На выставке в музее "Мишкан ле-Оманут" в кибуце Эйн-Харод и в одноименной книге, ставшей частью выставки "Йехезкель", Михаэль Ковнер, родившейся в 1948 году в кибуце Эйн ха-Хореш, учившийся в 1972-1975-х годах в Нью-Йорке и живущий в Иерусалиме, отправляется сам и приглашает зрителей в очень непростое, подчас запутанное, очень личное и, в то же время, совместное путешествие в реальность и фантазию, в повесть, посвященную вымышленному персонажу - Йехезкелю, черты характера которого совпадают с чертами характера знаменитейшего Аббы Ковнера - отца Михаэля Ковнера.

Абба Ковнер - герой мифологический, выходец из Литвы, партизан, историк, поэт, писатель, общественный деятель, кибуцник, один из символов страны, личность чрезвычайная яркая и сильная, мрачный пророк. Человек, о котором хочется читать, знать, подражать… Экспозиция "Йехезкель" объединяет комиксы, звук, видео, текст, создавая визуальную сложную мозаику - диалог между поколениями, идеологиями, разговор с отцом, который пережил Катастрофу, был бойцом гетто Вильно, партизаном, кибуцником. Разговор, который не состоялся.

Михаэль Ковнер представляет работу насквозь современную, биографическую, семейную, конфликтную, междисциплинарную. Работу о жизни и смерти, о дилемме и роке судьбы. О вопросах, о не полученных ответах и поисках утешения на фоне литовских лесов и пасторальных кибуцных пейзажей.

Абба Ковнер скончался в 1987 году, спустя двадцать лет после его смерти Михаэль Ковнер решил создать работу, рассказывающую его историю в картинках и словах, то есть в формате комикса - графической повести, как говорит сам художник. Результат этого очень личного проекта - книга объемом в 145 страниц "Мир Йехезкеля". Это история продолжилась после книги, опубликованной в 2014 году, и в спектакле Иерусалимского театра "Хан", в кино, на выставке в Германии в прошлом году и этим летом 2020 года на выставке в Эйн-Харод.

"Йехезкель - это смесь реальных и воображаемых черт моего отца, Аббы Ковнера. Каждый из нас был погружен в свой внутренний мир, и разговор, который мы оба бы хотели, чтобы состоялся, так и не произошел. Потому я веду этот разговор в книге "Йехезкель" - в графической повести, книги как биографической, так и выдуманной, впервые представленной на выставке в городе Бохум в Германии. Образы этой книги, как и она сама, составляют экспозицию "Йехезкель". Йехезкель, бывший партизан (как и мой отец), покидает кибуц (в отличие от моего отца), и мы видим его одного в его квартире в Иерусалиме, во время войны в Персидском Заливе в 1991 году. Поскользнувшись, он случайно падает в душевой и, лежа на полу, вновь переживает образы своего прошлого" - пишет Михаэль Ковнер. - История в книге описывает события. Прошлое Иехезкеля проявляется в снах и видениях, отражающих реальные жизненные события моего отца. Голос Аббы Ковнера звучит в его стихах, вплетенных в повествование.

Многим людям мой отец казался отстраненным, его уважали и побаивались. Он стоял на перекрестках истории и пытался дать ответы на многие дилеммы, знакомые ему по его личному тяжелейшему опыту. Его мировоззрение было сформировано жесточайшими травмами, но он всегда широко видел историю евреев и их миссию.

Мне было важно преподнести более живой, не схематичный образ отца - таким, как я его знал - полным жизни, юмора, сомнений и любви. И противоречий. Он посвящал себя поиску смысла бытия, без страха шел по узкой жизненной тропе".

- Михаэль, ваша выставка в музее "Мишкан ле-Оманут" в кибуце Эйн-Харод и другие выставки этого летнего кластера сопровождаются, на мой взгляд, лихорадочной деятельностью, даже ажиотажем. Все соскучились по культуре, по возможности что-то увидеть реально, вживую. Выставки в нашу новую эпоху, в эти смутные дни - отдушина, возможность пообщаться. Мне довелось участвовать во встрече с вами в музее и меня поразили задаваемые вопросы: явно не случайные, тщательно обдуманные, глубокие. Вопросы, касающиеся вашего творчества, выставки, и, конечно же, личности вашего отца. Ведь ваша выставка - о нем, и о кибуце, бывшем столь важным этапом в его и в вашей жизни.

