Подобными тяжелыми воспоминаниями могли бы поделиться десятки тысяч резервистов, которые провели долгие месяцы на войне в секторе Газа. Я разговаривал со многими - у каждого свои формулировки, свой стиль повествования, но все сходятся в одном, в том, что нельзя, невозможно забыть. Они говорят об опыте войны, о непонимании, о непреодолимой пропасти между теми, кто был на фронте и теми, кто оставался в тылу, и, пожалуй, о самом трудном - о тяжелых последствиях разлуки с семьей.

Натанель Бен-Шошан - один из моих лучших друзей. Ему 37 лет, у него четверо детей, и полтора месяца назад его резервистская бригада последней покинула сектор Газа. Он провел там долгое время с боевыми товарищами, вдали от дома и семьи, в совершенно другой вселенной - вселенной огня и смертельной опасности, вселенной мертвых, раненых и сизифовой войны с врагом.

Я долгими часами, порой с влажными от слез глазами, завороженно слушал его рассказы о сложностях входа в Газу и не меньших сложностях возвращения из нее. Его история - это история десятков тысяч солдат. Его борьба - это их борьба.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал: zahav.ru - события в Израиле и мире

- Для меня важна не личная история, а возможность передать чувства простых солдат, - сказал он мне, со скрипом согласившись на интервью. - Среди нас много таких, как я. Это может быть человек, работающий с тобой в одном офисе и не способный сосредоточиться, потому что война до сих пор преследует его. Это может быть твой двоюродный брат, сосед или незнакомый парень в кафе. Я молюсь, чтобы после нашей беседы люди с чуть большим сочувствием смотрели на человека рядом с ними. Быть может, он только что вернулся с линии огня и испытал то же, что я. Мы не опасны, но важно, чтобы все знали, через что мы прошли.

Мы много говорили в Газе и о ранах, которые нанесли своим семьям и особенно детям. Один мой товарищ, отец двухлетнего малыша, рассказывал, что всякий раз, когда приезжает домой и берет сына на руки, тот плачет. Ребенок просто отвык от рук. Когда мы находились в захваченной в центре сектора тюрьме ХАМАСа, желающие поговорить по телефону поднимались на второй этаж, где была хорошая связь. Однажды я увидел, как кто-то из парней спускается, плача, с верхних ступеней. Спрашиваю его: "Что случилось?", и он отвечает мне: "Жена сказала, что каждый раз, когда заходит с нашей малышкой в лифт, и в нем находится мужчина, та называет его папой".

Бен-Шошан родился и вырос в Сдероте. У него там живут родители, дяди и двоюродные братья, которые в начале октября готовились к празднику Симхат-Тора. Вечером 7 октября он пытался связаться с ними. Выяснилось, что многие из тех, кого он знал, убиты и ранены.

- Позже, когда мы вошли в северную часть Газы, я постоянно проверял по карте, как далеко нахожусь от дома родителей. В первый раз расстояние составило 3,7 километра - почти ничего. Зло находится на расстоянии вытянутой руки! Впервые я участвовал во Второй Ливанской, испытывал огромный страх, неуверенность. А сейчас, когда молодые ребята спрашивали меня, как я чувствовал себя после той войны, я объяснял, что война никогда не заканчивается, она все время с нами. И есть вещи, которые не забываются. Например, запах смерти.

Я вспомнил его, едва очутившись в Газе. На войне у нас было несколько погибших и однажды, после того как мы спасали подразделение, попавшее под огонь, мне пришлось нести носилки с одним из убитых солдат. В какой-то момент мы бросились на землю вместе с носилками, они открылись, и нас обдала волна запаха, который я не могу описать. Запах смерти. По сей день есть запахи, которые напоминают мне его и возвращают меня к этому моменту.

Я говорил со своей женой о том, что произойдет, когда в меня впервые выстрелят. Смогу ли я действовать? Буду ли я паниковать? Вернусь ли я туда, в Ливан? Я действительно ждал, чтобы понять, как я отреагирую. В конце концов это произошло во время наших передвижений из дома в дом. Послышался шум, и один из солдат закричал, что по нам стреляют. Мы не смогли определить источник стрельбы, но я помню, как сделал глубокий вдох и сказал себе: "Все, мы через это прошли".

