Выйдя за ворота карельской колонии, самый знаменитый российский узник сел в самолет и уже через несколько часов пожимал руки немцам, вызволившим его из плена. Вряд ли кто-нибудь упрекнет освобожденного олигарха в том, что после 10 лет неволи он первым делом захотел затянуться воздухом свободы, а не бросился обвинять авторитарный режим. По-человечески понятно. Но за 10 лет частный человек Михаил Ходорковский, с его чувствами, слабостями, резонами, растворился в тени одноименной общественной фигуры, ставшей для миллионов современников олицетворением твердости, мужества, достоинства в неравной борьбе с режимом.

Любой, даже самый либеральный режим изначально неправ перед человеком – уже потому, что он сильнее. И все демократические путы, появившиеся в последние тысячелетия, человечество придумало именно для того, чтобы ограничить эту силу. Когда власть ослабляет или разрывает путы, далеко не каждый решается выступить против режима, но каждый, кроме одноклеточных патриотов, поддерживает того, кто решился. Пусть не делом, пусть даже не словом, но – поддерживает. В истории немало примеров того, как мужество одиночки, идущего в своей борьбе до конца, становилось точкой опоры для целого поколения. Хотя, разумеется, у тех, кого распяли на кресте, сожгли на костре, замучили в лагере или расправились каким-то другим способом, тоже были весомые причины просить властителя о помиловании.

Русская медиа-сфера полной растерянностью отреагировала на известие о помиловании МБХ. От хвастливого: «Он нам первым позвонил!» до неуверенного: «Ведь он же не признал себя виновным…» Но когда схлынула первая волна эмоций, обнаружился сухой остаток: Ходорковского освободили на условиях, что он не будет заниматься политикой, бизнесом, поддерживать оппозицию деньгами и вообще уберется из России. О чем в литературной форме вчерашний узник и сообщил на первой же пресс-конференции, оставив своих многочисленных сторонников наедине с так и не решенной проблемой: «Сопротивляться тому, кто сильней, или просить его о помиловании?» Что в России и было главной проблемой общества со времен Ивана Грозного. Князь Курбский это недопонимал.

Впрочем, более близкие исторические параллели, объясняющие казус Ходорковского, обнаруживаются не в незабвенной русской истории, а в полузабытой еврейской. И параллели эти помогают понять не столько ощущения получившего свободу узника, сколько состояние тех, для кого он – вольно или невольно – стал провозвестником новых времен.

Палестина, 1665 год. Прошло полтора столетия после изгнания евреев из Испании (1492) и меньше двух десятилетий после кровавых погромов Богдана Хмельницкого (1648). Народ, разбросанный по странам Европы и Оттоманской империи, но так и не растворившийся среди других народов, как и во времена Христа, живет ожиданием Мессии. Который покажет путь к избавлению, потому что уже невозможно терпеть тяготы изгнания и преследования власть предержащих. Идея мессианства широко распространяется, находя плодородную почву во всех разбросанных по миру еврейских общинах. И вскоре страстно ожидаемый спаситель приходит. Его зовут Саббатай Цви, и главное, не только он сам считает себя Мессией – посланником Божьим провозгласил его легендарный Натан, пророк из Газы, почитаемый везде.

Всплеск надежд, охвативших все еврейские общины от Польши до Марокко, историки сравнивают с лесным пожаром. Массовое религиозное движение не оставляет в стороне никого – поверив в приближение Царствия Божьего, саббатиане нарушают все запреты, совершают все возможные грехи, которые ведь тоже надо познать, чтобы от них избавиться. В свою очередь консервативные раввины не желают признавать новоявленного Мессию и крепко держатся за классические заповеди. Сам Саббатай свято верит в свое предназначение – и во главе своих почитателей отправляется в Константинополь требовать от султана, чтобы тот передал ему власть над миром.

У Мехмеда IV, однако, свои представления о власти. Цви арестовывают и, подержав в комфортабельном заключении, предлагают ему выбрать между мученической смертью и приобщением к единственно верной, по мнению принимающей стороны, религии – исламу. В те времена, для того, чтобы поменять веру, не нужно было пресс-конференции, транслируемой по всем каналам – достаточно было сказать заветные слова: “Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммед пророк его”. Примерно эта мысль и прозвучала в заявлении Ходорковского о том, что в российском бизнесе жесткие правила, а Путин – пророк его, и действовал по понятиям. Ни о каком таком законе речи не шло, и уж тем более о том, что закон в России может стоять выше разборок олигархов с чиновниками.

Отречение Цви на долгие столетия раскололо еврейский народ. «Мы же говорили, что он Лжемессия!» – злорадно утверждали консерваторы и еще сильнее закручивали гайки религиозных запретов. «Он не отрекся – его заставили!» – оправдывались последователи, для которых отступничество Мессии не компрометирует его миссии. Полемика эта продолжалась почти 300 лет, вплоть до создания государства Израиль, утвердившего власть гражданских законов над представлениями отдельных, даже очень авторитетных государственных и общественных деятелей, но и сейчас здесь продолжаются разборки, что главнее – законы или понятия.

Можно предполагать, что заявление Ходорковского об отказе от участия в политике и от поддержки оппозиции на многие годы лишит эту самую оппозицию желания искать лидера. А если такой все-таки найдется, у власти есть проверенный метод приручения непокорного. Не сильно раздражающий западных партнеров по бизнесу, и вместе с тем не менее действенный, чем те, которые в России применяли в 90-х.

Кстати, и разочарованные почитатели МБХ могут воспользоваться этим методом: сначала за нарушение понятий осудить, а потом помиловать.