Ропот еврейской истории принимает разные формы: в данном случае он принял форму круга с лимонной начинкой — тесто крошится, безе подрумянено. Я сидел в кондитерской Gagou de Paris. Напротив — кондитерская L'Artisan, ее конкурентка. Управляющий любезно взял с меня меньше причитавшегося по счету и назвал меня jeune homme; за соседними столиками — тремя из четырех — звучала французская речь. А мимо нас по улице сновали привычные длинные кафтаны, электровелосипеды, арабские подростки в узких джинсах, религиозные девочки в головных уборах на манер африканских королев: дело было в Иерусалиме.

Положение евреев — барометр событий в любой стране, а Израиль — барометр еврейской жизни в прочих местах: здесь сразу ясно, что происходит в мире. Например, даже если бы в этом году вы вообще не смотрели новости, вы заметили бы, что в Израиле прибавилось украинцев, заметили бы растерянную русскоязычную молодежь в модных кроссовках — только‑только из Шереметьево, прилетели налегке, — и догадались бы, что в Российской Федерации и рядом с ней происходит что‑то серьезное.

Руководствуясь той же логикой, что это значит, если на коротком отрезке Вифлеемской дороги в южном Иерусалиме, неподалеку от моего дома, не так давно открылась мясная лавка Le Charolais, совсем недавно — пекарня Delices de Paris, а за ней бистро Rendez‑Vous? Обсуждать события во Франции в терминах кулинарии — клише, да, однако невозможно не заметить, что гастрономический ландшафт моего района изменился. А как быть с семьями, высыпающими в шабат из сефардских синагог с криками: "Arrête Ayala!" и "Viens Eitan!"? Или с тем фактом, что четверть детей в садике моего сына совсем недавно переехала с родителями из Парижа или Марселя? Я не осмелился бы утверждать, будто я понимаю дух культуры, на языке которой не говорю, или места, где не живал. Но даже сквозь ограниченную оптику Иерусалима я отчетливо вижу: что‑то происходит, и связано это с ростом тревог в жизни современных евреев.

В Le Charolais под половинами говяжьих туш, элегантно свисающих с крючьев, и полками, уставленными импортными консервами, я встретил Авраама Хаима, ему 61 год, он беседовал с покупателями, огромным ножом расчленяя красные куски. Хаим — бородатый, в черной кипе — сотрудничал с Potel et Chabot, парижской фирмой, поставляющей продукты питания, ей уже 200 лет. Три года назад он открыл эту мясную лавку, среди его клиентов много французов, и они настоящие знатоки, говорит Авраам, на родине они привыкли к высшему уровню и готовы платить за него. "Те, кто сюда приходит, знают, чего хотят", — добавил Авраам. Он перебрался в Иерусалим 15 лет назад, ездит на работу из поселения Хар‑Хома, теперь там много французов. Я спросил, почему он переехал в Израиль, он ответил, так хотела жена. Я спросил, почему французские евреи вообще едут в Израиль, и Авраам сказал про страх насилия, ощущение, что страна уже не та: "Это уже не Франция, это мусульманское государство". Я спросил, есть ли у евреев, по мнению Авраама, будущее во Франции. "Я не пророк", — ответил он.

У шеф-повара Rendez‑Vous — бистро находится неподалеку от мясной лавки — иная точка зрения. Йони Маркезана 34 года, он вырос в Марселе: предки его отца жили здесь веками, мать из Алжира. Подавляющее большинство евреев, приезжающих сейчас в Израиль, родом из Северной Африки, поскольку члены еврейской общины во Франции (всего их около 440 тыс. человек) преимущественно уроженцы бывших колоний — Алжира, Марокко, Туниса. Как и французские мусульмане. "Мы приехали вместе с ними, я рос вместе с ними", — говорит Маркезана о мусульманах Марселя. Родители переехали в Израиль, когда Йони было 14 лет. Не из-за страха, а из-за сионизма. "Это была их мечта", — пояснил он.