Первый заход в северную часть сектора Газа был коротким. Пять дней, небольшой отдых дома, и мне пришлось возвращаться в часть в субботу утром. Еду в сектор Газы и вижу вокруг себя другой мир. В кафе "Арома" полно людей, на бензоколонке семья, едущая в Эйлат, заправляет машину и мне это не нравилось.

Помню, я никак не мог решить, покупать ли мне стаканчик кофе в шабат. В конце концов, купил, сижу, пью и знаю, что через 25 минут оставлю машину в зоне сбора, сяду в "Хаммер" - и я на войне. Но об этом знаю только я и никто из окружающих.

Второй заход - около Нусейрата в центре сектора - был уже другим. Наш опорный пункт находился в хамасовской тюрьме. Однажды вечером, после очередной операции зачистки, я почувствовал усталость и поднялся наверх отдохнуть. Два парня стояли у окна и "принимали душ" - обтирались влажными салфетками, так ты моешься, когда нет воды. Третий сказал, что идет варить рис, и пока он выходит - бум! РПГ ударил прямо по дому.

Я бросился вниз искать командира батальона, потому я его связист, добежал до нижней ступеньки и вижу, как он стреляет очередями в сторону врага. И все стреляют... Там было страшно, потому что я знал, что пройду вторым сразу за комбатом. Потом уже ребята рассказали, что в течение пяти минут единственное, что они слышали, были мои крики по рации: "Гимель-2, гимель-2!"

"Гимель-2" - позывные танка, который прибыл к нам буквально за 10 минут до этого. Когда начинается бой, первым делом стремишься выяснить, где все твои силы, а этот танк не реагировал. Мы под непрекращающимся обстрелом выскочили из здания, пробежали, ничем не прикрытые, 30-40 метров, чтобы посмотреть, что с танком. И я твержу себе: "Сохрани нас Бог, что мы увидим в танке..." В голове проносятся истории танков, подбитых 7 октября, история с Гиладом Шалитом. Добежали до танка - а он пустой! Но через пару минут экипаж сам вышел на связь, и мы успокоились.

Что только мы не перенесли! Туннели, бои лоб в лоб, ракетные обстрелы. Какое-то время остались без телефонов, оставили их снаружи, за забором безопасности, я разговаривал с домом раз в полторы-две недели. Я знаю, что там все в порядке, жена моя - сильная женщина, но это все равно тяжело. Все жены состояли в группе в WhatsApp, и были случаи, когда мы требовали. что в группе объявляют, что у нас все в порядке.

Мы знали, что как только начинались серьезные бои, шли слухи о жертвах среди военнослужащих, а, значит, дома все находятся под напряжением. Надо понимать, что когда ты пять месяцев отсутствуешь дома , это оказывает драматическое влияние на то, что там происходит. Однажды жена призналась, что начинает себя вести, словно она одна. Не потому, что не ждет меня, просто дела не могут ждать. Знаешь, как я это воспринял? Как удар под дых.

В Нусейрате я испивал сумасшедшее чувство досады. Просто кричал себе: "Почему ты здесь? В таком возрасте!" Вы понимает важность того, что делаете, но когда вы уже три месяца далеко от дома и обычной жизни, вас начинают одолевать сомнения.

А ведь у меня не хватало сил. На мне сутками напролет керамический жилет и рация весом примерно 20 килограммов, у меня болят ноги и спина, я сплю, в основном, под открытым небом... Я один из самых "старых", мне действительно нелегко. Раз в два дня я принимал обезболивающие таблетки, чтобы встать на ноги, до сих пор не могу сразу вытянуться в полный рост. Поднимаюсь, согнувшись буквой "г", и только потом медленно выпрямляюсь. А ведь прошло уже полтора месяца, как я вышел из сектора.