- Собственно говоря, эта выставка - обо всем. О нашем взгляде на мир, о кибуцном пейзаже и о гетто в Вильнюсе, о поэзии и истории, об отце и обо мне. Когда художник рисует, он рассказывает о том, каким он видит мир и о том, каким он его хотел бы увидеть. Это итог многих лет работы и, как водится, начало новых идей. Сейчас, когда я увидел, какой интерес есть к моим картинам, к "Йехезкелю", к другим работам, я могу сказать с еще большей уверенностью, чем раньше, что единственное чего я хочу - рисовать.

- Я не перестаю перелистывать и перечитывать вашу книгу "Йехезкель" - графическую повесть, комикс, страницы которой, модели которой, образы, развороты и эскизы которой стали частью экспозиции в Эйн-Харод. Вопросы возникают при каждом просмотре книги и при каждом посещении выставок "Йехезкель" и "Кибуцный двор": почему деревья большие, а пейзажи безлюдны?, почему Йехезкель живет в Иерусалиме на улице Антигона?, почему так сильно чувство сиротства - и в комиксе и в пустом кибуцном пейзаже?, что такое пережить Катастрофу и изжить ее в себе? Как повлиял отец на ваш выбор в искусстве? Вопросам нет конца…

- Я понимаю. И моим вопросам нет конца - вопросам к отцу, скончавшемуся в 1987-м году, вопросам к кибуцу, к стране и к самому себе. Мой отец был национальным героем, общественным деятелем, в какой-то мере - пророком. Я много занимался официальный стороной деятельности отца - встречи, мероприятия, лекции. И не всегда это бывало просто, случались очень сложные моменты. Это касается не только пребывания Аббы Ковнера в гетто, в партизанском отряде или в кнессете. Я имею в виду его конфликты с ревизионистами и с различными людьми, которые пытались свести счеты с моим отцом. Абба Ковнер был лидером, а лидер вынужден принимать решения. Когда принимаются решения, всегда найдутся недовольные, пострадавшие. С годами многие эти конфликты обострились. После кончины отца из нор вылезли крысы - было и такое. У меня практически не было времени для скорби, для траура по отцу, я все время был занят его наследием. Поэтому работа над этой книгой, над графической повестью "Йехезкель" стала для меня своеобразным трауром, способом излить печаль, диалогом с отцом, вернее диалогом между мной и тем образом, который я придумал. Обычно уход близкого осмысливается во время шивы, но я так долго занимался общественный стороной деятельности отца, что у меня не было времени на личные переживания, и потому именно эта Graphic Novel стала выражением этих чувств. Может быть, это даже еще одна шива, тот самый внутренний диалог, который не состоялся раньше. "Йехезкель" срывает полог интимности с этого диалога и делает его доступным для всех. Рассказывать о личных вещах очень непросто - и потому в данном случае я был и писателем, и музыкантом, и режиссером, и художником.

- Меня просто загипнотизировал процесс вашей работы над этой графической повестью. Я имею в виду не только саму задумку, но и то, как вы ее воплощали, используя прием Storyboarding, известный в мире кино прием раскадровки, благодаря которому хаос жизни вплетается в ход истории. Вы создавали эскизы, сцена за сценой, рисуя застывшие картины "живых изображений", моделируемые приглашенными актерами и сохраненными в видеофайле на компьютере. Картина вслед застывшему кадру выдуманной истории в актерском воплощении. Я ходила по выставке, листала книгу, и мне хотелось крикнуть "Браво!". Как вы сконструировали этот процесс? Или все началось с конструктора лего? С яркого детского пластмассового конструктора, воплотившего самую тяжелую часть повествования - гетто. Тяжесть повествования, которое может разлететься от неосторожного прикосновения.

- Поначалу я совершенно не знал, как приступить к работе. Я никогда не занимался комиксами, никогда не рисовал их, не придумывал сюжет. Возможно сейчас, спустя несколько лет, я бы все сделал иначе. Мой сын занимается кино, он объяснил мне, что такое long shot. Живопись - это диалог, кино - также диалог. Художник напротив холста, режиссер - у камеры. Если бы я знал, что мне предстоит, берясь сегодня за осуществление подобной задачи, то возможно, иначе бы подошел к созданию этой книги, но тогда бы она вышла другой.