Я спросил: а как же боязнь нападений радикальных мусульман, события такого рода становятся новостями международного масштаба. Йони считает, что в Марселе дела обстоят не так напряженно, как в Париже. "Говорят, во Франции много арабов, но…" — Йони ухмыльнулся, обвел рукой улицу. Более трети населения Иерусалима — арабы‑мусульмане. Если бежишь от радикального ислама в Европе, куда, в свою очередь, бежал с родины предков, мусульманской Северной Африки, стоит ли выбирать для переезда средоточие арабов на Ближнем Востоке?

В Израиле всегда жили французские евреи, но в последнее время создается впечатление, будто грядет новая волна иммиграции, и французских евреев в Израиле много как никогда. Разумеется, не так много, как иммигрантов из России в 1990‑х годах: после распада Советского Союза, в Израиль перебрался 1 млн российских евреев. С 1972 года, когда Министерство абсорбции начало вести записи, в Израиль из Франции приехали 106 775 человек, десятая часть того, что из России. Причем значительное число иммигрировали за последние десять лет: 41 860 человек.

В результате в представлении израильского общества сформировался образ французского еврея, непохожий на старые клише, типа де Голля или Ива Монтана: это еврей традиционный, тяготеющий более к Средиземноморью, чем к Европе, к Касабланке, а не к Парижу, еврей богобоязненный, жизнелюбивый, правого толка, с отпечатком звезды Давида от ожерелья на загорелой груди, поскольку он много времени проводит на пляже. Разумеется, на пляже в Нетании, потому что при всем уважении к Иерусалиму именно Нетания, расположенная на побережье к северу от Тель‑Авива, — священный город французских евреев. Мы недавно туда ездили, и днем на детской площадке, кажется, почти все семьи были франкоязычные. Представительница муниципалитета сообщила мне с впечатляющей точностью, что с 2002 года в Нетанию переехали 16 602 французских еврея, а всего их примерно в два раза больше — 10% с небольшим населения. Нетания — своего рода "израильская Ривьера", как поется в песенке, которая играет в трубке, когда звонишь в здешнюю мэрию и ждешь ответа: больше я эту мелодию нигде не слышал.

Французская волна, как любая миграция, явление сложное, смесь стимулирующих факторов, которые трудно предсказать и даже осмыслить. Тем не менее Арье Абитбуль пытается это сделать — как руководитель отвечающего за Западную Европу подразделения в "Сохнуте", агентстве, которое помогает совершить алию. Это слово — оно переводится как "восхождение" — излюбленный термин сионистов для обозначения еврейской иммиграции, он облагораживает опыт, зачастую связанный с неприглядной смесью унижения и одиночества. А иммигранты — олим, "восходящие". Абитбуль в 18 лет переехал в Израиль из Марокко.

Абитбуль говорит, что с момента образования Израиля в год сюда в среднем переезжает 1,5 тыс. французских евреев, разве что в 1967‑м переехали 7 тыс. — на пике эйфории после Шестидневной войны. Потом ситуация более или менее успокоилась — до начала XXI века, вспышки палестинского террора, известного как вторая интифада. Эти боевые действия, по словам Абитбуля, смешали историю Ближнего Востока с историей евреев во Франции; в результате французские евреи оказались виноваты в том, как обстоят дела в Израиле. Это мнение усугубило то, что ученые, исследующие иммиграцию, называют ее движущими факторами: холодный научный термин, за которым могут скрываться реальные опасения за экономическую стабильность или за здоровье, а еще тысячи пугающих происшествий из личного опыта — от мелкого вандализма до убийств. Именно эти факторы, утверждает Абитбуль, определяют и будут определять, сколько евреев решит переехать в Израиль. "Мы прибегали к различным планам и стимулам, но правда в том, что они почти не влияют на уровень алии", — заявил Абитбуль. Таким образом, численность иммиграции в Израиль позволяет судить об истории Франции последних лет.

Напряжение в районах, где бок о бок живут французские евреи и мусульмане, копилось до 2006 года и вылилось в инцидент, о котором французские иммигранты упоминали едва ли не в каждом разговоре: убийство 23‑летнего Илана Халими. Группа молодых мусульман, называющая себя "Банда варваров", похитила его и пытала три с лишним недели. Тело Халими нашли у дороги на окраине Парижа. Поначалу французские власти отрицали, что происшествие связано с ненавистью к евреям. И в следующем году число иммигрирующих выросло более чем в два раза.

