городском конкурсе 2013 года по случаю Дня истории. Юная исследовательница – школьница по имени Анна Блех (Anna Blech) - дала себе труд обстоятельно изучить труды историков, покопалась в подшивках «Нью-Йорк таймс» военных лет и установила поразительную истину. Низкий ей поклон.

«Нью-Йорк таймс» уже и тогда служила маяком американского общественного мнения, законодательницей интеллектуальных мод и властительницей дум читающей публики. Именно «Нью-Йорк таймс» определяла повестку дня информационного рынка – словно флагманский корабль, в кильватере которого следует вся эскадра. То, что появлялось на ее первой полосе, было задающим импульсом, и сотни периодических изданий по всей стране послушно подхватывали темы, предписанные августейшей газетой. А то, что она не печатала или прятала на внутренних страницах, можно было спокойно игнорировать как мелочи, не заслуживающие внимания.

Возьмем, к примеру, номер «Нью-Йорк таймс» от 2 июля 1942 года. В нем сообщается об уничтожении нацистами 700 000 евреев – пятой части всего еврейского населения Польши. В статье даже упоминаются лагеря смерти и газовые камеры. Вот две выдержки:

«С первого дня германо-советской оккупации Восточной Польши немцы повели систематическую кампанию истребления евреев… Подростков и мужчин в возрасте от 14 до 60 лет сгоняли на площади или кладбища, заставляли рыть себе могилы и расстреливали из пулеметов или забрасывали гранатами.

Детей убивали в сиротских приютах, стариков - в богадельнях, пациентов - в больницах, женщин - на улицах. Во многих местах на евреев устраивали облавы и отправляли их в неизвестном направлении или убивали на месте - в окрестных лесах. Во Львове было уничтожено 35 000 человек, в Станиславе – 15 000, в Тарнополе – 5000, в Злочуве – 2000, в Бжезани из 18 000 евреев в живых осталось лишь 1700 человек. Во Львове бойня продолжается по сей день…».

Это типичный материал. В статье содержится точная, детальная, свежая информация. И подобных статей было множество. В период с 1939 года по 1945 год в «Нью-Йорк таймс» появилось 1186 материалов на тему о Холокосте. Но несмотря на это практически никто в Америке не знал о судьбе европейского еврейства. Как это могло пройти мимо внимания общества?

Пропаганда – это не только распространение целевой информации и не только замалчивание сведений противоположного свойства. Это также определенный метод подачи информации – в каком месте ее напечатать, каким шрифтом, с каким заголовком или вообще без заголовка. Одно дело громадная статья на первой полосе выше сгиба с кричащим заголовком аршинными буквами поперек всей страницы, и совершенно другое дело – набранная петитом заметка в глубине газеты, где она почти наверняка не будет замечена рядовым читателем. Таким вот образом нежелательные сведения можно спрятать у всех на виду и при этом избежать упреков в попытке их замолчать: н у как же, вот они! Если люди невнимательно читают газету, мы тут не при чем! Попробуй придерись!

Именно к этому приему и прибегала редакция «Нью-Йорк таймс». Все материалы о Холокосте упрятывались в глубине газеты. В статье, отрывки из которой приведены выше, в частности, говорилось: «Эта, вероятно, крупнейшая гекатомба в истории человечества осуществлялась с применением всех известных приемов смертоубийства: пулеметов, ручных гранат, газовых камер, концлагерей, побоев, пыток, голода…» . Этот материал – распространенное Би-би-си заявление лондонского правительства Польши в изгнании – был помещен в нью-йоркской газете на 5-й полосе в виде заметки вообще без какого-либо заголовка.

Напрашивается вопрос: почему? Чем была продиктована такая политика газеты? Быть может, первая полоса, где печатаются важнейшие новости дня, была полностью забита более важными сообщениями, и для материалов о Холокосте просто не нашлось места? В тот день, когда официальное заявление польского правительства было упрятано на внутренней странице, на первой полосе «Нью-Йорк таймс» фигурировали статьи о теннисных туфлях и о консервированных фруктах. Что может быть важнее?!

Но что побудило «Нью-Йорк таймс» придерживаться такой политики? Ответ заключается в одном имени – Артур Хейс Сульцбергер, издатель газеты и владелец контрольного пакета ее акций. И, между прочим, еврей. Но не простой еврей, а видный представитель еврейской аристократической элиты, чья семья вела свою родословную в Америке с XVIII столетия. В силу ли этого сословного фактора или по какой-то иной причине, но он не видел ничего общего между собой и массами европейского еврейства.

Сульцбергер с патрицианским высокомерием писал: «Между несчастным, бедным евреем, гонимым на всей территории того, что недавно было Польшей, и г-ном Лесли Хор-Белишей или мной нет ничего общего. В Польше этот еврей, несомненно, является частью признанного меньшинства. А вот мистер Хор-Белиша и я, к счастью, не принадлежим ни к одной категории такого рода». (Еврей-сефард Лесли Хор-Белиша занимал в то время пост военного министра в правительстве Великобритании.)

