Два польских историка, изучающих Холокост, ведут борьбу в суде с постановлением, согласно которому они признаны виновными в клевете на давно умершего старосту польской деревни. Ян Грабовский (Jan Grabowski) и Барбара Энгелькинг (Barbara Engelking) редактировали книгу "Ночь без конца. Судьбы евреев в некоторых районах оккупированной Польши" (Dalej Jest Noc. Losy Żydów w Wybranych Powiatach Okupowanej Polski). Этот двухтомник на 700 страниц с длинным ученым названием была опубликован в 2018 году, получил хвалебные отзывы ученых и обрел удивительную популярность. В написанной Энгелькинг главе упоминается имя довоенного старосты маленькой деревни Малиново Эдварда Малиновского. Согласно свидетельским показаниям, которые отыскала Энгелькинг, Малиновский выдал нацистам евреев, которые скрывались в лесу недалеко от деревни. 22 человека были убиты. В прошлом месяце окружной суд в Варшаве сделал вывод, что этот отрывок из "Ночи без конца" является клеветой на Малиновского, и решил, что Грабовский и Энгелькинг должны принести письменные извинения. Ученые подали апелляцию на это судебное постановление.

Юридические неприятности историков связаны с тем, что польское правительство продолжает попытки снять с Польши (с поляков и с государства) бремя вины за смерть трех миллионов евреев в годы нацистской оккупации. Когда этим ревизионистским усилиям польского правительства мешают факты, расплачиваться приходится историкам. В 2016 году польские власти обвинили в оскорблении польского народа польско-американского историка Яна Томаша Гросса (Jan Tomasz Gross), написавшего разрушающую каноны книгу "Соседи: История уничтожения еврейского местечка". Оскорбительным, по мнению властей, стало высказывание этого историка о том, что поляки в годы Второй мировой войны убили больше евреев, чем немцев. Это дело тянулось три года. Гросса часами допрашивала полиция, правительство грозило лишить его полученной в 1996 году государственной награды Орден за заслуги перед Республикой Польша. (Государство отказалось от обвинений, когда Гросс ушел в отставку со своего профессорского поста в Принстонском университете в США.) В 2019 и 2020 годах руководитель прославленного варшавского Музея польского еврейства столкнулся с тем, что польское правительство и его выдавливает с должности — правда, медленно.

История Малиновского — это идеальный пример того, как в Польше воюют с исторической памятью. По официальным данным, Малиновского почти 70 лет считали спасителем евреев. Он содействовал депортации одной девушки из своей деревни в Германию. Находясь вдалеке от тех, кто знал, что она еврейка, девушка стала обыкновенной полькой. Она стала подневольной работницей в рейхе, но осталась жива. В послевоенной Польше эта женщина дала показания в суде, что Малиновский спас ей жизнь. Много позже она эмигрировала в Швецию, куда после антисемитских чисток польского правительства в 1968 году переехало много польских евреев. Там она, в новых условиях, написала новые, более полные показания. По ним выходило, что Малиновский сыграл роль в уничтожении 22 евреев. Человеческое сознание, как индивидуальное, так и коллективное, с трудом воспринимает такие противоречивые истории, как история Малиновского. Слишком много в них противоречий, которые нелегко примирить в сознании. Эти противоречия оказались в центре сегодняшних политических неприятностей Польши.

Как и другие современные автократические движения, находящаяся у власти с 2015 года польская партия "Закон и справедливость" обещает возродить утраченную гордость польского общества и вернуть старую и удобную историю Польши как "благородной жертвы". Так выразился Грабовский, когда я брала у него в феврале интервью. (Мы беседовали на мероприятии, организованном Бард-колледжем, где я преподаю, и Институтом еврейских исследований YIVO.) Согласно этой истории, Польша всегда была страдалицей, получая тычки от своих более крупных и сильных соседей, в первую очередь России и Германии. Все ее беды и конфликты привнесены извне. Во время Второй мировой войны поляки сопротивлялись немецкой оккупации различными способами, в том числе пряча от немцев своих еврейских соседей. Такую историю преподают в польских школах, такую историю повторяют государственные СМИ. В Мемориальном музее истории Холокоста Яд Вашем в Иерусалиме есть роща в честь "праведников", которые спасали евреев. Поляки всех возрастов знают: из десятков тысяч растущих там деревьев около четверти посажено в честь поляков. Это самое большое количество для одной национальности.

