Спорить с Путиным неприлично. Он далеко не Спиноза, говорить умеет только домашними заготовками, как в разведшколе учили. Он ни с кем и никогда не полемизирует в кинжальном споре, один на один, чтобы, не дай бог, не ляпнуть какую-нибудь отсебятину. Он в лучшем случае отвечает на трудные вопросы человечества. Для такого способа идеально подходит форма интервью: журналист недоуменно вопрошает, он терпеливо разъясняет. В недавнем интервью газете The Financial Times Путин, натасканный своими ушлыми советниками, внятно пересказал содержание последних брифингов о плачевной судьбе либеральной демократии: она вконец исчерпала себя и выродилась в такую дикость, как право человека безнаказанно убивать себе подобных, если он, этот человек, – беженец. Надо понимать так, что демократура, которую ему в виде властной вертикали удалось соорудить в России, гораздо дее- и жизнеспособнее во всех отношениях.

Смеяться над "путинизмами" легко и потому, повторюсь, неприлично. Но желание разоблачить выскочку велико. В спор включились многие учёные мужи. Общее впечатление, которое читатель может вынести из текстов, долженствующих защитить либеральную демократию от поругания, сводится к тому, что именно ей обязано человечество своими высшими идейными и политическими достижениями. Их много, начать перечислять – не закончить. Среди них – все лучшие помыслы и чаяния человека, ставшие его конституционными правами, от гражданских до религиозных. И защита этих прав от происков всяческого авторитаризма – исконная работа и прямой долг породившей их либеральной демократии.

Такая защита на деле оказывается не просто уязвима, она стоит на голове и в такой позе чувствует себя прекрасно. Самонадеянная претензия опровергается миллионом фактов из жизни. Она разводит в стороны действительность и красивую, но сумбурную идею. Она приписывает либерализму чужие заслуги, игнорируя как несущественное то обстоятельство, что подавляющее большинство "правильных" ценностей, разделяемых практически всеми, сложилось и утвердилось гораздо раньше, чем вообще возникло представление о либерализме. Не либерализму обязаны своим существованием основополагающие идеи о самоценности личности, терпимости, равенства, прав человека, гуманизма. Демократия и либерализм – вообще понятия из разных категорий. Демократия – метод принятия решений. Методы могут быть разными. Простое большинство голосов, как о том мечтает коварно-наивная "прямая демократия". Представительная демократия как бы бросает на чашу весов умозрительные голоса избирателей: чья чаша перевешивает, тот и представляет. В "нелиберальной демократии" верховная власть избирается по вполне демократическим правилам, но со временем избирателям отчуждается и решения принимаются вождем единолично или в узком кругу соратников.

Совместить демократию с либерализмом вообще нелегко. Большинство вполне способно принимать чудовищные решения, которые могут быть демократическими, но отнюдь не либеральными. Поэтому перечень тем, запрещенных ко всенародному волеизъявлению (вроде смертной казни или прав меньшинств), становится все длиннее и длиннее, а список вопросов, ещё подлежащих решению путем референдума, – всё короче и короче.

Нелегко отвести от либерализма подозрение в том, что именно он несет ответственность за нынешнее состояние демократии. Доминирующие недуги современности вроде политической корректности, мультикультурализма, абстрактного гуманизма, постправдивой информационной политики давно выгрызли нутро западной цивилизации и словно химеры высовывают свои жадные острозубые головки из её плоти. Нет нужды доказывать, что далеко не всё, что делается из лучших побуждений, заслуживает восхищения, – многие благие начинания остаются в истории как памятники коллективному идиотизму.

