Еще несколько лет назад елка у русскоязычного еврея в Израиле была не праздником, а когнитивным диссонансом. Впрочем, многие до сих пор стесняются - по старой привычке.

В голове звучат два голоса. Один говорит: "Ты что, с ума сошел? Ты теперь в стране, где у тебя есть законное право на восемь дней свечей и канцерогенные пончики!" А второй - тот, что из детства - шепчет: "А ведь пахнет… мандаринами и надеждой, что вот сейчас, вот в этот момент, все будет хорошо. И как встретишь, так и проведешь".

И ты сдаешься. Идешь в магазин. Продавец смотрит на тебя как на христианина, хотя ты еврей. "Для праздника?". А ты, делая лицо человека, который просто берет декоративный кактус, говоришь: "Для настроения. Для детей. Для кота". Потому что "для праздника" - это уже идеология. А "для настроения" - это личная слабость. Так можно.

Елка здесь всегда не та. Настоящей, которая пахнет и осыпается в лифте, здесь нет. Ты берешь не слишком экологичную пластиковую, многоразовую. Несешь ее домой, как труп, завернутый в черный пакет, чтобы галахические соседи не видели.

И вот она стоит. В углу. Не у окна! Елка у окна - это уже не украшение, это провокация с подсветкой. Это вызов местному раввинату. Русскоязычный еврей в Израиле не бросает вызовы. Он тихо в углу ностальгирует. Поставил - и боится. Открывает только своим по паролю: "У вас продаются елочные игрушки?"

Игрушки - это особая тема. Вот эта стеклянная шишка - она старше твоего израильского гражданства. Она помнит Гагарина и пережила СССР. На нее смотришь и думаешь: "Боже, какая же ты живучая. И я должен быть таким же".

Вечер. Включаешь гирлянду. Неярко. Режим "тлеющие угли". Чтобы не вызывать подозрения. И тут - дзинь-дзинь! Гость. Завсегдатай синагоги Срулик (сокращенное от уважительного Исраэль) зашел за солью. А ты стоишь, как идиот, между гирляндой и ханукией. Мозг лихорадочно соображает: выключить свет - значит признать, что делал что-то постыдное. Оставить - расписаться в своем гойстве.

И ты просто не открываешь. Пароль не знаешь? Иди нахер. Учи русский.

Дети подходят. "Абба, это наш праздник?". И ты, честно глядя в их глаза, говоришь: "Дети, это не праздник. Это наш семейный архив. В формате DIY".

На столе - оливье, винегрет, хумус, селедка под шубой, питы, шампанское и арак. Потому что если уж пошла такая культурная амбивалентность, то пусть идет до конца. Сидят, едят. Тосты говорят "За мир". "За новый год". "За здоровье!" "И дай Бог не последний". Никто не говорит "С Рождеством Христовым".

А утром елка выглядит уставшей. И ты вместе с ней. Елка простоит неделю, может даже две. Потом ты разберешь ее, упакуешь в ту же коробку с надписью "Руками не трогать!" и поставишь на балкон. Рядом с чемоданом, с которым ты приехал в Израиль.

Потому что эта елка - не про Бога и не про страну. Она про ту часть тебя, которую не спросили, хочет ли она вернуться на землю предков. Она как тот акцент, который никуда не денешь. Как любимая, душевная, но вышедшая из моды песня. Она - тихая, немного стыдливая, украшенная гирляндой, в которой спит твой внутренний ребенок. Он почему-то продолжает верить, что если загадать желание на Новый год, то оно обязательно сбудется.

С наступающим!