Но есть и другая часть истории, состоящая в том, что половина убитых в Холокосте европейских евреев погибла на территории Польши (имеется в виду ее довоенная территория). У еврея в Польше шанс выжить составлял полтора процента. И далеко не все убийства совершали или заставляли совершать немецкие оккупанты. Гросс в своей книге "Соседи" документально подтверждает убийства 1 600 евреев, совершенные польскими соседями этих евреев. Одна половина деревни убивала другую. Грабовский в своем исследовании идет дальше и изучает роль польских коллаборационистов. В своей вышедшей в 2011 году книге "Охота за евреями: предательство и убийство в оккупированной немцами Польше" (Hunt for the Jews: Betrayal and Murder in German-Occupied Poland) он пишет о судьбе евреев, избежавших гетто и лагерей смерти и ставших, как он выразился в беседе со мной, "невидимыми" для немцев. Увы, большинство этих евреев погибло, потому что поляки помогали немцам в поисках таких людей.

Грабовский описывает террор, осуществлявшийся в отношении поляков и заставлявший их выдавать еврейских соседей. Но в своих исследованиях он четко указывает на то, что поляки, рисковавшие своей жизнью ради спасения евреев, были исключением. В 2017 году Грабовский опубликовал небольшую книгу под названием "Польская полиция. Содействие в Холокосте" (The Polish Police: Collaboration in the Holocaust), где проводит важную связь между существовавшими до оккупации структурами польского государства (в данном случае это полиция) и Холокостом. В личности Малиновского слились обе тенденции. Этот поляк наводил немцев на прятавшихся евреев. А ведь он был старостой деревни. Выходит, Малиновский представлял связь между польским государством и зверствами нацистов.

Позиция правительства состоит в том, что любое заявление о связи польского государства с нацистскими убийствами является непатриотичным и клеветническим. Еще до начала нынешних "войн памяти" прежнее поддерживавшее ЕС правительство Польши возражало против использования слова "польский" в связи с концентрационными лагерями и лагерями смерти. (Имеется в виду правительство проевропейского либерала Дональда Туска, правившее в Польше до победы более консервативной, католической и националистической партии "Право и справедливость", основанной братьями Качиньскими — прим. ред.). В 2012 году Белый дом был вынужден извиниться, когда не особенно любимый в Польше президент Обама упомянул в своей речи о "польском лагере смерти". В 2018 году государство приняло закон, согласно которому возлагать вину за нацистские зверства на поляков и на Польшу является уголовным преступлением. (Польские интеллектуалы часто называют его "законом Гросса", связывая этот закон с его книгой "Соседи" и с другими исследованиями, но впоследствии под давлением Израиля и ЕС Польше отменила этот закон — прим. ред.). Правительство также поддерживает обширные ревизионистские усилия, в частности, щедро финансируемый Институт национальной памяти, в задачу которого входит создание истории Польши как вечной жертвы. Оно также поддерживает тесно связанный с партией "Право и справедливость" негосударственный фонд под названием "Оплот доброго имени / Польская лига против диффамации" (Good Name Redoubt/Polish League Against Defamation). "Аппарат польского государства занимается подавлением независимых исследований, — сказал мне Грабовский. — Нанятые государством исследователи проверили каждое примечание и сноску, чтобы понять, не допустили ли мы ошибок в „Ночи без конца"". А ведь в этой книге более 3 500 таких примечаний и сносок.

"Оплот доброго имени / Польская лига против диффамации" убедил пожилую и недомогающую племянницу Малиновского Филомену Лещинскую, которой сейчас 81 год, подать в суд. Лещинская потребовала извинений в печати и 100 000 злотых (около 27 000 долларов) в качестве компенсации за предполагаемую клевету на своего дядю. Варшавский суд встал на сторону Лещинской, но компенсацию ей не присудил.

Такой подход по принципу "иск за клевету по доверенности" применяется и в России. Когда в Варшаве судили Грабовского и Энгелькинг, перед судом в Москве предстал оппозиционный политик Алексей Навальный, обвиненный в оскорблении ветерана Второй мировой войны. Ветеран жив, но исковое заявление написал его племянник. В сибирском городе Томске человека, изучавшего обстоятельства расстрела своего прадеда во время сталинского террора, обвинили в клевете. Обвинил его сын умершего палача.

Если человек с предположительно запятнанным именем давно мертв, понятие клеветы как правового вопроса может показаться абсурдом — с какой стати за него должны вступаться потомки? Но в этом вся суть войн памяти. Нынешнее поколение чувствует себя замешанным в преступлениях предков, потому что политика правящих партий в обеих странах — Польше и России — является политикой прошлого.

