Роман Кацман — израильский литературовед, специалист по современной ивритской и русской литературе, профессор Кафедры еврейской литературы Бар-Иланского университета . Основатель и руководитель новой исследовательской и учебной программы по русско-еврейской и русско-израильской литературе. Человек ищущий и создающий новую реальность, не останавливающийся и побеждающий.

- Роман, расскажите о себе, о семье — как все начиналось?

-Все начиналось в 70-х в бывшей итээровской семье, на бывшей Восточной улице в городе Житомире, в бывшем Советском Союзе, в украинских лесах и полях, во дворе и в старом школьном саду, на даче с родителями и сестрой и на футбольных матчах с одноклассниками. У меня были замечательные учителя, совместно с родителями сумевшие привить мне вкус к науке. Правда, поначалу это вылилось в увлечение физикой, и только потом как-то плавно, почти незаметно перетекло в увлечение лирикой. Разумеется, мне была уготована проторенная дорожка советского инженера, но однажды, уже в старших классах, когда мы с другом корпели над очередной физической задачей, болтали о философии и пялились в телескоп на звезды, мне открылась такая красота, отмахнуться от которой было уже немыслимо, и с тех пор я вижу ее везде.

- Вы приехали в Израиль в 1990 году, на тот момент вам шел 21 год, и вы успели уже отучиться несколько лет в Московском автомобилестроительном институте?

-Все верно. В те годы этот институт назывался ВТУЗ при ЗИЛе. По капризной прихоти советских перестроечных лидеров я едва успел отучиться два года, как меня, в числе других студентов, призвали в армию, в инженерные войска. Были Волжск, Азербайджан, разрушенный землетрясением Ленинакан, Тбилиси — и чудесное избавление: неожиданный приказ о демобилизации студентов. Я вернулся в Москву, но едва ли к учебе: это был уже 89-й, мало что оставалось от старого мира, а во мне и вовсе ничего не осталось от прежнего будущего инженера. В институте со мной учились потрясающие ребята, и москвичи, и те, кто волею судеб был занесен сюда из дальних и ближних углов страны. Это благодаря им я очутился на слетах КСП и за кулисами лучших театральных сцен страны: мы подрабатывали в Театре на Таганке и во МХАТе, а плату получали билетами и контрамарками. Так великое искусство, прежде сияющее светом далеких звезд, вдруг стало чем-то близким и осязаемым. Оно звало не только со сцен, но и со страниц книг и литературных и научно-популярных журналов, потоком хлынувших в те годы, и от этого зова уже невозможно было отказаться. А тут подоспела к тому же подработка в еврейском театре "Шалом", я начал учить иврит — и начался мой путь в мир еврейской культуры, в филологию и в Израиль.

- Как Вас встретил Израиль 90-х?

-Войной в Персидском заливе, как Вы знаете. Но если серьезно, то, прежде всего, новой невиданной жизнью среди таких же, как я и немного других евреев в своей не очень понятной и не очень мирной, но еврейской стране — то есть такой новой реальностью, которая сразу и в корне изменила мой образ мыслей и способ существования. В ней была та жизненная основа, которой так не хватало в прежней реальности — свобода. Я мог выбрать любой университет, любую специальность — и не опасаться, что меня срежут при поступлении из-за "пятого пункта". И я выбрал. Эта свобода принесла и новые чувства, и новые жизненные планы, сведя меня с моей любимой женой Татьяной. И Израиль вновь и вновь не переставал встречать меня — в лицах моих чудесных детей Анны и Эли, а потом и их друзей. Он встречал меня и когда я служил в израильской армии, на резервистских сборах, а потом, когда в армии служили уже мои дети. Израиль встретил меня историческими памятниками, арабским террором, русскими книжными магазинами, еврейскими театрами, открытым всем научным ветрам университетским миром. Уже в 1991 году я начал учиться на кафедре мировой литературы Бар-Иланского университета, и здесь мне снова повезло с учителями. Я еще застал те времена, когда лекции по литературе собирали огромные аудитории-амфитеатры, а преподавали у нас люди, учившиеся у кумиров философии и филологии двадцатого века. И наконец, Израиль встретил меня своей замечательной ивритской литературой, которой я начал увлекаться ближе к концу бакалавриата, прежде всего, творчеством Шмуэля Йосефа Агнона. К концу тысячелетия я защитил докторскую диссертацию о мифотворчестве у Достоевского и Агнона с оценкой "Summa cum laude", и был приглашен преподавать на кафедру литературы еврейского народа, где Израиль встретил меня новыми учителями и учениками, новыми философиями и литературами.

