Десятки тысяч армян в считаные дни покинули Нагорный Карабах, террористы палестинского движения ХАМАС совершили чудовищную атаку на Израиль — в последнее время обострились многие конфликты, в том числе этнические. Это, пожалуй, самые сложные конфликты: взаимные обиды копятся десятилетиями, а политикам сложно идти на уступки в вопросах, касающихся их народа. Премьер-министр Израиля Ицхак Рабин, 30 лет назад подписавший первое соглашение с палестинцами и получивший за это Нобелевскую премию мира, был год спустя убит израильским же радикалом.

И все же, устав от конфликта (порой — от войны), стороны в какой-то момент пытаются договориться. Что можно сделать, чтобы результат устроил всех и мир оказался прочным? Универсального рецепта нет, но наука давно изучает этнические конфликты и много при них узнала, так что некоторые советы может дать, говорит политолог Всеволод Бедерсон.

****

"Юризьенцы, борьба продолжается!" Это лозунг движения франкофонных жителей швейцарского кантона Берн за отделение. Если вам кажется, что этнические конфликты происходят на Кавказе, в Африке или на Ближнем Востоке, а в тихой Европе все давно закончилось, то это неверно.

Подписывайтесь на телеграм-канал zahav.ru - события в Израиле и мире

Еще не так давно, в конце 1970-х годов, благополучную Швейцарию сотрясал конфликт: франкофонное меньшинство немецкоязычного кантона Берн боролось за автономию. Было все: референдум, результаты которого немецкие власти кантона не признали, уличные стычки с полицией и даже теракты. Позже, уже при контроле центрального правительства повторный референдум решил выделить северные территории Берна в отдельный французский кантон — Юра. Но и это еще не конец. Несколько франкофонных деревушек и городков остались в составе Берна и продолжили движение за то, чтобы обеспечить себе защиту от немецкого доминирования. Борьба идет до сих пор — но уже без терактов.

Что уж говорить о менее благополучных странах.

Откуда берутся конфликты

Да потому что люди — разные. Культура, традиции и даже нравы — это то, за что мы ценим разные этнические группы и интересуемся ими. Но так выходит, что именно культура часто становится причиной раздора. Мы выстраиваем свою этническую идентичность, отличая себя от других. Мы четко различаем друг друга, зная кто как выглядит, какие праздники отмечает, какую еду готовит или в каких богов верит.

Кроме того, границы этнических групп могут навязываться извне. Советская этническая политика во многом в этом и заключалась: расселить все народы по своим комнатам, где у каждого своя "территория расселения", национальная литература и исконная культура. В такой ситуации давление на этническое меньшинство со стороны доминирующей группы — источник политизации и радикализации этничности. Если вас ограничивают в правах и возможностях на основании национальности, то со временем ваше отношение к этому становится все злее и злее. Марк Бейсингер показал, как советские государственные репрессии в отношении этнических групп политизировали их самосознание. Это стало важной причиной протестов и стремления к независимости со стороны грузин, латышей или чеченцев на излете СССР.

Может быть и наоборот: какая-то группа оказывается разделена границей (сколько их при распаде колониальных империй было проведено буквально по линейке!), и это порождает конфликт.

Но есть хорошие новости. Исследования говорят, что с середины 1990-х снижается количество этнических конфликтов и их интенсивность: они становятся менее насильственными и все чаще завершаются мирно. Работы одного из главных современных специалистов по конфликтам Ларса-Эрика Цедермана показывают, что, начиная со второй половины XX века, люди по всему миру становятся более склонными к компромиссному решению межэтнических проблем. Также становится меньше примеров дискриминации одних этнических групп другими.

Что питает конфликты

Мы точно знаем, какие условия нужны для создания ужасных конфликтов на этнической почве. Чем больше таких условий смешивается, чем они ярче выражены — тем острее конфликт.

Бедность. Она плодит социальную депривацию, злость и криминал.