Интересно, приходило ли владельцу «Нью-Йорк таймс» в голову, что в 1939 году, когда писались эти строки, гонениям подвергались отнюдь не только «несчастные, бедные» местечковые евреи, но также и светила немецкой науки и культуры, лауреаты Нобелевских премий, всемирно известные писатели, артисты, художники? Да ведь и самому Сульцбергеру, доведись ему жить в гитлеровской Германии, пришлось бы на собственной шкуре испытать все превратности судьбы, которые он презрительно считал уделом рядовой еврейской массы.

Анна Блех выражает мнение, что отталкивание от европейского еврейства у Сульцбергера было отчасти продиктовано его религией. Дед его жены Айзик Вайс стоял у истоков классического реформистского иудаизма, который не следует путать с современным реформизмом. Классический реформистский иудаизм базировался на идее о том, что евреи, не будучи особой нацией, народом или расово-этнической группой, определяются как таковые лишь в силу приверженности определенной религии – иудаизму. По мнению Анны Блех, Сульцбергер взирал на положение евреев в Европе через призму своей религиозной идеологии: поскольку он не считал их своими братьями по крови, ему и в голову не приходило, что кто-либо может рассматривать европейских евреев по-иному, и что нацистский антисемитизм был в первую очередь замешан на расовом антагонизме.

Если это так, это значит, что Сульцбергер отличался редким невежеством. Теоретики нацизма и сам Гитлер отнюдь не скрывали своих расистских взглядов. Как человек интеллигентный, Сульцбергер должен был быть хотя бы поверхностно знаком с антисемитскими идеями предтеч нацизма – Хьюстона Стюарта Чемберлена и графа Жозефа Артура де Гобино, особенно учитывая повальное увлечение в предвоенные годы евгеникой - учением об улучшении наследственных свойств человека, опиравшимся на постулат о неравенстве рас. Поэтому рискну предположить, что в данном случае этот еврейский аристократ просто лицемерил, не желая, чтобы его ставили в один ряд с еврейским плебсом, которым кишел нижний Манхэттен.

Воззрения издателя находили отражение в многочисленных редакционных статьях его газеты, где гонения на евреев в Европе, стиснутой в железных тисках нацизма, мягко говоря, не афишировались. Вот что, к примеру, писала «Нью-Йорк таймс» о детях-беженцах из гитлеровской Германии, в подавляющем большинстве своем, естественно, евреях: они, мол, «принадлежат к самым разным расовым и религиозным группам». В нацистской Германии «жертвами стали добропорядочность и справедливость, а отнюдь не какая-либо раса, национальность или вера». Точно так же проблема беженцев «не имеет никакого отношения к расовой принадлежности или вероисповеданию… Нельзя считать, что это проблема специфически еврейская или нееврейская». И уж совсем ни в какие ворота не лезет редакционная статья о восстании в варшавском гетто, где национальность обитателей гетто вообще не была упомянута.

Другая причина, почему Сульцбергер так старательно затушевывал проблему Холокоста, считает Анна Блех, заключалась в его страхе, что в противном случае «Нью-Йорк таймс» приобретет репутацию «еврейской» газеты, и в результате пострадает ее репутация. В предвоенные годы в редакцию «Нью-Йорк таймс» поступало много писем антисемитского содержания. Сульцбергер решил, что, если он будет помещать письма с описанием бедствий евреев, то, следуя принципу нейтралитета, он должен будет помещать равное количество юдофобских писем. Нет уж, лучше подальше от греха, не печатать ни те, ни другие.

Но думается мне, что Анна Блех упустила из вида еще один чрезвычайно важный психологический фактор, который побуждал издателя «Нью-Йорк таймс» закрывать глаза на бедствия европейского еврейства: нежелание рисковать своим положением в обществе, стремление раствориться в элите, опасение утратить в светских кругах статус «своего», проявляя чрезмерный пыл в еврейском вопросе. На протяжении всей истории в среде еврейской интеллигенции были сильны ассимиляторские настроения, особенно выраженные среди евреев, добившихся высокого социального положения. Не стала в этом смысле исключением и еврейская диаспора Америки.

Характерна в этом отношении история, героем который был легендарный курьер польской Армии Крайовы Ян Карский. Многократно рискуя жизнью, он добыл материалы о Холокосте и, пройдя через всю Европу, добрался до Лондона, а оттуда – до Америки. В июле 1943 года его принял в Овальном кабинете Белого дома сам президент Франклин Делано Рузвельт. Карский подробно рассказал высокому собеседнику о положении в Польше и о нацистской кампании поголовного уничтожения евреев. По свидетельству поляка, Рузвельт поинтересовался состоянием конского поголовья в Польше, о евреях он не задал ни одного вопроса.

Карский также встретился с целым рядом американских сановников, в том числе с членом Верховного суда США и главной интеллектуальной силой в высшей судебной инстанции страны Феликсом Франкфуртером. Выслушав гостя, Франкфуртер заявил ему в лицо: «Я вам не верю». Впоследствии он оправдывался чистой казуистикой: «Я не сказал, что он лжет. Я сказал, что не верю ему – это совсем не то же самое».

