Уриэль Акоста, родившийся в семье анусим – насильно крещенных португальских евреев, стремился вернуться к вере своих предков. Вот только иудаизм, с которым он столкнулся, перебравшись в Амстердам, оказался совсем не тем, каким он себе его представлял, читая Ветхий завет. Не будучи готов к реакции окружающих его евреев, он вновь оказался «чужим», пусть уже теперь и среди своих

Амстердам вот уже много десятилетий остается своего рода символом независимости, открытости и свободы от ограничений. Таким же независимым и открытым к различным мнениям этот город был и на пике своей славы и богатства в XVI–XVII веках. И хотя его жителями в то время были преимущественно набожные кальвинисты строгих и консервативных нравов, отстаивающие пуританский образ жизни, сторонящиеся развлечений и презирающие роскошь, именно здесь сложилась культура противостояния идеологическому гнету. Выросла она, правда, не в пуританском христианском обществе, но в общине португальских анусим, достигшей в городе необыкновенного расцвета.

Война за независимость

В XVI–XVII веках Амстердам стал богатейшей столицей мировой империи, оставаясь на протяжении почти столетия крупнейшим и самым влиятельным в мире финансовым центром.

Голландская республика возникла как федерация семи провинций, объединившихся не из религиозных соображений и не под властью могучего лидера, но из общего стремления освободиться от гнета испанской короны и навязываемого ею тотального подчинения. Недаром конституция молодой республики со временем стала одним из образцов для конституции Соединенных Штатов Америки.

Основой голландского общества того времени были сословие богатых торговцев и состоятельный средний класс, сложившиеся в процветающих портовых городах Нидерландов.

Голландская Ост-Индская компания, основанная в 1602 году, стала первой международной торговой корпорацией и, к слову, первой компанией, выпустившей на продажу свои акции. На пике своего богатства и могущества ее рыночная стоимость была эквивалентна суммарной стоимости таких нынешних гигантов, как Apple, Amazon и Google.

Сцены из повседневной жизни городской буржуазии и элиты среднего класса запечатлели на своих полотнах знаменитые художники эпохи золотого века голландской живописи, в том числе Рембрандт ван Рейн, Ян Вермеер и Питер де Хох. В молодой республике сословные титулы имели мало значения, а влияние духовенства не распространялось дальше стен церквей.

Атмосфера свободы, в том числе и религиозной, стала едва ли не важнейшим стимулом экономического процветания Нидерландов.

После того как семь объединившихся вместе провинций восстали против власти императора, испанские войска вторглись в южные низменности – нынешнюю Бельгию и Люксембург, и заняли Антверпен, важнейший в те годы портовый город Западной Европы. Однако включившаяся к этому времени в войну Англия помогла остановить дальнейшее наступление испанцев на север.

По испанским законам все, кто не придерживался католичества, подвергался религиозным преследованиям и страдал от высоких налогов. Эта дискриминация подстегивала богатых купцов-кальвинистов из южных портовых городов перебираться на освободившийся от испанцев север.

Многие из них осели в Амстердаме. Раньше это был крошечный и малозначимый портовый город. Теперь он стал бурно развиваться и принимать огромное количество состоятельных и предприимчивых иммигрантов. Тех, что бежали от религиозных преследований: гугенотов из Франции, пуритан из Англии и, конечно, богатых купцов – потомков «новых христиан» – португальских евреев анусим.

В эти же годы Нидерланды стали превращаться в могучую колониальную державу. Они захватили обширные территории, включавшие Ост-Индию (Индонезию), Цейлон (Шри-Ланку), Формозу (Тайвань) и Малакку (Малайзию).

Таким образом, свободный портовый город предлагал предпринимателям и инвесторам самые разнообразные и заманчивые экономические возможности. Он привлекал всё больше предприимчивых и инициативных людей.

В поиске своего пути

Первые «новые христиане» прибыли в Амстердам, где им было позволено перестать скрывать свою веру и вернуться к жизни по еврейской традиции, еще в XVI веке. К 1610 году в городе проживало уже около 500 евреев с Иберийского полуострова, а спустя десять лет их число удвоилось. В XVII веке Амстердам превратился в центр испанских и португальских евреев – потомков анусим. Их община стала не только большой и богатой, но и основала целый ряд еврейских учебных заведений, где взрастили плеяду выдающихся раввинов, возглавивших впоследствии религиозную жизнь множества еврейских сефардских общин по всей Западной Европе и даже в Новом Свете. Среди анусим, прибывших в Амстердам из Португалии в начале XVII века, был и Габриэль Коста Фиоза, бежавший вместе с семьей из Португалии.