- Вы профессор Бар-Иланского университета, с 2000 года преподаете на кафедре еврейской литературы, с 2014 по 2017 были заведующим кафедрой. Казалось бы — чего еще желать, но Вы опять меняете направление — на этот раз создаете в вашем университете исследовательскую и учебную программу по русско-еврейской и русско-израильской литературе. Что на этот раз заставило Вас изменить привычное течение жизни?

-Любопытство. И время, разумеется. Много лет я занимался ивритской литературой, публиковал книги и статьи на иврите и английском. Я пробовал читать русско-израильскую литературу в первые годы по приезде — не пошло. Слишком сильны были жизненные впечатления, чтобы читать о них в книгах. А писали в те годы в основном о нашем грешном до -, во время - и после-репатриантском пути. Книги же о российско-советско-российском житье-бытье тоже казались фальшивыми и избыточными: я чувствовал, что знаю о нем нечто более важное и существенное, чем все, что эти книги могли мне рассказать. Конечно, это была иллюзия, но из тех иллюзий, которые тебе особенно дороги, и ты ни за что не желаешь с ними расставаться. Но в итоге научное любопытство взяло верх, и с расстояния прожитых лет мне захотелось вновь взглянуть на когда-то заброшенные на чердак книги. Фигурально выражаясь, конечно, потому что я не вернулся к книгам 90-х, и тем более 70-80-х, а врезался в тот пласт или тот период, который сейчас, уже со знанием дела, считаю золотым веком русско-израильской литературы — в романы середины-конца нулевых. Третий, русско-израильский глаз открылся у меня после прочтения "Иерусалима" Дениса Соболева, моего ровесника и коллеги по цеху. Привыкший заниматься уже неживыми классиками, никогда не разделявший беседу и трапезу с предметами своих исследований, я испытал вдруг магическую силу живого бьющегося сердца литературы. И я прозрел и увидал совершенно новую литературу — не будучи эмигрантской или репатриантской, она была о новом мне. В этом свете мне открылся бесподобный Михаил Юдсон, такие мастера, как Елизавета Михайличенко и Юрий Несис, Некод Зингер и, наконец, Дина Рубина, к чьим ранним произведениям я вернулся после знакомства с более зрелыми. Так появилась моя первая книга о русско-израильской литературе, на английском, и дальше я уже свободно мог двигаться и в прошлое, к литературе 70-х и даже к началу — к писателям 20-х годов, и в будущее, к тому литературному процессу, чьим свидетелем мне посчастливилось стать. Это освобождение, вкупе с неутихающим любопытством, породило еще две книги, уже на русском. Отсюда же родилась идея создать университетскую программу по теме, которая никогда и нигде прежде не удостаивалась специального научного интереса, за исключением, отчасти, страниц русско-израильских, пусть и не научных, но толстых литературных журналов.

- Как отреагировало и реагирует руководство, Ваши коллеги на вашу, казалось бы, обреченную на неудачу идею, которая на самом деле является революционной — заявить с высоты университетской кафедры о необходимости и возможности изучать, встречаться лицом к лицу, наконец просто узнать о существовании до сих пор прозрачных для израильского общества людях, пишущих на русском языке.

-Я поделюсь с вами своим секретом, но вы никому не рассказывайте. Секрет в том, что революций не бывает. Русско-израильский писатель и наш общий друг Яков Шехтер любит рассказывать хасидские истории. Я тоже расскажу историю, подслушанную у Агнона. Реб Йекутиэль был выдающимся хазаном, выходцем из известной династии канторов города Бучач. Говорят, что однажды вечером Судного дня пришел в синагогу некий знатный господин из неевреев, чтобы послушать пение и молитву знаменитого хазана. Увидав его, реб Йекутиэль захотел придать своему голосу особенную красоту и силу. И вот, когда он встал к ковчегу Торы для молитвы Мусаф и произнес слова стиха "Я беднейший из живущих", у него захрипело в горле, и он навсегда лишился голоса. Так вот, возвращаясь к вопросу обо мне и моем начальстве: я просто делал свое дело, и начальство даже не усомнилось, что программа по русско-еврейской литературе необходима, и, более того, сочла странным, что она не появилась прежде. Мы и в самом деле должны быть благодарны моим коллегам, от завкафедрой до ректора университета, за теплую дружескую поддержку нашего проекта. Мало кто представляет себе истинный масштаб этой литературы во всей ее полноте, но филологам известен тот факт, что творчество еврейского народа на русском языке, как в Земле Израиля, так и в изгнании, является значимой органической частью нашей многоязыковой культуры. Его не отменяют ни известные спорные фигуры, ни случаи отхода от еврейских тематики и поэтики, ни особенности существования русско-израильского писательского сообщества. Жизнь сложна, линия художественного творчества движется свободно и прихотливо, но наши теории и методы способны обнаруживать глубочайшие культурно-антропологические структуры, позволяющие делать далеко идущие научные обобщения, превращать прозрачные и невидимые части культуры в такие, которые больше невозможно не замечать. Этим мы и занимаемся в нашем проекте, причем без революций, протестов и политических лозунгов.