Слабое государство (речь не о демократии или сильной руке, а о качестве управления). Плохое государственное управление плодит политическую нестабильность и склонность оппонентов к насилию в отношении друг друга. Если общество состоит из множества этнических групп, а государство плохо справляется не только с тем, чтобы наладить работающую экономику, но и с базовым поддержанием порядка, то ждите беды.

Границы. Не только неправильно проведенные. Исследования прямо указывают на то, что если этнические группы контактируют и взаимодействуют — это хорошо, а если выстраивают границы — плохо. Уже ставшие классическими исследования американских городов показывают, что там, где люди живут перемешано, больше совместных инициатив, бизнесов и меньше бедности, а бюджет тратится более сбалансировано в общих интересах: на школы, дороги, транспорт.

Во время большой волны миграции в США конца XIX - начала XX века приезжие — ирландцы, евреи, поляки, итальянцы — расселялись по-разному. Одни старались осесть обособленно и жить со своими, закрытой общиной. У других это не получалось и приходилось жить вперемешку с американцами самого разного происхождения. Вторым повезло больше: города с большим этническим разнообразием и без ощутимых границ между группами на длинной дистанции демонстрировали стабильный экономический рост, далеко опережая города с замкнутыми общинами. Чем больше у соседей разного этнического происхождения было поводов и возможностей для контактов — хотя бы просто повседневных коммуникаций, — тем выгоднее это оказалось для всех.

К этим факторам часто добавляется большой размер населения (он повышает риск конфликта), а также география территории, где проживает этническая группа (пересеченная местность хорошо подходит для партизанских отрядов).

Показательный пример — кашмирский конфликт. В штате Джамму и Кашмир, расположенном в предгорьях Гималаев, проживает мусульманское меньшинство Индии. Эти территории многие десятилетия являются предметом конфликта между Индией и Пакистаном, местом частых терактов и вооруженных столкновений. В Джамму и Кашмире проживает много бедных даже по индийским меркам людей, которые еще и подвергаются прямому притеснению со стороны индуистского большинства. При этом обе стороны действуют путем радикализации. Правительство вместо того, чтобы наладить эффективную социальную политику или повышать уровень жизни граждан в регионе, стремится подавлять протесты силой, снижает статус политической автономии штата и пытается индуизировать население. Активисты мусульманского сопротивления же охотно принимают помощь от Пакистана в виде оружия и продолжают действовать террористическими методами.

Универсального рецепта нет, каждый случай специфичен. Зато мы знаем два ключевых принципа и как они действуют. Сочетая их в разной пропорции, можно многого добиться.

Разделить власть и управлять вместе. Это лучше работает, когда разные группы перемешаны. Смысл принципа разделения власти (power-sharing) в том, чтобы у каждой политической силы, представляющей ту или иную этническую группу, была частица власти — и на этом строилось их взаимодействие. Здесь важно, чтобы каждая эта частица была не настолько велика, чтобы позволить монополизировать власть, но и не настолько мала, чтобы не стоило ей дорожить. Тогда это стимулирует сотрудничество представителей разных частей общества, но без поглощения одних другими.

Принцип разделения власти хорошо изучен и описан в европейских многосоставных обществах, где показывал свою эффективность: представители разных групп — конфессиональных, как в Нидерландах (католики и протестанты), этнолингвистических, как в Бельгии (валлоны и фламандцы), Италии (немцы в Южном Тироле) и Швейцарии (франко-, немецко-, италоязычные) — вынуждены выстраивать отношения на принципах консенсуса и сотрудничества. Правительства там коалиционные в том числе потому, что государство стимулирует совместное управление общим домом. И это вовсе не специфика демократической Европы.

Разделение власти как побуждающая к добрососедству практика доказывала свою эффективность и в других странах. Исследования показывают, что в странах Африки и Азии, где внедрялись хотя бы некоторые элементы этого принципа, получалось снижать уровень межгруппового насилия и даже способствовать процессам демократизации. Удачные примеры здесь — Индонезия, ЮАР, Ботсвана, Камерун, Гана, частично Кения, Малайзия, Бангладеш. Здесь за этноконфессиональными группами закреплялись хотя бы на какое-то время права на автономное политическое представительство, создавались институты согласования интересов групп, а также стимулировались коалиционные политические проекты.