Габриэль родился в португальском городе Порта то ли в самом конце 1583-го, то ли уже в начале 1584 года, в богатой христианской семье. Его отец был успешным торговцем, занимался международной коммерцией. Не ясно, происходил ли он из потомков анусим. Про мать же Габриэля Акосты это известно достоверно.

Габриэль успел поучиться каноническому праву в университете Коимбры и послужить в церкви в родном Порту. Изучая Ветхий завет и размышляя над его текстом, Акоста постепенно отдалялся от христианства, в лоне которого вырос, и в конце концов осознал себя евреем. После смерти отца в 1608 году возникли финансовые и юридические проблемы, и семье Акосты пришлось покинуть Португалию.

Поскольку потомки «новых христиан» нуждались в специальных разрешениях, чтобы выехать из Португалии, семье пришлось бежать из страны тайно. В конце апреля 1615 года они добрались до Амстердама и открыто объявили о своем еврействе. Габриэль принял еврейское имя Уриэль и с тех пор стал известен как Уриэль Акоста. Два его младших брата так и остались в Амстердаме, а сам Уриэль, его старший брат Авраам, их жены и мать переехали в северный порт Гамбург, где присоединились к процветающей и растущей общине португальских анусим, вернувшихся к иудаизму.

Шок возвращения

Для Уриэля Акосты, как, впрочем, и для многих других португальских евреев, возвращение к иудаизму стало отнюдь не простым процессом. Основанные в Западной Европе общины анусим не располагали знаниями традиции, передававшимися, как в других еврейских общинах, от родителей к детям. Их представления об иудаизме были крайне поверхностны и, как правило, сводились к знанию Ветхого завета. Воспринимая иудаизм через призму своего христианского воспитания и мировоззрения, они часто видели в нем лишь веру, но не выбор жизненного пути, накладывающий особые обязательства.

Долгие годы тайного соблюдения иудаизма приучили анусим разделять веру, воспринимаемую как нечто сугубо личное, и поведение в обществе. Неслучайно многие анусим всерьез полагали, что духовная внутренняя идентификация с религией куда важнее внешнего соблюдения заповедей.

Именно поэтому столкновение анусим с раввинистическим иудаизмом и требованием соблюдения алахических законов во всех аспектах повседневной жизни было для них крайне странным. Выросшие в совершенно ином мире и воспринимающие алахические законы как бы со стороны, они затруднялись увидеть логику в законах Алахи и связь между ними и Танахом.

В результате этого столкновения возник целый спектр реакций: от всецелого принятия нового и незнакомого еврейского мира до избирательного признания, что позволяло и сохранить причастность к общине, и вести независимый образ жизни. Были и совершенно оригинальные интерпретации, пытавшиеся соединить абсолютно различные религиозные подходы.

Разумеется, на формирование этих интерпретаций немалое влияние оказывали популярные в то время философские идеи и взгляды, в основе которых лежали скептицизм и теория познания.

Стоит заметить, что распространение этих идей в среде анусим вызывало опасения и у христиан. Недаром в документе, написанном голландским юристом и теологом Гуго Гроцием в 1615 году, автор требовал, чтобы каждый еврей, поселяющийся в Нидерландах, клялся, что верует в существование Творца, в б-жественное провидение и в бессмертие души.

Вот как описывает Уриэль Акоста в автобиографии «Пример человеческой жизни» свою встречу с нормативным иудаизмом:

«Через несколько дней я понял, что законы и обычаи евреев очень мало соответствуют законам, которые заповедал нам Моисей. Хотя Тору нужно соблюдать в ее чистоте и точности, как она была заповедана, те, которых совершенно напрасно называют еврейскими мудрецами, изобрели множество законов, категорически ей противоречащих».

Отстаивая свою правду

В отличие от других анусим Акоста не скрывал своих взглядов. Он не только письменно изложил претензии к иудаизму, но и отправил письмо лидерам венецианской сефардской общины, описав там все свои расхождения с раввинистической позицией.

Его критика главным образом касалась устной Торы, объявленной им человеческой выдумкой. Среди прочего Акоста обратил внимание на способы изготовления тфилин и мезуз, на то, как выполняется обрезание, включая высасывание капельки крови, на соблюдение второго дня праздника в изгнании и на возможность отречения от обетов.

Лидеры сефардской общины Венеции передали письмо Акосты раввину Иегуде Арье из Модены. Тот постановил, что речь идет о ереси, и попросил предостеречь лидеров гамбургской общины, что, если автор письма не раскается, он будет подвергнут отлучению от еврейской общины (херему).

Акоста раскаяться отказался, и летом 1618 года раввин Иегуда Арье из Модены отлучил его в ашкеназской венецианской синагоге. Он даже написал отдельную статью под названием «Щит и защита», в которой опроверг аргументы Акосты.