- С тех пор, как в Бар-Иланском университете появилась программа по изучению русско-еврейской литературы, что было сделано и делается реально? Кто учащиеся и в каком формате проходит обучение?

-Программа существует только два года, и почти полностью они приходятся на период ковидного кризиса, когда университетская и студенческая жизнь едва теплилась. Только сейчас можно говорить о возвращении к более или менее нормальному рабочему ритму. Если говорить об учебе, то у нас можно получить вторую (магистерскую) степень по специальности "Литература еврейского народа. Направление: русско-еврейская литература" (это включает, разумеется, и русско-израильскую литературу), а также написать докторскую диссертацию (Ph. D.) по этой теме. Ни форматом учебы/работы, ни уровнем требований эта программа не отличается от других направлений на нашей кафедре. Буквально на днях у нас защитилась первая докторантка — Елена Промышлянская, теперь уже доктор Елена Промышлянская, с чем я ее и поздравляю. Еще один докторант — начинающий прозаик и поэт Алексей Сурин — является обладателем Президентской стипендии Бар-Иланского университета, и его диссертация также посвящена русско-израильской литературе. Что касается исследовательской части, то в прошлом году я выиграл крупный грант Израильского научного фонда Академии наук (ISF) на проект по изучению истории русско-израильской литературы. В нем со мной трудятся в качестве научных ассистентов д-р Промышлянская и Алексей Сурин. По завершении его работы, я надеюсь, будет представлен широкой публике увесистый том, охватывающий столетнюю историю нашей литературы. Тем временем, уже через несколько месяцев выйдет сборник статей по истории русско-израильской литературы, ставший итогом работы международного коллектива ученых, которых я собрал в рабочую группу около года назад. К сожалению, из-за все того же ковидного кризиса, наши встречи проходили онлайн, и тем не менее они оказались весьма продуктивными. Кроме этого, мы создаем в Бар-Иланской библиотеке коллекцию книг и журналов русско-израильской литературы, собираем помаленьку архивы писателей. С 24 февраля 2022, то есть с начала полномасштабной войны России против Украины, мы ведем "Дневник событий русско-израильской литературы" на сайте кафедры, на русском и иврите, который затем, в русской версии, разумеется, публикуется в журнале "Артикль". Наконец, самые свежие новости: в эти самые дни мы начинаем готовить большую научную конференцию, которая пройдет в конце мая следующего года под названием "Русско-израильская литература в контексте литературы мировой: история, теория, поэтика".

- На днях в Бар-Илане прошел "Круглый стол с писателями о литературе и истории", организованный вами. Это начало серии встреч с русскоязычными писателями? Кто эти писатели, о чем пишут?

-Как Вы уже поняли, мои основные цели лежат в исследовательской области. Тем не менее, редко и только по особым случаям я приглашаю писателей для обсуждения с ними в академическом кругу тех научных проблем, которые волнуют и их, и нас. Если такие встречи сложатся в серию, то так тому и быть, но такой цели я не ставлю. Круглый стол, о котором Вы говорите, состоялся 6-го декабря и был приурочен к пятидесятилетию репатриации Давида Маркиша в Израиль. В нем, помимо Маркиша, участвовали Александр Иличевский и Яков Шехтер, а его ведущим был Алексей Сурин. Эти авторы приехали в разные годы, даже в разные эпохи, их произведения глубоко различаются как по тематике, так и по стилистике, и тем не менее, как показал наш разговор за круглым столом, их объединяют очень глубокие идейно-поэтические и историко-философские установки, направленные на осмысление места русскоязычного писателя в Израиле, роли литературы в познании исторических и философских истин. Более подробный репортаж об этом мероприятии будет опубликован в ближайшем номере "Артикля".

-Как Вы считаете, нужно ли переводить произведения русскоязычных писателей и поэтов на иврит, чтобы расширить аудиторию? И есть ли возможность и желание университета в этом участвовать?