В 2007 году оно снизилось: к власти во Франции пришел Николя Саркози и приложил все усилия, чтобы успокоить евреев. Однако в 2012 году Мохаммед Мера въехал на мотоцикле в еврейскую школу в Тулузе, убил раввина, Йонатана Сандлера, его сыновей, шестилетнего Арье и трехлетнего Габриэля, и восьмилетнюю Мирьям Монсонего. (Еще от рук Мера погибли трое французских солдат, один из них, как и террорист, мусульманин из Северной Африки.) Число французских евреев, желающих уехать в Израиль, снова выросло. В 2015 году еще один мусульманин застрелил четверых посетителей парижского кошерного супермаркета Hyper Cacher — это случилось вскоре после того, как другой мусульманин расстрелял 12 человек в редакции журнала Charlie Hebdo, и перед тем, как террористы убили 130 человек в концертном зале "Батаклан", а на следующий день еще нескольких на другом конце Парижа. Число иммигрантов достигло тогда исторического пика со времен Шестидневной войны. В январе 2016 года опубликовали данные соцопроса среди евреев: 40% респондентов ответили, что подумывают переехать в Израиль.

Правда, большинство из них так никуда и не переехали, несмотря на прочие преступления — такие, как убийство 65‑летней Сары Халими (сосед‑мусульманин зверски избил ее и выбросил из окна) и убийство 34‑летнего Эяля Хаддада: с ним тоже расправился французский мусульманин, его сосед по пригороду Парижа. Но численность французских евреев, иммигрировавших за год в Израиль, по‑прежнему намного выше среднего показателя в 1,5 тыс. человек: так, в 2022 году израильское гражданство получили 3568 человек. (Это чуть меньше численности иммиграции в Соединенные Штаты: туда уехали 4038 человек, и тамошняя еврейская община в 12 раз больше французской.)

По словам Абитбуля, из этих уехавших около трети — пенсионеры, треть — семьи с детьми и треть — молодые люди без детей. Большинство родом из Северной Африки; среди них есть и соблюдающие традиции, и сугубые ортодоксы. Иммиграция в 2022 году — совсем не то, что десять или двадцать лет назад: благодаря социальным сетям и дешевым перелетам решение об алие дается проще, некоторые ездят туда‑сюда, порой даже трудно сказать, кто где живет. При этом ясно, что заоблачная стоимость жизни в Израиле и падение курса евро по отношению к шекелю усложняют жизнь; по оценкам "Сохнута", от 6 до 8% иммигрантов возвращаются во Францию. Например, Йони Маркезана, шеф‑повар Rendez‑Vous, признался, что экономика заставляет его всерьез задуматься о возвращении в Марсель. И хотя израильтянам кажется, будто в страну хлынула огромная волна иммигрантов, суть в том, что большинство французских евреев не выстраивается в очередь к стойке регистрации "Эль Аль". Но вместе с тем за последние десять лет в Израиль приехало больше французских евреев, чем за любой другой период со времен основания государства.

Одной из новоприбывших в 2015 году была Анаэль Мале, выпускница Сорбонны и парижского Института политических исследований, ныне аспирантка Университета имени Бар‑Илана. Она внимательно наблюдает за меняющимся миром французских евреев. В недавней статье для журнала Mosaic она отметила, что евреев вынуждает уезжать из Франции не только радикальный ислам, но и реакция правительства на эту проблему: воинствующий секуляризм, или laïcité, основополагающий принцип французского государства, порой ничем не отличается от обычной нетерпимости к религиозным различиям.

Например, в 1990‑х и в начале 2000‑х в Шампиньи‑сюр‑Марн, пригороде Парижа, в школе, где училась Мале, было предусмотрено отдельное меню для детей, которым религия запрещает есть свинину. Но из‑за укрепления laïcité такое меню стало считаться недопустимой уступкой религиозной исключительности, и его упразднили. Люди в открытую возмущаются особыми условиями для студентов‑евреев: например, если экзамен выпадает на религиозный праздник, университет разрешает сдать его в другой день. Государственным служащим запрещено выставлять напоказ религиозную символику, то есть, скажем, надевший кипу водитель автобуса нарушает закон.