Несмотря на отлучение, Уриэль Акоста продолжил коммерческие дела в Гамбурге, одновременно работая над расширением своей критической позиции по отношению к раввинистическому иудаизму до масштабов целой книги. Он решил опубликовать труд в Амстердаме, куда переехал в 1623 году. Но еще до того, как книга была напечатана, раввину и доктору Самуэлю де Сильве – так же, как и Акоста, происходившему из португальских анусим и тоже переехавшему из Гамбурга в Амстердам – удалось получить три главы, в которых Акоста критиковал идею бессмертия души.

Де Сильва выступил с резким опровержением замечаний Акосты и опубликовал ответные соображения на португальском языке. Акоста же, в свою очередь, включил в свою книгу ответ на критику де Сильвы. Так она и была опубликована на португальском языке в Амстердаме в 1624 году под заголовком «Исследование традиции фарисеев в сравнении с Писаным Законом, написанное еврейским юристом Уриэлем, с ответом на ложную клевету Самуэля де Сильвы».

Отлучение

Публикация книги всколыхнула не только еврейскую общину. Ведь и христианство во всех его направлениях считает веру в бессмертие души одной из фундаментальных основ своей религии. Поэтому заявления Акосты были восприняты в христианском мире как ересь или даже безбожие.

Акоста был арестован городскими властями и оставался в тюрьме до тех пор, пока не уплатил штраф в 300 гульденов, а его брат внес за него залог еще в 1 200 гульденов.

Весь тираж был конфискован и сожжен. Единственный известный на сегодня сохранившийся экземпляр был обнаружен лишь в начале 1990-х годов в Королевской библиотеке Копенгагена.

В архиве амстердамской еврейской общины нет сведений о том, что отлучение, наложенное на Акосту в Венеции, а впоследствии одобренное и в Гамбурге, было также признано в Амстердаме. Тем не менее после произошедшего Акоста покинул город и перебрался вместе с женой и матерью в Утрехт. Оставшиеся в Амстердаме члены его семьи прервали с ним всякую связь.

Лишь четыре года спустя, в октябре 1628 года, Акоста вернулся в Амстердам, чтобы похоронить свою мать. Погребение жившей с ним матери на еврейском кладбище вызвало споры в общине, но под давлением остальных сыновей она была похоронена по еврейской традиции на кладбище португальской общины в Аудкерке, неподалеку от Амстердама.

Акоста остался в Амстердаме. Поскольку он не был отлучен от амстердамской общины, для возвращения ему требовалось лишь заявить в общинном суде об отречении от своих позиций. Документов такого рода не сохранилось, но известно, что с 1629 года он проживал в Амстердаме, состоял в общинной организации, предоставляющей беспроцентные ссуды нуждающимся евреям, и держал счет в муниципальном банке Амстердама.

При этом возвращение Акосты в общину не изменило его религиозных воззрений, речь скорее шла о социальном процессе, описанном им в «Примере человеческой жизни» следующим образом: «Мне было лучше сделать вид, что я общаюсь с этими людьми, подражая их действиям и притворяясь обезьяной среди обезьян».

Впрочем, и это продолжалось недолго. Примерно три года спустя амстердамская община одобрила отлучение, наложенное на него ранее в Венеции и Гамбурге. Причины этого шага неясны. В автобиографии Акоста обвиняет семью, утверждая, что они выдвинули против него ложные обвинения, обвинили в нарушении законов кашрута. Другой указанной им причиной стало свидетельство двух неевреев, которых он отговаривал принять иудаизм. При этом Акоста не отрицал, что не отказался от своих еретических взглядов, укрепившихся в нем с годами еще больше.

На глазах толпы

Семь лет спустя, в 1639 году, история достигла своего апогея. Жена Акосты скончалась еще в 1630 году, и он, страдающий от одиночества, решил опять попытаться вернуться в общину. Однако на этот раз, поскольку отлучение было одобрено и в Амстердаме, одним заявлением в суде уже было не обойтись.

Церемония, которую Акоста впоследствии подробно описал, состоялась в новой синагоге объединенной общины «Талмуд Тора». Помещение было заполнено до предела: «мужчины и женщины собрались, будто бы на зрелище». Стоя на синагогальном помосте – биме, Акоста зачитал заявление, в котором признал свои грехи, раскаялся, попросил прощения и пообещал не отступать от указаний раввинов общины.

Затем, обнажив ему верхнюю часть тела и прикрыв глаза, Акосту привязали к одному из столбов. На виду у присутствующих кантор нанес ему 39 ударов плетью, «поскольку, согласно заповедям Торы, запрещено наносить более 40 ударов плетью, а люди эти столь аккуратны в соблюдении заповедей, что были крайне осторожны в желании не нарушить их».