-Коротко говоря, да, конечно. Однако дальше начинаются сложности. Издательская деятельность, в том числе и переводы — это деятельность коммерческая, и об этом я могу сказать только одно и сразу отложить эту тему в сторону: в свободной стране свободных людей и свободного рынка никто, кроме нас самих не несет ответственности за состояние культуры, ее понимание, ее цели и их осуществление. Если же говорить о художественном и научном аспектах, то значение перевода невозможно переоценить. Правда, я понимаю это значение не в функциональном смысле, то есть не пытаюсь выяснить, для чего нужен перевод и выполняет ли он, скажем, функцию расширения аудитории. Это скользкая дорожка, и она быстро приводит в тупик. К примеру, в абсолютных цифрах русскоязычные писатели имеют в потенциале гораздо большую аудиторию, чем пишущие на иврите — это все русскоязычное сообщество во всем мире. Поэтому теоретически, у русско-израильского писателя намного больше шансов стать успешным (в том числе, и коммерчески), чем у ивритского. Я думаю, что вопрос о переводе стоит иначе: дело не в объеме аудитории, а в ее составе, ибо русско-израильские писатели видят себя (и являются) в полной мере израильтянами и израильскими писателями, и поэтому они хотят, чтобы их читали их соотечественники, это их они видят своей истинной аудиторией, несмотря на различие языков, как бы поверх языковых барьеров. Полагаю, Вы именно это и имеете в виду, и потому говорите о переводах на иврит, а не на китайский, скажем. На протяжении всей истории нашей литературы писатели стремились к диалогу с ивритоязычным сообществом, причем не обязательно даже с составляющей его широкой аудиторией, более важным всегда казалось как раз узкое сообщество собратьев по перу и критиков. И на протяжении всех ста лет работа перевода не прекращалась. Уже один из первых значимых писателей, продолживших писать по-русски после переезда в Землю Израиля в начале 20-х годов,

Авраам Высоцкий, ревностно заботился о переводе своих романов на иврит (а также на идиш и ладино). В сложные военные и послевоенные годы многие писатели вообще публиковали только переводы своих трудов, оставляя русские оригиналы, так сказать, в столе до лучших времен. Даже уже в 70-е годы переводы иногда выходили раньше оригиналов, как это не раз случалось у Давида Маркиша, о котором мы только что говорили. В годы Большой алии Леонид Пекаровский, например, опубликовал больше рассказов в переводе на иврит, чем в оригинале по-русски. Вышло немало переводов и отдельных книг, и сборников, и даже журнальных сборников, как у "Зеркала", например. Среди разнообразных изданий русско-израильской литературы выделяется журнал "Двоеточие": за многие годы своего существования, в различные периоды он выходил на русском и иврите одновременно и состоял при этом отнюдь не только из переводных материалов. В самое последнее время вышли переводы на иврит Наума Ваймана, Елены Минкиной-Тайчер, ожидается выход перевода стихотворений Семена Крайтмана. И это мы еще не говорим о переводах на другие языки, которых у некоторых авторов значительно больше, чем на иврит, как, например, у Дины Рубиной. У Якова Шехтера в этом году вышли две книги в переводе на польский. Но, конечно, нужно стремиться к большему, и университеты, я надеюсь, внесут в это дело свою лепту.

- Вы написали много исследовательских книг и статей о литературе. Как Вы считаете, есть ли разница между писателями прошлого века и нынешнего? Что волновало писателя 40-50-х годов 20-го столетия и что волнует современного автора? А современного автора, пишущего на иврите, и автора, пишущего на русском, что-то отличает?

-Помимо многочисленных эстетических сдвигов, о которых можно говорить бесконечно, происходит нечто столь глубокое и столь очевидное, что мы этого почти не замечаем, а именно - выхолащивание силы слова. Под силой я подразумеваю два аспекта: во-первых, серьезность подхода к ремеслу, и во-вторых, свобода мышления. И то, и другое страдает от одной и той же болезни века - подмены реальности идеей, что всегда есть ложь, независимо от содержания идеи. Эта-то ложь и лишает ремесло необходимости, а свободу - востребованности. В итоге литература лишается столь желанной для искусства независимости, становится легкой добычей меняющихся социальных и политических повесток, утрачивает веру в свою философскую, культурную и историческую значимость. Более того, когда история сводится к литературщине, знание - к риторике, эстетика - к политике, а факты - к эмоциям, литература перестает существовать как отдельная сфера деятельности, становится эдаким бомжем от цивилизации и тем самым окончательно теряет остатки самоуважения. Что писателей волнует? Видите ли, искусство по сути парадоксально: чем больше оно отрывается от реальности, тем больше оно теряет свою эстетическую автономность и самостоятельность. Или, другими словами, если писателя перестает волновать истина, то и поэтический поиск и свобода творчества теряют значение. Нынешняя война России против Украины и реакция на нее, как и, скажем, арабо-израильский конфликт и реакция на него, показывают, как далеко заходит сегодня Западная цивилизация в своем саморазрушительном желании жить в своих "диснеевских" фантазиях и требовать от других верить в них. Литература же может помочь людям смело смотреть в лицо реальности и научить их свободно говорить о ней. А если сравнивать в этом отношении сегодняшних русскоязычных и ивритоязычных авторов в Израиле, то разница окажется в пользу первых. Возьмите хотя бы многотомные "Ханаанские хроники" Наума Ваймана: в сегодняшней ивритской литературе Вы не найдете ничего подобного по интеллектуальному накалу и общественному вызову. Или возьмем нашего друга, так внезапно и так рано ушедшего из жизни, Михаила Юдсона, или его предшественника, тоже умершего молодым, Александра Гольдштейна: после Агнона в современной ивритской прозе мало кто решается на такие смелые поэтико-философские эксперименты, как эти двое. Сегодня эту эстафету в нашей литературе подхватили такие прозаики, как Некод Зингер и Денис Соболев, и об этом красноречиво свидетельствуют их предыдущие и новые, вышедшие в этом году романы.