Польский философ и психотерапевт Анджей Ледер (Andrzej Leder) пишет о том, что польское общество не в силах справиться с теми колоссальными переменами, которые оно претерпело в XX веке. "Польское общество после Второй мировой войны и сталинизма было пост-революционным обществом, — рассказал мне Ледер во время общения по видеосвязи. — Ранее оно было хорошо структурировано, но все старые структуры вдруг были уничтожены". До войны евреи составляли большинство или крупное меньшинство во многих маленьких и средних городах. После войны в их домах поселились поляки, которые заняли на рынке принадлежавшую когда-то евреям нишу малого бизнеса. Многие члены довоенной общественной и политической элиты были убиты или остались в эмиграции. Их место в государственном чиновничьем аппарате заняли новые люди. В ходе послевоенного раздела Европы были перекроены границы, в результате чего многие люди поменяли свое место жительства в новой Польше, ставшей меньше по размерам. Во время советской оккупации, длившейся с 1945 по 1989 год, хозяева были лишены своей собственности. (Так в тексте, на самом деле советские войска в Польше находились почти все время на территории своих воинских частей, а лояльная СССР Польская Народная Республика проводила собственную экономическую политику, включая и вопросы национализации — прим. ред.). Сельские жители в больших количествах переезжали в города. Во всех отношениях — физическом, социальном, политическом — поляки оказались в местах, которые прежде занимал кто-то другой.

Это неотвязное понимание того, что ты занял чье-то место, вызывает страх, который особенно характерен для Польши даже спустя 75 лет после окончания войны. Это страх перед тем, что евреи или их потомки вернутся и потребуют отдать им их собственность. В отличие от многих других пост-коммунистических стран, в Польше не проводилась всесторонняя политика реституции. По словам Ледера, призрак возвращающихся за своей недвижимостью евреев усиливает широко распространенный стереотип "неблагодарного еврея". А это, в свою очередь, способствует укреплению антисемитизма в целом, который идет рука об руку с ненавистью к ЛГБТ и в целом с антиевропейскими настроениями. Это усиливает ощущение собственного "я" и единство против остальных.

Работа Грабовского, Энгелькинг и других историков Холокоста привлекает к себе такое внимание и вызывает такую враждебность, потому что она угрожает основополагающей концепции польского общества, его чувству исторической и материальной легитимности. В этом смысле польские войны памяти мало чем отличаются от американских. Нелепая Комиссия 1776 года, созданная Трампом для борьбы с интерпретациями Проекта 1619 об истории рабства, эксплуатировала глубокий страх перед тем, что новое прочтение американской истории потребует трудных признаний. Прежде всего, это признание того, что американское богатство и общественные структуры выстроены на порабощении и геноциде коренного народа. У поляков аналогичные стимулы придерживаться повествования о благородной жертвенной Польше вместо того, чтобы исследовать свою историю. "Лишиться представления о том, что поляки лучший в мире народ, это очень больно", — сказал Ледер.

Грабовский большую часть своей трудовой жизни провел в Канаде, где он преподает в Оттавском университете. (Правда, во время пандемии он был в Варшаве со своей 90-летней матерью.) У него докторская степень, полученная в Монреальском университете, где он написал диссертацию об отношениях между поселенцами и коренными народами в Монреале в XVII и XVIII веках. "Я смотрю на своих коллег, — рассказал он мне, — которые изучают самые ужасные страницы канадской истории, включая истребление коренного народа и ужасную судьбу его детей, отданных под начало католической церкви. Но на этих людей не охотилось государство. И там идут открытые дебаты. Они стараются оценивать свое наследие в свете ужасного и прекрасного".

Недавно Грабовский нашел письмо, написанное в 1973 году его отцом, который пережил Холокост. Это была попытка выдвинуть аргументы против преобладавших в то время мифов о польской помощи евреям в годы Второй мировой войны. "Письмо моего отца от 1973 года вполне можно было бы опубликовать в 2021 году с моей подписью под ним, — сказал Грабовский. — Ничего не изменилось".

У Ледера надежд больше. Он считает, что общественный интерес к работе Грабовского и Энгелькинг свидетельствует о стремлении к правде, а может, и к более сложному и комплексному пониманию польской истории. Именно по этой причине правящая партия так нервничает и оказывает давление на историков.

Маша Гессен (Masha Gessen), The New Yorker (США)