20-й фестиваль "Новый европейский театр" в Москве начался с еврейской истории

В столице проходит юбилейный смотр "Новый европейский театр" (NET). Одними из первых Москва увидела спектакли, посвященные еврейской тематике. "Суд над Джоном Демьянюком. Холокост-кабаре" петербургской независимой команды посвящен времени Второй мировой войны. "Соль земли" израильской театральной компании Hazira Performance Art Arena инсценирует роман-антиутопию о военном положении страны в 80-х годах.

Обычно на NET попадает мало российских постановок и проектов. Но в этом году их, наоборот, достаточно. В том числе, очевидно, и по причинам финансового кризиса. "Холокост-кабаре" Ильи Мошицкого крайне необычен для российского театра. Тема Холокоста, кроме разве что инсценировок "Дневника Анны Франк", на сцену в России попадает редко и в довольно традиционных формах слезоточивой исторической драмы. Кажется, именно с этим стереотипом, мешающим восприятию, режиссер и решил разобраться, взяв за основу англоязычную пьесу Джонатана Гарфинкеля, где документальная история о 30-летнем суде над Джоном (Иваном) Демьянюком, обвинявшемся в пособничестве убийству около 29 тыс. заключенных концлагерей, перемежается сатирическими стихами. Композитор-аранжировщик Дмитрий Саратский положил стихи на музыку, создав из мрачного документа искрящееся кабаре, в котором участники судебного процесса – от прокурора до адвоката, свидетели и выжившие в Холокост жертвы – танцуют и поют в едином гипнотизирующем вихре вокруг подсудимого.

Сухой подсчет вещественных "остатков" в вагонах (от чемоданов до волос), отправлявшихся из Треблинки или Травников за свежим человеческим ресурсом, циничные схемы "продуктивного" массового сожжения (тела должны перемежаться железнодорожными шпалами, а пирамиду обязательно начинать с детских трупов) или подключения машинного газа в камерах… Все эти непереносимые подробности неожиданно перебиты жизнерадостным звоном ударных и веселящим ритмом гитар так, что напоминают фольклорную страшилку, где черный образ смерти спаян с бьющим через край источником жизни. Или даже пляску на костях – dance macabre. Это рождает ожидаемый (зрителя словно освобождают от миссии вжиматься в кресло и погрязать в беспросветном ужасе с первой же минуты), но удивительный эффект новизны.

Кабаре как бойкая развлекательная форма захватывает сразу, и первое чувство отторжения и привычного сочувствия на автомате - отсечено. Кроме отличного музыкального ансамбля на сцене профессионально поющие артисты (Андрей Кондратьев, Анастасия Балуева, Анастасия Кипина, Алишер Умаров), расцвечивающие фабулу суда мощными зонгами. И на судьбу Джона Демьянюка в намеренно бесцветном исполнении Иосифа Кошелевича зритель смотрит уже беспристрастным взглядом. Запутанная и таинственная история американца украинского происхождения, который был принят в СС, попав в немецкий плен, так и остается в финале под большим знаком вопроса. Ведь и жизнь не поставила точку в его деле. В 80-х годах было выдвинуто обвинение, что он и есть "Иван Грозный", лагерный надзиратель, известный особо садистскими пытками. Но на протяжении нескольких десятилетий доказательства то подтверждались, то опровергались, обвинение то предъявлялось, то видоизменялось – и тут же оспаривалось апелляциями. До полного рассмотрения последней Демьянюк не дожил – умер в баварском доме престарелых, выпущенный из тюремного заключения.

Абсурд и символизм "сюжета" как раз и раскрыты драматургом. История так и не доказала настоящей правды – чем занимался Демьянюк в войну? Был ли он только хиви (добровольным помощником вермахта), простым автомехаником или вошел в ряды СС и действительно стал монстром Майданека, Собибора и Флоссенбюрга? Может ли человек, который убил тысячи себе подобных, заканчивать свои годы в мирной жизни, спокойно проживая в Штатах в кругу семьи, посещая бейсбольные матчи и выпекая пироги по праздникам? И могли ли пройти бесследно воспоминания о детстве в Голодомор, когда маленький мальчик из рук матери ел мясо своей любимой собаки? С другой стороны, когда чаша весов качается в сторону его полной причастности к нацистским преступлениям, мы видим суд, который настаивает на гуманизме – даже у самого страшного убийцы должен быть адвокат, хорошо выполняющий свою работу. Но ведь есть еще один момент – желание Израиля отомстить за убийство своих предков, во что бы то ни стало найти виновников, какие бы малые крупицы информации не оставались на поверхности. Вопросов больше, чем доказательств. Но пьеса ставит тот вопрос, который жизнь задала молча, – а что герой отвечает себе перед смертью сам, без стальной руки судебных приставов? О чем он говорит со своей совестью бессонными ночами?

"Соль земли" тоже создана в редком жанре, еще мало освоенным в России. Его можно было бы назвать предметным театром. Но важную роль в спектакле играет киноаппаратура, которая выполняет функцию посредника между объектом и зрителем, преображая предмет и оживляя его. На планшет сцены актеры из больших ведер высыпают соль – самую обычную, столовую. Через несколько минут насыпанные белые горы через объектив камеры (ее изображение транслируется на заднике) начинают напоминать песчаные барханы – израильские пустыни, а бумажные домики и фонарные столбы вдруг обретают реальные масштабы. Главный герой, писатель, тоже "раздваивается". Он есть и в живом плане (его исполняет сам режиссер Цви Саар), и в виде тряпичной куклы оттенка хаки, которая совершает опасное путешествие из своего дома, захваченного силовиками, через город под бомбежками, эпицентр военного переворота, в кибуц Эйн-Харод, символически – последнее убежище Земли Израильской.

События затрагивают очередной виток арабо-израильского конфликта (писатель Амос Кейнан всегда был сторонником мирного разрешения конфликта в форме "два государства для двух народов" и мечтал о том, что "львы и ягнята будут жить вместе").

К сожалению, из-за спрессованности романа в короткое театральное повествование, тем более в переводном варианте для российского зрителя, довольно сложно было разобраться в перипетиях закрученного сюжета с первого раза на слух. Хотя главный библейский мотив мытарств и испытаний не почувствовать сполна было невозможно – он был выражен визуально просто и по-театральному емко. Пласты соли актеры ровняют до тонкой извилистой насыпи, ослепленной софитными лучами рассвета, когда герой в реальности, а может быть, только в своем воображении достигает заветной точки, оставив позади случайных попутчиков в подполье, врагов и друзей, павших от шальных пуль. Актеры израильской труппы по-настоящему переводят литературный язык, где красиво слиты романтические метафоры, грубая физиология и грязная политика, на язык театра. Играют с объемами, то с помощью видеооптики превращая куклу в человека, то исследуя тело актера объективом камеры по фрагментам так, что метонимия целого оказывается достаточной для выражения чего-то всеобъемлющего.