Выразительный пример — Индонезия, где автономный район Ачех, который населяет мусульманское меньшинство, имеет специальные отношения с Джакартой. Больше 30 лет (1970-2000-е) между ними шла война. После заключения мира Ачех получил право иметь региональные этнические партии, гарантированное представительство в парламенте страны, широкую автономию в экономике и безопасности, а также фактическое право вето на все решения парламента и правительства Индонезии, которые затрагивают интересы региона. С 2005 года конфликт считается исчерпанным.

Разделиться и быть вместе. Это лучше работает там, где этнические меньшинства живут более сконцентрировано и на определенной территории. Предоставление группе политической автономии и самоуправления часто воспринимается населением или преподносится политиками как сепаратизм, угроза радикализации меньшинств. Практика, скорее, говорит об обратном: чем большую территориальную автономию предоставляет государство этническому меньшинству, тем больше появляется шансов на мирную и ненасильственную общую жизнь.

Пример, который часто обсуждается в научной литературе, — горный автономный район Читтагонг в Бангладеш. Там 20 лет шла война между центральным бенгальским правительством и отрядами самообороны коренных горных народов (их более 10, самая крупная этническая группа — чакма). В конце 1990-х годов правительство Бангладеш решилось дать Читтагонгу особый статус и создать там автономию с широкими правами самоуправления в вопросах языка, образования и даже безопасности. Это положило конец конфликту (во всяком случае, с тех пор обострений не было) и позволило перейти к мирной жизни, совместным бизнесам и развитию.

Чем больше автономии предоставляется этнической группе, тем более устойчивыми и мирными со временем становятся отношения — к такому выводу пришел Феликс Шюльте, проанализировав, как урегулируются конфликты между центром и этническими меньшинствами с 1946 года. Очень важно, чтобы автономия была поистине широкой: в вопросах культуры и языка, сбора налогов и расходования бюджета, образования, медицины и социальных гарантий, автономных международных контактов, собственной полиции и безопасности, и, наконец, все это должно быть закреплено и гарантировано в конституции.

Выясняется, что территориальная автономия вовсе не означает отрыв этнической группы от остальной страны. Напротив, это уравнивание возможностей: будут как те, кто захочет вести бизнес, получать образование или вовлекаться в политику в рамках большей части страны, так и те, кто будет делать это в рамках этнической территории.

Как обойтись без конфликтов

На основе этих принципов (разделение власти и широкая автономия) ученые выработали два ключевых подхода к тому, как обустраивать жизнь в обществах, которые состоят из множества групп — этнических, конфессиональных, языковых. Разница — в их взаимодействии между собой.

Сообщественная модель предполагает взаимодействие разных частей сегментированного общества. Она поощряет разнообразие и идентичности всех групп, их политическое участие через собственные партии. Избирательная система в таком случае пропорциональна (места распределяются в соответствии с долями полученных голосов), и парламент получается разнообразным, а правительства формируются в широкой коалиции. Все это вынуждает представителей групп договариваться, учитывать интересы друг друга.

Важный элемент такой модели: группа, имеющая представительство в парламенте, имеет право вето в отношении решений, которые прямо касаются ее интересов. Логика здесь как с ядерным сдерживанием: если у всех есть красная кнопка, то никто никогда ее не применит и постарается не провоцировать ее применение. Другими словами, еще при подготовке политического решения никто не станет предлагать то, что очевидно будет заветировано какой-то другой группой.