- Израиль не простая страна, и здесь музы частенько помалкивают, потому что пушки разговорчивы. Как Вы считаете, может ли, в силах ли писатель изменить реальность?

-А почему нет? Все культурные и познавательные практики меняют реальность, ибо являются ее неотъемлемой частью, а литература не хуже и не слабее прочих. Это касается и реальности политической, которую Вы, видимо, и имеете в виду, в частности. Литература всегда влияет на политику, потому что влияет на тех, кто обладает властью. В обществах с аристократической и монархической властью она влияла на тех немногих, от которых зависела социальная и военно-политическая реальность. При демократии, если она сочетается с ценностями просвещения, национальной и индивидуальной самореализации, свободы и равноправия, литература влияет на народ и, значит, на его власть. В Израиле ни пушки, ни бомбы, ни террор никогда не заставляли муз замолчать. Например, целый пласт русско-израильской литературы посвящен Первой Ливанской войне и последующему противостоянию в Южном Ливане, очередная волна арабского террора, известная как вторая интифада, оставила глубокий след в литературе 2000-х. Подобные примеры можно продолжать как в прошлое, так и в сторону сегодняшних событий.

- Посоветовали бы Вы вашим детям заниматься литературой, если бы они видели себя в ней?

-Несомненно. Я всегда советовал моим детям то, что оказалось хорошо для меня: заниматься любимым делом, то есть, как Вы говорите, тем, в чем они себя видят. Литература соединяет прекрасное с полезным, умное с забавным, чувственное с абстрактным, прошлое с настоящим и будущим, воображение с реальностью, знание с памятью - так как же можно ею не заниматься?! Сегодня говорить эти банальные вещи невозможно без иронии, но, с другой стороны, разве не этого гармоничного сочетания мы желаем нашим детям? Мои дети сейчас "видят" себя в другом, но ведь у них все еще только начинается. У меня в университете рядом с молодыми учатся и шестидесяти- и семидесятилетние…

-Ваши любимы писатели и поэты?

-Любимые прозаики (назову только классиков и только тех из них, кого я читаю в подлинниках) - это, как Вы уже, наверное, догадались, Достоевский и Агнон. Любимых поэтов у меня много, и они самые разные, поэтому нет смысла кого-то выделять. Я люблю поэтическую строку и готов радоваться ей у поэтов старых и новых, классицистов и авангардистов, философствующих и музицирующих.

- Ваши планы и мечты?

-О моих планах Вы уже знаете. А мечты… Кроме того, чтобы моя семья была здорова, и мы жили долго и счастливо? Что ж, тогда остается самая малость. Мечтаю, чтобы знание восторжествовало над невежеством. Чтобы культура отмены отменила сама себя. Чтобы вернулась свобода слова и безопасность честности. Чтобы пал аспид антисемитизма и антисионизма. Чтобы еврейский народ победил, наконец, в растянувшейся на семьдесят четыре года войне за независимость своей маленькой страны. Чтобы Украина освободила все свои земли и обрела мир, а Россия чтобы вернулась в лоно цивилизации. Продолжать?..

- Ваши пожелания пишущим и читающим?

-Я стараюсь не злоупотреблять цитатами и рифмоплетством, но Ваш вопрос не оставляет мне выбора, кроме как перефразировать Окуджаву: пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому чего у него нет: пишущим дай читающих, дай мастерам покой, читающим дай прекрасное, и не забудь про любовь.