Мы не должны были идти в Хан-Юнис. Когда вышли из "коридора Нецарим", командир бригады собрал всех солдат и торжественно объявил, что 21 января мы отправляемся домой. Все! Возвращаемся к жизни. Однако на самом деле мы вышли только через месяц. Уникальность этой войны - в полной потере чувства времени. В Ливане ты воюешь неделю, выходишь на сутки отдохнуть и обратно. Здесь ты никуда не выходишь. Провел операцию и возвращаешься в бывшую хамасовскую тюрьму или какой-нибудь многоквартирный дом. Там нет ни душевой, ни еды, ни времени...

Хан-Юнис оказался для меня самым трудным. Вот пример: всякий раз, входя в пустой дом, ты просматриваешь шкафы и, как правило, находишь оружие, снаряжение. А в одном из домов я вошел в детскую и увидел, что весь пол завален альбомами. Помню, сказал товарищу: "Что это, галлюцинация?" - "Галлюцинация? - переспросил он. - Это террористы!". Я говорю ему: "У тебя, наверное, нет детей". Он поднимает один альбом, а из него выпадает пачка зарплатных ведомостей бойца "Аз ад-Дин аль-Касам", 770 шекелей в месяц. И ты говоришь себе: "Дети, не дети - здесь все террористы".

В Хан-Юнисе я пережил и самый тяжелый свой день. Тогда был убит Шимон Асулин, н был из инженерных войск и присоединился к нам. Это произошло в субботу, после очень успешного дня: мы схватили командира ХАМАСа, нашли оружие, гранаты, технику, успешно зачистили многие дома. В такие дни ты ощущаешь, что полностью выполняешь миссию "обнаружить и уничтожить врага".

И вот около 16:30 мы с командиром батальона стоим на куче мусора и получаем сообщение, что одно из наших подразделений обнаружило новый оперативный штаб. Мы побежали туда. Это был очень узкий переулок между высокими домами в плотной застройке, метра два с половиной шириной. Одну сторону переулка уже контролировал наш батальон, другую мы еще не успели зачистить, и теоретически враг мог стрелять в нас из любого окна.

Мы прибыли к этому помещению, вошли внутрь, начали там работать, и тут слышу возглас нашего офицера: "Будьте осторожны, дом еще не зачищен, значит, это штаб кто-то охраняет!" Мы начали выводить солдат наружу, и в этот момент я услышал стрельбу внутри дома. Сразу понимаешь, что это не наша стрельба. А затем - стоны.

Я стою у стены снаружи здания, надо мной окно лестничной клетки, а за стеной, где-то в четырех метрах от меня, тяжелораненый Асулин. Внутри дома идет бой, и я слышу крики, что террорист стреляет в переулок из окна на лестничном марше прямо надо мной. Я прирос к стене и понимаю, что если отойду - погибну. И все же я бегу к раненому, потому что он нуждается в помощи....

В последние ночи перед выходом из Газы я сидел с молодыми ребятами и как человек, прошедший Вторую Ливанскую войну, отвечал на их вопросы о том, как справиться с тем, что мы пережили, как после такого вернуться к нормальной жизни.

Да, война остается с тобой на всю жизнь. Потому что голове не затухают картины увиденного, ты постоянно слышишь запахи. Видеть трупы террористов и трупы своих солдат - это совсем не одно и то же. Мертвого террориста твое сознание знает, как объяснить. Но не мертвого парня в форме ЦАХАЛа. Когда тело Шимона Асулина вынесли из здания, у меня голова взорвалась болью. Форма ЦАХАЛа - это ты. И я не дал ребятам нести носилки, пока не прикрыл тело. Я знал, что весь батальон сейчас развернут на улице, и если они увидят убитого Шимона, то могут сломаться. А этого нельзя допустить.

До Хан-Юнеса мы шесть дней были дома. Шесть дней — это уже не 48 часов, когда ты еще не приехал, а уже надо возвращаться. За шесть дней ты выходишь гулять — я был в Тель-Авиве , я побывал на работе - и видишь, что происходит снаружи, и понимаешь, что жизнь продолжается. Для меня это не было тяжело, но многие мои ребята не могли это видеть.

