Новая аристократия

Целый спектр образовательных мер – от налогов на алкоголь и сигареты, запрета "сексисткой рекламы и рекламы "нездоровых продуктов" (вплоть до шоколада) до политики "подталкивания" (nudging) предполагает повести по дороге добродетели темные, безответственные и провинциальные массы "нормальных людей".

Сегодня народ не противостоит абсолютистской аристократии – но нео-аристократическому политико-административному классу, с трудом скрывающему свое презрение к "простонародью" и элитистко-экспертократскому пониманию политики. Политолог Яша Мунк описал нынешнюю политику структуру так:

"Роль денег в политике растет. Лоббисты все больше влияют на политику. И политики превратились в часть элиты, живущей относительно изолированно от большинства народа. Одновременно, все больше и больше решений убирается из сферы традиционной политики. Растет роль судов, влияние центральных банков, международных организаций и международной бюрократии – от Европейской Комиссии в Брюсселе до Агентства по Защите Окружающей Среды в Вашингтоне. Очень значительная часть важных решений поэтому теперь не принимается избранными политиками. Германия частично стала системой закона без демократии, системой недемократического либерализма. Власть Бундестага ограничена во многих отношениях".

Клэйр Фокс, депутат партии Брекзит в Европарламенте говорит: "Протестные движения направлены против технократов, патерналистских политиков, которые рассматривают политику как некую разновидность решения менеджерских задач.  Несмотря на то, что этих людей выбрали на демократических выборах, им удалось исключить избирателей еще более из процесса принятия решений. И потому они могут действовать практически безнаказанно, не отвечая ни перед кем. В результате в них развилась некая культурная спесивость. Они презирают ценности и стиль жизни электората и относятся к большинству населения как к гражданам второго сорта".

Патернализм и постдемократия

Капитализм на Западе дрогнул. Несмотря на то, что корпорации купаются в деньгах, они практически не инвестируют в увеличение производительности труда и вместе с этим – в повышение жизненного уровня масс. Между тем, с момента коллапса сталинистских моделей плановой экономики и осознания пределов кейнсианских рецептов макроэкономического управления никто не решается сконструировать новую прогрессивную  экономическую программу. Такая программа должна заняться ограничениями нынешнего экономического порядка – его нестабильности, стагнации и неравенства – и противопоставить ему что-то. Вместо этого, элиты пытаются превратить необходимость в добродетель и экологически затормозить в мертвой точке.

Принципиально консервативная покорность судьбе идет рука об руку со странным, псевдо-радикальным обесцениванием всего того, что представляется "буржуазным" или "традиционным". Традиционные понятия религии и семьи, идентичности и общины, нации и суверенитета, которые были основой здравого смысла на протяжении многих десятилетий, в лучшем случае высмеиваются сегодняшними элитами. В худшем случае они клеймятся в качестве "квази-фашистских".

Прежде всего, политический класс легитимизирует себя на основе разного рода "глобальных", "будущих" и "зеленых" проблем или политики идентичности. Его цель – стандартизация всех граждан сверху, с тем, чтобы они были готовы к рискам экономических и социо-культурных изменений современности. Целый спектр образовательных мер – от налогов на алкоголь и сигареты, запрета "сексисткой рекламы и рекламы "нездоровых продуктов" (вплоть до шоколада) до политики "подталкивания" (nudging) предполагает повести по дороге добродетели темные, безответственные и провинциальные массы "нормальных людей".

Дистанцирование от раздражающего электората

Несмотря на все эти усилия, множество людей по-прежнему ест мясо, ездит на машинах с дизельными двигателями, и не проявляет никакого интереса к борьбе с дискриминацией  и "гендерным проблемам". Они ничего не выиграют от дальнейшей трайбализации и атомизации общества. Неудивительно, что менеджеры общества (политиками их уже назвать нельзя) все более критично относятся к демократии, и наиболее комфортно себя ощущают в рамках экспертократических, в лучшем случае полуофициальных форумов.

В рамках этих форумов, "с высоты своей точки зрения" они способны инициировать те процессы трансформации которые представляются им необходимыми. В июне 2019 года, например, Федеральное Агентство Защиты Окружающей Среды Германии издало научный труд "Импактный журнализм и таргетированные репортажи ради социального изменения". Авторы, среди прочего утверждают, что сегодняшняя пресса "неадекватно организована, пишется, и,в первую очередь, неадекватно направляется" – с тем, чтобы активно пропагандировать "великую экологическую трансформацию". Среди прочего, они призывают к "сдвигу в прессе".

Принимающие решения наиболее комфортно чувствуют себя в наднациональных структурах. В герметически запечатанном мире комиссий ЕС, саммитов G20 и климатических конференций с экспертными рабочими группами вы находитесь на безопасной дистанции от раздражающего электората, и можете, как аристократы прошлого, полностью посвятить себя "искусству управления государством".

Слабые левые

В свете этой "популистской" реориентации политики сам смысл этого сложного комплекса социально-терапевтической активности порождает сомнения – не в последнюю очередь потому, что обеспечивает жалованье и пропитание самопровозглашенных "прогрессистов".

Характеристикой нашего времени является поставленный с ног на голову традиционный баланс сил, являющийся основой демократического устройства общества. Гражданин более не является суеверном и тем, кто определяет законы и порядки. Он разжалован в несовершеннолетнего, недееспособного, в уязвимого ребенка. Почему истеблишменту это удалось пропихнуть? Почему граждане не требует демократии и свободы?