Превозносить в наше время политкорректность как победу человечности над технически понимаемым прогрессом, конечно, можно, но только в порядке клинического синдрома. Процесс над Галилеем и Бруно был триумфом политкорректности над наукой. Доказывать сегодня прелести мультикультурализма после того, как ещё в начале века главные европейские демократии устами своих тогдашних лидеров – Ангелы Меркель, Николя Саркози и Тони Блэра – признали это направление тупиковым, тоже можно, но требует какой-то особой, патологической ограниченности. Мультикультурализм – это не веселый праздник этнической кухни и национальной песни и пляски. Это разрыв и фрагментация единого правового пространства, когда на одной стороне улицы действует одно понимание права, скажем, римское или современное гражданское, а на другой стороне признается совсем другое – допустим, шариат, домострой, коммунистическое революционное правосознание и так далее. Это не опасность, которая нависла над западным обществом, это давно уже стало бытом. В тюрьме сидит немецкий бигамист, проклиная свою матримониальную неуемность, а его сосед по улице, вчерашний сирийский беженец, уже оформляет въездную визу для своей третьей жены, оставшейся на родине с детьми. Логика толерантного судьи не вызывает возражений: если одни дети удачливого новосёла живут с отцом и пользуются всеми благами цивилизации, а другие его жены и дети пребывают в вечном страхе за жизнь, то что это, если не дискриминация? В такой же интеллектуальной западне оказались либералы и по всем другим направлениям, какое ни возьми.

Абстрактный гуманизм заставляет их возлюбить не ближнего своего, а дальнего своего, и чем он дальше, тем горячее обязана быть любовь. Недостижимые или труднодостижимые цели становятся первейшим смыслом жизни, из которой вымываются все другие целеполагания, все когда-то желанные прелести земного существования. Образно говоря, трагическая загрязненность межзвёздного пространства портит абстрактным гуманистам жизнь больше, чем бесхозность и запущенность собственного двора.

Идёт глобальная игра на понижение: если раньше мы искали образцы для подражания над собой, там, где естественный отбор оставил только лучшее из того, что создано или придумано человечеством, то сейчас мы ищем и находим их глубоко под собой. Не страшно, что и грязца, и пованивает, важно, что там живет массовый избиратель. Всеобщая игра на понижение ведет к тому, что и политики стараются вести себя не лучше тех, кого они представляют. На понижение играют их речь и манеры, и со временем круг их социальных идей и понятий перестает отличаться от царящих на общественном дне. Словесность и все прочие культурные проявления соревнуются разве что в том, кто глубже упадет. Самое низкое и недостойное срывает банк.

Трудно что-либо возвышенное взращивать в обществе, исповедующем "культ простого человека": чем проще, тем лучше. Дурно понятая политическая корректность заставляет в то же время занижать заслуги старых героев, ставить под сомнение их духовное наследие. В британских и американских университетах это называется борьбой с засильем бородатых белых мужчин. В этой борьбе есть несомненные успехи: буквально на днях Кембриджский университет сообщил о новом прорыве, о введении так называемого реверсивного менторинга. Это значит, что к каждому преподавателю, которого студенты сочтут расово белым, будет приставлен особый ментор (наставник, если по-русски) из числа студентов, который будет выслеживать и исправлять в его конспектах и лекциях любые попытки превозносить успехи белых людей без упоминания не менее значимых заслуг этнических меньшинств. То есть профессорам нельзя будет вести рассказ о гениальности Шекспира или Моцарта, не отметив, что их работа проходила на фоне, а может быть, даже под прямым влиянием гениального творчества африканских или азиатских мастеров. Имен этих мастеров я подставить не умею, но чувствую, что справедливость будет восстановлена. Учить косных профессоров новому "реверсивному" мышлению – это и есть сверхзадача юных менторов.