Классический пример "сообщественной модели" — Нидерланды после Первой мировой войны и после оккупации со стороны нацистской Германии. К традиционно сложным отношениям католиков и протестантов добавились свойственные первой половине XX века классовые расколы. Чтобы преодолеть их, парламент превратили в воплощение идеи пропорционального представительства даже самых небольших групп: был установлен чрезвычайно низкий проходной порог — 1/150, или менее 1%. Чтобы чего-то добиться в таком парламенте, всем приходилось договариваться, учитывать интересы друг друга. И, конечно, принцип взаимного вето меньшинств (он не закреплен в законах, но существует в качестве политической традиции): в Нидерландах решение, касающееся прямых интересов какой-либо группы, не может приниматься при ее однозначном несогласии, пусть даже если все остальные группы будут за него. За десятилетия разношерстный, но устойчивый парламент сформировал политическую элиту страны, для которой решение проблем консенсусным путем стало профессиональным навыком.

Эта модель позволяет меньшинствам, проживающим вперемешку друг с другом или с основной группой, сохранять свою идентичность, и вовлекает их в общий политический процесс. Если же меньшинства проживают отдельно и имеют широкую автономию, задача меняется: бороться надо не за сохранение их идентичности (этот вопрос решен), а за вовлечение в общую жизнь.

Поэтому в интегральной модели главное — укрепление центра политического спектра. Целью становится стимулировать союзы и партнерства между разными группами. Поэтому выборная система обычно мажоритарная (побеждает тот, кто набрал большинство голосов): это гарантирует автономиям своих представителей в парламенте. Лучше всего создавать условия для формирования межэтнических политических партий и движений (например, вводить квоты для меньшинств внутри больших партий), которые еще до входа в парламент или правительство уже будут работать совместно. Идея этой модели в том, чтобы создавать переговорные и согласительные институты везде, где возможно: тогда группы постоянно контактируют между собой и интегрируются в единое политическое пространство.

Хорошая иллюстрация — Малайзия. Там еще до обретения независимости в 1957 году сложилось сильное межэтническое движение, объединяющее малайские, китайские и индийские партии. В разных конфигурациях эта объединенная политическая структура руководила страной до конца 2010-х годов. В 2018 году впервые за 60 лет на выборах победила оппозиция, которая, что примечательно, также формировалась на основе межэтнического союза. И хотя до электоральной демократии Малайзии еще далеко, но монопольная и многолетняя власть одной партии закончилась. Малайзийский пример показывает, что мажоритарный элемент на выборах и принцип объединения голосов разных этнических групп способен обеспечивать межэтническую стабильность даже при такой смене политических условий.

Самый известный пример провала — Ливан, где бок о бок живет около 20 этноконфессиональных групп. Поэтому в основу "ливанской модели" был положен принцип разделения власти — но его довели до предела.

Идея заключалась в общинном представительстве: ключевые должности и места в парламенте распределялись между представителями крупнейших конфессиональных групп по квотному принципу. Президент страны — маронит (христианство), премьер-министр — суннит (одна ветвь ислама), спикер парламента — шиит (другая ветвь ислама), посты в правительстве также делятся между христианской и мусульманской общинами. Состав парламента разделяется между шиитами, друзами (ислам), алавитами (ислам), маронитами, православными армянами, армянами-католиками, грекокатоликами, протестантами-христианами. При этом у каждой конфессиональной общины всегда фиксированное количество депутатов.

Долгое время Ливан считался историей успеха: между группами был мир, а экономика развивалась. Его модель применили и другие страны (Кипр, Фиджи и Руанда). Однако затем случилась гражданская война, затянувшаяся на 15 лет. Сегодня ситуация относительно стабилизировалась, но спокойной и мирной ее не назвать: южные территории Ливана контролируются проиранской исламистской группировкой "Хизбалла", которая не подчиняется центральному правительству и грозит войной Израилю.

Оказалось, что модель не столько справедливо распределяет власть и влияние между группами, сколько воспроизводит и цементирует неравенство между ними, не учитывая изменения состава и размеров населения в целом и внутри групп. Во всех странах, внедривших ливанскую модель, политики вскоре решали отказаться от нее. Кстати, неформально эта модель существовала в Дагестане в 1990-2000-е годы: властные посты квотно делились между аварцами, даргинцами, кумыками, лезгинами и лакцами.