Вопреки идеям наиболее фанатичных поборников нового правого популизма, мы не живем в "диктатуре леваков". Как раз наоборот, скорее слабость левых обеспечила возможность укрепиться и закаменеть элитистско- экспертократским структурам власти. С точки зрения настоящего прогрессиста плохо, когда все люди не принадлежащие к небольшому академическому и урбанизированному слою населения считаются "социально далекими" и нуждаются в перевоспитании и образовании Соответственно, к ним относятся как к людям второго сорта – в то время как их доля, в особенности проблемы рабочего класса должна быть главной заботой "левых".

Сегодня, однако, политические левые не рассматривают себя в качестве наследников борцов за самоопределение, свободу слова и политическое участие – все то, к чему на протяжении многих столетий "простой народ" не подпускали принцы, священники, и, не в последнюю очередь, предположительно просвещенные и либеральные буржуа. Эти "левые" также не думают об использовании возможностей правительства для увеличения благосостояния и развития новых возможностей жизни и свобод масс.

 

Воспитание "нового человека" из низших слоев

Те, кто сегодня называет себя "левым" обычно не представляет интересов рабочих. Скорее они являются частью истеблишмента и забалтывают любые реальные проблемы, выражая свои мизантропские, антипрогрессивные  и патерналистские взгляды. Экологическая озабоченность, критический взгляд на экономический рост сочетаются с сочувственно-опекающим подходом к "социально слабым слоям". Правительственное перераспределение и перечисленные выше "образовательные мероприятия" используются для того, чтобы сделать из низшего класса "лучших людей". Конечно, у подобного "левого" нет никакого интереса к народным всплескам.  В свете этой "популистской" реориентации политики сам смысл этого сложного комплекса социально-терапевтической активности порождает сомнения – не в последнюю очередь потому, что обеспечивает жалованье и пропитание самопровозглашенных "прогрессистов".

В тех редких случаях, когда левые могут сказать нечто позитивное о современном "популистском моменте" они ограничиваются экономическими проблемами. Речь идет о призывах к помощи "обездоленным" и "лузерам глобализации". Экономические проблемы, определенно, сыграли большую роль в голосовании за Трампа и Брекзит или во французском движении желтых жилетов. Но этот чисто экономический подход урезает радикальный характер современного популизма. Факт в том, что он не вымаливает больше подачек и не требует больше социального государства, но, в первую очередь, выступает против пост-модернистских и патерналистских ценностей элит.

Также интересна и роль правого популизма. Он возник в качестве реакции на потерю суверенитета и контроля, специфически в сфере иммиграционной политики. Он атакует дезориентацию, спесь и обсессивную "прогрессивность" истеблишмента.  К несчастью, в большинстве стран правые популистские движения оказались в ловушке несомненно важных и неотложных проблем миграции и интеграции. В Германии, например, AfD возглавляет все более сенсационалистскую и зачастую чересчур драматизированную кампанию, что заслоняет реальные проблемы иммиграции. Отсюда возникают инфантильные, иногда бесчеловечные провокации и исторические ревизионистские заявления – и все это отпугивает многих избирателей от этой партии. Выигрывают в данном случае только технократические элиты, поскольку подобные заявления служат предупреждением об "опасности" "популистской политики".

Правые популисты, по меньшей мере в Германии, не требуют смены политической парадигмы. Так, например, их критика ЕС, сыгравшая столь большую роль на первом этапе истории AfD теперь практически не играет никакой роли. Лидер партии Александр Гауланд сожалеет о Брекзит и даже говорит, что решение было следствием миграционной политики Меркель. Это утверждение маскирует тот факт, что и тори, и лейбористы на протяжении десятилетий скептически относились к Евросоюзу. Подобные заявления также могут быть использованы для снижения радикальности контента нынешних популистских движений. Но что иного можно ожидать от бывшего функционера ХДС?

По перечисленным причинам нынешнему правому популизму не хватает (пока) солидного политико-теоретического фундамента. Несмотря на это, элитам не стоит его недооценивать и надеяться на то, что в один день он просто исчезнет сам собой. Их собственное технократическое понимание политики, преобладающее в большей части западного мира с момента окончания холодной войны было изначально враждебно реальности. Оно базируется на странной идее того что "массы" – обычные граждане, простонародье, бросившее вызов старому феодальному порядку во времена американской и французской революций и наконец превратившееся в политического субъекта в 1848 году должны быть попросту снова удалены из политики.

Это работать не будет. Как и в 18-м и 19-м веке люди требуют, чтобы к ним относились серьезно, и чтобы они, в качестве граждан могли формировать те общества, в которых живут. Они хотят, чтобы политики несли ответственность в случае, если они не в состоянии "поставить товар" и выполнять требования электората, они хотят быть частью общины, которая не низводит человека до уровня его выброса вредоносных веществ в атмосферу, но борется за материальное улучшение будущего, в котором существует смысл и целостность – за пределами нео-трайбалистских раздутых атрибутов – таких, как гендер, религия или сексуальная ориентация. Этот популистский моментум, начавшийся в 2016 году, еще далек от завершения.

Kolja Zydatiss, Der Brexit als demokratische Revolution