Если кому-то почудится в этом нововведении отзвук китайской культурной революции, рекомендую не говорить об этом вслух. Человеческая психика устроена так причудливо, что при хорошем словарном запасе нет проблемы выворотить факт наизнанку и доказать, что плохо – это и есть по-настоящему хорошо. В логических ловушках либеральные мыслители чувствуют себя особенно комфортно. Один большой американский либерал высказал недавно убежденность в том, что вместе с ним в лагере идейных противников президента Дональда Трампа – лучшие люди страны, и если они иногда и проигрывают битвы за души и сердца избирателей, то только потому, что среди них много мечтателей, отпугивающих мещанскую массу проектами построения "социализма с человеческим лицом" в одной отдельно взятой стране, спасения человечества от экологической смерти в ближайшие 12 лет, устранения неравенства в мире здесь и сейчас и другими столь же легко осуществимыми починами. При всём уме и изворотливой памяти таким самодельным гениям не приходит в голову мыслишка о том, по какой такой закономерности именно в их замечательном лагере снова и снова рождается такое непомерное количество "кремлёвских мечтателей", намеренных осчастливить человечество, включая тугодумов и вредителей из противоположного лагеря. Их не смущает знание того исторического факта, что все тоталитаризмы прошлого века вырастали именно из этого благолепного корня. Зря они обвиняют в злокозненности американскую политологию, в которой либерализм считается умеренной разновидностью боевого левачества.

Никто лучше Карла Маркса не показал на личном примере, что последовательный либерализм обычно заканчивается чистым революционным марксизмом. Маркс начинал как завзятый либерал. Еще в 1842 году он опубликовал в газете Rheinische Zeitung текст под названием "Дебаты о свободной печати", в котором немилосердно критиковал цензуру в несвободных режимах типа позднейших коммунистических. Это исповедь убежденного либерала, прозвучавшая как бы в состоянии провидческого транса. Любая цензура, включая автоцензуру, ведет, по его мысли, к триумфу ханжества, ибо позволяет власть имущим выдавать свои собственные мысли за "глас народа". Реальная общественность при таком раскладе впадает в отчаяние и перестает интересоваться политикой – превращается в "толпу, живущую только частными интересами". Свободу слова, вещает молодой Маркс, должен блюсти любой режим, если он не хочет очутиться на свалке истории.

Но уже в следующем, 1843 году в полемике с Арнольдом Руге Маркс формулирует новые подходы и революционную общественную перспективу – не догматически предлагать переустройство старого мира по надуманным идеальным лекалам, а искать и находить основы нового в старом: "Преимущество нового направления как раз в том и заключается, что мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти мир новый... Но если конструирование будущего и провозглашение раз и навсегда готовых решений для всех грядущих времён не есть наше дело, то тем определённее мы знаем, что нам нужно совершить в настоящем, – я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими".

Это уже революционный марксизм в чистом виде – не конструировать утопии, а, по поэтическому слову Маркса, "сыграть миру его же собственную мелодию", показать, что зародыши коммунизма содержатся в самом капитализме. Но каким образом буржуазный либерал Маркс превратился в коммунистического революционера? Он не устрашился самых крайних выводов собственного учения, беспощадная критика всего существующего логически привела его к необходимости полного разрушения этого самого существующего. Марксизм возникает там, где либерал начинает относиться к своему либерализму со всей серьезностью. Как говорят немцы, "со всей звериной серьезностью". Вот почему американские консервативные демократы считают либералов неисправимыми леваками – они видят в них окуклившихся марксистов.

По аналогичной причине и в текстах авторов, вставших на защиту либерализма от путинских суфлеров, нет упоминания о роли консервативной демократии. Консерватизм, как метко заметил один мыслитель, есть "проект будущего, вобравший в себя все лучшее из прошлого". Кроме всё более расширительного толкования прав человека консерватизм пытается сохранить и те ценности, которые у либералов давно не котируются: понятия чести, милосердия, великодушия, благородного рыцарского отношения ко всем, кто слабей, личного человеческого достоинства, любви к родине и к семье, но и готовности любой ценой постоять за них, противопоставить силе силу. Консерватизм был тем учением, которое тянуло человека вверх, играло на рост, а не на понижение, учило на достойных подражания образцах, которые были лучше, а не хуже нас самих. И заметьте: среди консерваторов всех направлений и народов – британских, испанских, немецких, польских – никогда не было замечено любовного тяготения к путинскому авторитаризму. Он был и остается для них противником, а не возможным партнером и воплощением интересного варианта развития. Либералов Путин сможет приручить, демократических консерваторов – никогда.