Кафе переполнены, люди веселятся. У нас был парень, которого отпустили домой, а когда он позвонил своей девушке, чтобы она его забрала, она сказала, что это проблематично, потому что ее пригласили на вечеринку. И ты понимаешь, что есть два разных мира. У нас были ребята, которые при первом выходе ломались на этом переходе и не возвращались назад.

В первые дни я был как зомби, чувствовал себя вне реальности. Мне до сих пор трудно включать ночью свет, привык быть в темноте. Недавно была гроза, и в темноте сверкали вспышки молнии. Там, на войне, вспышка в окне означает, что в тебя стреляют. И какая пропасть восприятия открывается между тобой и домом! Жена и дети ждут тебя, хотят быть с тобой, но единственное, чего хочешь ты, - это отдых 48 часов, душ в одиночестве, туалет в одиночестве, ощущение себя человеком.

Я очень злился на себя за то, что меня так долго не было с детьми. Злился, что меня лишили жизни. Конечно, это все ничего по сравнению с осознанием того, что у нас есть похищенные и мертвые, но в какой-то мере забрали и мою жизнь. 8 октября я проснулся, пил с женой кофе в саду и не знал, увижу ли этот сад, этот дом, своих родных снова. Ты знаешь, каково это - выходить из дома и знать, что можешь не вернуться? Когда я думаю об этом, на глазах наворачиваются слезы. А не думать об этом я не могу.

Когда я после Нусейрата приехал на три дня домой, то из-за нервов чувствовал себя ходячей бомбой. А когда уезжал в Газу, малыши держались за мои ноги: "Не уходи!" Дети заплатили высокую цену за мое отсутствие и до сих пор платят. Они только сейчас начинают освобождаться от того, что пережили. Приехав домой из Хан-Юниса, я сказал шестилетнему сыну: "Теперь я дома". Он спросил: "Все? Армии больше нет?" Я ответил: "Все кончено". Но однажды мне пришлось сказать ему: "Сегодня я сплю в армии". Он еще маленький и не понимает, что это не война в Хан-Юнисе, а психологический семинар в отеле Иерусалима. И кричит: "Нет, ты же мне обещал!" Сегодня я прихожу с работы, и дети бегут меня обнимать: "Папа, папа!" Утром они приходят ко мне в кровать, чтобы убедиться, что я больше не убегу.

В определенный момент ты понимаешь, что разрыв между тобой и внешним миром увеличивается. Внешний мир - это более или менее все, кто не был с тобой в Хан-Юнисе. И больше всего расстраивает то, что люди не понимают, что именно мы сделали.

Когда мы покидали Газу, командир 98-й дивизии генерал Дан Гольдфус и командир 99-й дивизии генерал Барак Хирам сказали нам на церемонии прощания: "Передайте миру, что мы здесь побеждаем". Знаешь, что чувствовал я, сын Сдерота, когда находил в секторе пусковую ракетную установку, уничтожал еще восемь, и еще восемь гнезд врага? Кажется, это самый что ни на есть сизифов труд, но другого способа уничтожить террористов нет. Это требует времени. Общество мало это понимает, но я чувствую себя величайшим героем в мире. Не потому, что участвовал в каком-то героическом бою или потому, что убил 200 террористов.

Я чувствую себя героем потому, что в течение трех месяцев вставал каждое утро и, не снимая с себя тяжелого снаряжения, отправлялся в путь. Я вместе с другими бойцами заходил в дома, иногда нас встречали огнем террористы, а иногда нет, иногда мы за целый день находили лишь один "Калашников", а иногда - целые склады с оружием. А сейчас я слышу порой, что мы там "барахтались". Нет, мы не барахтались! Мы принесли великую жертву - дом, который покинули на полгода, семьи, страдавшие от нашего отсутствия, бизнес, который у многих так и не встал на ноги. Мы - герои, которые воевали. И все мы прошли через войну, и теперь нам нужно вернуться к жизни. Начать заново то, что остановилось пять месяцев назад.

Источник: Маарив

Сокращенный перевод: Яков Зубарев