Неудивительно, отмечает Мале, что в связи с такими переменами французские евреи если еще и не засобирались массово в Израиль, то все чаще ведут разговоры об иммиграции. Но уехать можно не только в Израиль. Некоторые переезжают в другие районы Франции, туда, где безопаснее, где еврейские общины многочисленнее. Те, у кого больше средств, подчас выбирают Соединенные Штаты, как, пожалуй, почти каждая волна еврейской миграции из любой страны с самого зарождения сионизма. "Если у человека больше денег и возможностей, он, скорее, выберет Нью‑Йорк", — говорит Мале. Если вы на Манхэттене и хотите проверить это утверждение, зайдите в шабат на службу в сефардскую синагогу в Вест‑Сайде, на 76‑й улице. Но и в Соединенных Штатах положение евреев уже не такое прочное, как десять лет назад, они сталкиваются с неприкрытой враждебностью как левых, так и правых у власти.

Мале признается, что сама перебралась в Израиль не только по идеологическим соображениям. У нее здесь живут дяди, двоюродный брат приехал годом раньше нее, и когда университет предложил ей стипендию, она согласилась. И осталась. Несколько моих друзей проделали похожий путь. Сперва переехали дети, за ними родители. Социальная логика налицо: в один неуловимый момент сдвигается центр тяжести в перемещениях людей.

Сотрудники французского книжного магазина Vice Versa в центре Иерусалима отметили перемену в численности и жанре книг, которые спрашивают покупатели. Новых покупателей постепенно становится больше, говорит Натали Хиршспрунг, хозяйка магазина, среди них много молодых родителей, детские книги продаются особенно ходко. Эти новые иммигранты стремятся интегрироваться в общество, но еще они хотят, чтобы их дети читали по‑французски. "Если спросить их, почему они переехали, они рассказывают ужасы об антисемитизме, — добавила Хиршспрунг, — но по‑прежнему любят Францию и французскую культуру".

Хиршспрунг, как и большинство недавних французских иммигрантов, нерелигиозна и из семьи ашкеназов, но у нее другая история. Ее бабку отправили в Аушвиц через лагерь в Дранси, а двоих ее дядей сразу в Аушвиц. Изначально она приехала в Израиль в качестве атташе по культуре Министерства иностранных дел Франции, но потом решила остаться. Большинство современных новых олим — сефарды, они соблюдают традиции, следовательно, им нужны молитвенники и религиозные тексты, переведенные на французский; в Vice Versa продаются книги по еврейской философии, а вот за молитвенниками Хиршспрунг отправляет покупателей в Galia Books, еще один французский книжный в ультраортодоксальном районе. На полках ее магазина в основном светская литература.

Например, за 74 шекеля здесь можно купить "Покорность", бестселлер Мишеля Уэльбека. В этой сатире на современную Францию (роман вышел в 2015 году) мы встречаем персонажа по имени Мириам, студентку университета, она служит объектом сексуального интереса Франсуа, незадачливого повествователя, но ее образ также говорит нам: каковы бы ни были настоящие масштабы исхода евреев из Франции, они не так уж ничтожны, раз удостоились упоминания в важном политическом романе одного из самых известных французских писателей.

В романе Уэльбека к власти во Франции, оставшейся без руля и ветрил, приходит исламистская политическая партия, и убитая горем Мириам говорит рассказчику, что ее родители продали дом в Париже и переезжают в Тель‑Авив. Они предчувствуют невзгоды. Мириам поедет с родителями — временно, на лето, а потом вернется. "Я ни слова не знаю на иврите, — сетует Мириам. — Моя страна — это Франция" . Но от месяца к месяцу электронные письма от нее приходят все реже, все меньше становится смайлов и эмодзи. Мириам уже не называет Франсуа любимым. У нее появился другой. Она не вернется.

Источник: Таблет

Перевод: Юлия Полищук