Януш Корчак понимал, что не может спасти детей. Он воспользовался своим правом умереть вместе с ними

«Все я, Боже, получил сполна, где, в которой расписаться ведомости? Об одном прошу, спаси от ненависти, мне не причитается она» (Александр Галич, «Кадиш»). Об этом писал в своем дневнике Януш Корчак, Эрш Хенрик Гольдшмит, сторонник польской независимости, польский офицер, еврей и гость Третьего сионистского конгресса; врач, педагог, писатель, воспитатель, мученик и герой. В июле исполняется 135 лет со дня его рождения. Он был военным врачом на двух войнах: Русско-японской и Первой мировой. Знаменитый «Дом сирот» был основан им для еврейских детей в 1911 году. Он руководил им до конца жизни и умер вместе со своими воспитанниками в 1942 году в газовой камере Треблинки.

Но его новаторские методы перепали и польским детям. Корчак участвовал в работе интерната «Наш дом», и тоже очень долго, с 1919-го по 1936-й. Его книга «Как любить ребенка» (1914) была сенсационной: он требовал для детей равенства со взрослыми в уважении и правах, права быть самими собой и не равняться на «лучших», и даже права на смерть («В страхе, как бы смерть не отобрала у нас ребенка, мы отбираем ребенка у жизни»).

В «Доме сирот» у Корчака было детское самоуправление: плебисцит и детский товарищеский суд, который судил и взрослых воспитателей. Угнетенному детскому сословию посвящена его лучшая книга «Когда я снова стану маленьким» (1925).

Чистый голос ребенка-реформатора, разбившегося о жестокий, раз и навсегда сделавший детей полукуклами, полурабами мир, звучит и в его двух программных романах «Король Матиуш Первый» и «Король Матиуш на необитаемом острове» (1923). В этих романах много горечи, горечи взрослого мудреца Корчака, умеющего быть ребенком, но понимающего, что жизнь не переделать.

Еврейские погромы в Польше в 20-е годы прошлого века повергли Корчака в глубокое отчаяние. Он изучил иврит, преподавал его детям, учил их быть евреями. Он ездил в Палестину, в будущий Израиль. Он писал в дневнике: «Там самый последний не плюнет в лицо самому лучшему только за то, что он еврей». Но он вернулся в Польшу, не бросив ни ее, ни детей. Еврей Януш Корчак ходил по Варшаве в польской военной форме, что было строго запрещено немцами. Он угодил в тюрьму, но поклонники писателя тогда сумели его отбить. Корчак в 1940 году пошел в гетто вместе со своим «Домом сирот», хотя ему предлагали убежище на «арийской стороне». Два года он добывал детям еду и лекарства, учил их, старался скрыть от своих воспитанников ужас происходящего. «Уходят из Варшавы поезда, и скоро наш черед, как ни крути, ну, что ж, гори, гори, моя звезда, моя шестиконечная звезда, гори на рукаве и на груди!»

А потом настал их черед, черед детей и их учителей. «Эшелон уходит ровно в полночь, эшелон уходит прямо в рай, как мечтает поскорее сволочь донести, что Польша «юденфрай» . «Юденфрай» Варшава, Познань, Краков, весь протекторат из края в край в черной чертовне паучьих знаков, ныне и вовеки — «юденфрай»!» Господи, король Матиуш такого себе даже не представлял: что дети наравне со взрослыми получат право на газовую камеру, что их будут убивать.

У «Дома сирот» было свое знамя. С ним они и пошли. Януш Корчак еще раз отказался от предложенной лично ему жизни. «Знаменосец, козырек заломом, чубчик вьется, словно завитой, и горит на знамени зеленом клевер, клевер, клевер золотой. Рваными ботинками бряцая, мы идем не вдоль, а поперек, и берут, смешавшись, полицаи кожаной рукой под козырек» (Александр Галич).

Те, кто сегодня уезжает, спасая лично себя, тоже бросают детей. Им не надо идти в гетто и газовую камеру, но они уезжают, а дети наши остаются в проклятой, гибнущей стране читать путинский единый учебник истории и быть принятыми в пионеры лично товарищем Зюгановым. Януш Корчак не одобрил бы их.

Он требовал для детей равенства со взрослыми в уважении и правах, права быть самими собой и не равняться на «лучших».