Под конец церемонии Акоста, которому уже было далеко за 50, распластался на выходе из синагоги, и все присутствовавшие прошли по нему, покидая здание. Отлучение было снято.

Самым тяжелым для Акосты стало, по его собственному признанию, это публичное унижение. Он так и не смог от него оправиться и погрузился в глубокую депрессию. В апреле 1640 года Акоста покончил жизнь самоубийством, застрелившись из пистолета.

По одной из версий, он пригласил к себе племянника, того, что когда-то донес на него лидерам общины, выстрелил в него, промахнулся и уже тогда застрелился сам.

На столе, рядом с которым он совершил самоубийство, было обнаружено его автобиографическое эссе «Пример человеческой жизни», ставшее единственным источником всего, что нам известно о его отлучении амстердамской общиной и о унизительной церемонии снятия бойкота. В документах амстердамской общины, включая реестр отлучений и их снятий, никаких упоминаний о бойкоте, наложенном на Акосту, нет.

Оригинальный текст автобиографии Акосты не попал в руки евреев. В конце XVII века он был впервые опубликован христианским теологом Филиппом ван Лимборгом в приложении к книге, задокументировавшей спор между ним и еврейским мыслителем Исааком Оробио де Кастро.

То, что автобиография Акосты, описывающая явно унизительный и негуманный еврейский ритуал, была частью антиеврейской полемики, в прошлом заставляло некоторых ученых сомневаться в достоверности этого нелестного описания евреев.

Тем не менее исследователь Йосеф Каплан недавно указал, что в документах португальской еврейской общины «Талмуд Тора» описывается снятие бойкота с Авраама Мендеса, отлученного за прелюбодеяние. Эта церемония состоялась в том же году, что и снятие отлучения с Акосты, и сходство описаний, хоть и косвенно, но подтверждает достоверность христианского источника, скопированного из автобиографии Акосты.

«Он должен был подняться на баму и прочитать заявление, которое ему передадут. Затем он был публично бит на глазах всего собрания. И наконец расположился внизу лестницы на выходе из синагоги, так, что все члены общины могли пройти по нему. (Джозеф Каплан «Из новых христиан в новые евреи»).

С другой стороны, это может всего лишь свидетельствовать о том, что христианский богослов был знаком с ритуалами наказаний в амстердамской еврейской общине, которые накладывались не за свободомыслие, а за куда более прозаические преступления.

Вдали от мировой славы

В отличие от своего младшего современника – Баруха Спинозы, продолжившего в библейской критике его идеи, сам Акоста не имел такого заметного исторического влияния.

Отголоски его уничтоженной книги дошли до нас лишь в трудах оппонентов. Его аргументы упоминаются в опровержениях раввинов Иегуды Арье из Модены и Менаше Бен Исраэля, названия его эссе числятся в списках литературы, запрещенной католической церковью, а высказывания цитируются в сочинениях христианских авторов, желающих доказать, что сефардские евреи на самом деле являются саддукеями.

В эпоху Просвещения самоубийство превратило Акосту в трагического героя, чья смерть олицетворила тиранию религиозного истеблишмента и жесткость веры, сталкивающейся с духом свободы и свободой мысли. В свою очередь, мыслители позднего Просвещения – Вольтер и Гердер – считали его предшественником философии деизма.

Акоста стал героем романов и пьес. В 1847 году немецкий драматург Карл Гуцков посвятил ему свою трагедию «Уриэль», переведенную впоследствии на иврит и идиш. Акоста вдохновил Исраэля Зангвилля на создание романа «Дети гетто», опубликованного в 1897 году.

Известный художник Шмуэль Хиршенберг в 1901 году изобразил воображаемую встречу Уриэля Акосты и Баруха Спинозы, а композитор Кароль Ратхауз посвятил Акосте сюиту в 1936 году.

Так или иначе, личная трагедия Акосты в полной мере отразила сложность еврейского общества в начале эпохи Нового времени – эпохи перемен, мировоззренческих потрясений и многочисленных попыток интерпретации окружающего бытия, но прежде всего – эпохи многообразия общин анусим.

Несомненно, Уриэль Акоста не был типичной фигурой в среде сефардской диаспоры на Западе, общин анусим, сложившихся в Амстердаме, Гамбурге, Ливорно, Лондоне и Бордо.

Напротив, он, пожалуй, оказался на самом дальнем краю широчайшего спектра мировоззрений и мнений, сформировавшихся в этих общинах, и тяжело страдал от необходимости сочетать желание выразить свои мысли с потребностью оставаться частью общества, поскольку в отличие от ярого индивидуалиста Баруха Спинозы, нуждался в ощущении принадлежности и в социальной поддержке, которую мог получить лишь в еврейской общине.

Автор: Моти Бенмелех

Перевод: Александр Непомнящий