Другой эксперимент идет сейчас в Боснии и Герцеговине. Там в предел возведен второй принцип — широкой территориальной автономии. Босния и Герцеговина появилась вследствие распада Югославии и кровавой войны начала 1990-х годов, ключевые этноконфессиональные группы в ней — сербы (православные), боснийцы (мусульмане) и хорваты (католики).

Послевоенная Босния и Герцеговина имеет исключительное устройство — это конфедерация с очень широкими полномочиями членов и большой независимостью от правительства в Сараево: Республика Сербская (большинство — сербы, меньшинство — боснийцы), Федерация Босния и Герцеговина (большинство — боснийцы, меньшинство — хорваты) и округ Брчко, где доли трех групп примерно равны и который находится под международным контролем.

Кроме этого, страна находится под прямым внешним управлением Верховного представителя, полномочия которого предоставляет и гарантирует ООН, эту должность занимает кто-либо не из представителей Боснии и Герцеговины. У Верховного представителя внушительные полномочия: по умолчанию он не вмешивается в ход дел, но в ситуации конфликтов или невозможности достигнуть соглашения между группами по каким-либо вопросам он может выносить временные решения, обязательные для исполнения всеми органами власти, отправлять в отставку любое должностное лицо, а также запрещать любому участвовать в выборах или занимать любые должности.

В научной литературе опыт разрешения боснийской войны и послевоенного устройства жизни в Боснии и Герцеговине преимущественно оценивается положительно. Этноконфессиональным группам даны широкие полномочия в рамках своих территорий, на общенациональном уровне они вынуждены договариваться и искать консенсус (коллективный президент состоит из серба, боснийца и хорвата), а дерадикализацию отношений гарантирует Верховный представитель. Почти 30 лет в стране мир без существенных межэтнических конфликтов.

Однако мы не можем быть уверены, что прекращение международного контроля над страной, который однажды неизбежен, не откроет окно возможностей для новых радикальных, ксенофобских и реваншистских сил в обществе. Возможно, претензии групп друг к другу не столько исчерпаны, сколько спрятаны в дальние углы памяти и злобы народов.

Сложно в конце 2023 года не написать текст про этнические конфликты без упоминания Армении и Азербайджана или Израиля и сектора Газа. Но еще сложнее про это написать. Особенно если автор проживает в Израиле. Идея этой статьи была в том, чтобы поговорить про конфликты народов с присущим социальным наукам обобщением и даже цинизмом.

Описанные принципы справедливы для обоих конфликтов. Сотрудничество лучше, чем границы и заборы; бедность провоцирует радикализацию, а демократия гасит; разделение власти способствует интеграции и выравниванию меньшинств; автономия и самоуправление полезны для устойчивости и дерадикализации отношений между группами и так далее.

Однако обсуждать все это имеет смысл при одном допущении, без которого движение в сторону мира и добрососедства вовсе не мыслимо: хотя бы минимальная готовность сторон идти навстречу друг другу. История арабо-израильского конфликта — хорошее этому свидетельство. Сегодня мы говорим о войне Израиля с ХАМАС, а не об арабо-еврейской войне. Арабское меньшинство пусть не идеально и с проблемами, но интегрировано в израильское общество (например, бедуины и друзы даже служат в армии и погибают в сегодняшней войне наравне с религиозными и светскими евреями). Нет речи даже об израильско-палестинской войне (между Израилем и Палестинской Автономией — сдержанные, но деловые отношения). И это огромный прогресс в сравнении с арабо-израильскими войнами прошлого века и явное изменение в сравнении с интифадой начала 2000-х годов.

Все это стало возможным потому, что политики с обеих сторон в какой-то момент стали готовы договариваться несмотря на злость и обиды. В случае с Карабахом этого так и не случилось, хотя возможностей было много ("Важные истории" рассказывали об этом). А у Израиля и сектора Газа впереди трудный путь снижения агрессии, дерадикализации, разделения власти и политической автономии.