Но почему еврей Франкфуртер предпочел не поверить сообщению о Холокосте? Да просто потому, что он дорожил своей дружбой с президентом США больше, чем судьбой своих единоверцев в Европе. Если бы он принял сообщение Яна Карского, моральный долг повелевал бы ему просить Рузвельта заступиться за евреев, рискуя навлечь на себя его неудовольствие. Франкфуртер прекрасно знал, как настроен его друг-президент, который однажды посоветовал евреям «вести себя поскромнее, не забывать, что они у нас в гостях». Куда проще отмахнуться от страшной вести – дескать, этого не может быть.

Сульцбергер был слепо предан администрации Рузвельта и послушно проводил ее линию. Рузвельт не хотел впускать в Америку евреев-беженцев, и «Нью-Йорк таймс» не требовала увеличения иммигрантской квоты для евреев. Рузвельт заявлял, что ничем не может помочь евреям в Европе, разве что поскорее выиграть войну и посадить нацистов на скамью подсудимых. И «Нью-Йорк таймс» сетовала на то, что «мир не в силах остановить эти ужасы, пока идет война». Между тем многочисленные свидетельства указывают на то, что президент не желал помогать евреям просто из опасения, что, стоит только помочь одному-двоим, как разверзнутся хляби, и его начнут со всех сторон допекать просьбами о помощи.

Чем яснее становилось, что Германия проиграла войну, тем эффективнее работала гитлеровская машина уничтожения. Но на все требования разбомбить подъездные пути к лагерям смерти или крематории рузвельтовское военное министерство неизменно отвечало, что война требует максимального напряжения всех сил, и выделять ресурсы на посторонние задачи нерационально. Однако и это было отговоркой. Анна Блех откопала фотоснимок лагерного комплекса Освенцим-Биркенау, сделанный с борта американского бомбардировщика, который из-за навигационной ошибки принял концлагерь за завод по производству синтетического горючего и сбросил на него свой бомбовый груз. Т.е. лагерь смерти находился в зоне действия американской авиации, и ничто не помешало бы ей парализовать работу нацистской машины смерти без какого-либо ущерба для чисто военных задач, благо в бомбах ВВС США недостатка не испытывали. Ничто не помешало бы – кроме полного равнодушия высокого начальства к судьбе людей, обреченных на смерть в газовых камерах.

Учитывая громадное влияние «Нью-Йорк таймс» как практически директивного органа, определявшего позицию печати Америки, Сульцбергер при желании мог мобилизовать общественное мнение, представив Холокост как тему первостепенной важности. Но он этого не сделал. Нет, конечно, никаких прямых указаний на этот счет он не давал. Но сотрудники газеты и не нуждались в приказах, прекрасно зная отношение своего хозяина к еврейской теме. Анна Блех приводит слова Эйбрахама Розентола, впоследствии главного редактора «Нью-Йорк таймс»: «Смею вас заверить, что никто не вывешивал на стене объявления с приказом затушевывать тему Холокоста. Но в любой организации существует определенная атмосфера, определенное направление умов. Иногда можно ничего не говорить, потому что всем без слов ясно, что нужно делать».

Второго марта 1944 года в «Нью-Йорк таймс» на 4-й странице появилась статья о решении британской Палаты общин выделить средства на оказание помощи беженцам. В третьем абзаце сообщилось, что в ходе прений лейборист С.С. Силверман зачитал письмо от подпольного Еврейского национального комитета Польши, где, в частности, говорилось:

«В прошлом месяце на всей территории Польши по нашим подсчетам оставалось в живых 250 – 300 тысяч евреев. Через несколько недель нас останется не более 50 000. В этот предсмертный час остатки польского еврейства обращаются ко всему миру с мольбой о помощи. Хочется верить, что этот, вероятно, последний призыв из бездны достигнет ушей всего мира». А в следующем абзаце корреспондент «Нью-Йорк таймс» бесстрастным тоном добавляет, что Палата общин также проголосовала за выделение 3863 фунтов стерлингов Международному Красному Кресту на оснащение нового офиса в Шанхае. Где найти слова, чтобы заклеймить эту чудовищную моральную глухоту? Призыв из бездны не был услышан миром – не в последнюю очередь потому, что главная газета Америки заглушила его обывательской какофонией.

Вполне возможно, что даже если бы Артур Хейс Сульцбергер бросил все силы на то, чтобы помочь своим европейским собратьям, ему не удалось бы спасти ни одной жизни. Но он в любом случае должен был поднять свой голос. Его обязывал к этому долг журналиста, долг еврея, да просто человеческий долг. Но он смолчал. И за это он обречен на адские муки в девятом круге, куда Данте поместил предателей (если, конечно, ад существует – ах, как иногда хочется в это верить!). Как пел Александр Галич: «Вот так просто попасть в – палачи: промолчи, промолчи, промолчи!».