- Вы работали над этой книгой 6 лет.

- Да. Надо было выработать сюжет; сам процесс написания, подготовка мизансцен, зарисовки - все это требовало долгой работы.

- Когда начинаешь делать вещи, которые не знаешь, как делать, то есть заново изобретаешь велосипед, результат зачастую куда интереснее, чем если бы вы поступали по правилам.

- Именно: я не действовал по определенной схеме, а пытался придумать свой жанр. Иногда очень сильно стараешься, а результат мизерный, и наоборот - ты можешь сделать чуть-чуть и добиться большого результата в той области, где ты хорош. А иногда все наоборот, все не так, кувырком - и получается что-то очень-очень интересное.

- Комиксы - это искусство краткости и сжатости. Уплотнение мысли в рамках одного кадра. В книге "Йехезкель" этот принцип размыт. Но что вы скажете о "графическом дневнике" "Анна Франк" Ари Фольмана и Давида Полонского?

- Я прекрасно знаком с этой книгой, но Фольман выпустил ее позже моего "Йехезкеля". Его пригласили поставить анимационный фильм об Анне Франк. Я видел трейлер - это было прекрасно. Но он не сумел найти все необходимые деньги и потому, при содействии Фонда Анны Франк в Базеле, выпустил эту книгу - для сбора средств. Его изначальной идеей был фильм. Моей - графическая новелла.

В свое время я был глубоко впечатлен книгой Арта Шпигельмана "Маус" (тут я советую всем почитать об этой книге и об Арте Шпигельмане, иначе отступление займет многие тысячи слов - М.Х.). "Маус" изменил культурную парадигму комиксов, переставших быть легкомысленным развлечением для детей. Шпигельман не только создал прекрасную книгу в виде комикса, он разрушил все стигмы о том, что комикс должен быть посвящен только супер-героям и о том, в какой форме можно рассказывать о Катастрофе. Graphic Novel может касаться очень серьезных тем. Поначалу я не очень жаловал стиль комикса, хотел, чтобы мои рисунки были более глубокими, в иных цветах, хотел создать графическую поэму. В отличие от Шпигельмана, я не пересказываю рассказ своего отца или описания свидетелей Катастрофы. Я пытаюсь через комикс передать внутренний мир поэта - мир видений и звуков. Его внутренние конфликты - вот что мне интересно. А тело - вместилище этих конфликтов. Внутренний мир не ограничен как тело, он огромен, в нем уживается так много других миров, что в какой-то момент они просто не помещаются в телесной оболочке. Внутренний мир сильнее внешних форм. И в жанре комикса это прекрасно передается.

- Почему вы назвали вашего героя Йехезкель - по имени пророка?

- Конечно. А его сына зовут Амос. Пророка Амоса я люблю больше всех других танахических пророков. Танах - это потрясающая книга, я бы даже сказал - роскошная. Амос - крестьянин, живет на земле, он простой человек, не аристократ, не священник. И его язык более простой. Он не говорит лозунгами, а предупреждает - ведите себя достойно, нравственно, иначе Земля Израиля вас отторгнет. Есть связь между землей и моралью.

- По вашей книге "Йехезкель" поставлен спектакль в театре "Хан" в Иерусалиме. И ваши пейзажи на второй вашей выставке, проходящей в Эйн-Харод - "Кибуцный двор" - уже готовая драматургия, пьеса, спектакль и театр. В этих пейзажах скрыты актеры, персонажи, движение, свет, музыка. Одна картина - и на ней как на сцене разворачивается действие. Сцена то сумрачная, то солнечная. Герои пьесы - огромные деревья - стоят полукругом. За ними - желтые поля. Перед ними - кибуцный двор.

- Мне очень важно объяснить название выставки - "Кибуцный двор", "Ха-хацер ха-кибуцит". Именно так, а не "хацар ха-кибуц". Хацар ха-кибуц - это кибуцное хозяйство: коровник, механические мастерские, птичник. А "Кибуцный двор" - это Courtyard, внутренний двор, двор при доме, место, где все собираются. Это вече на траве в центре кибуца, это община, члены которой туда приходят, чтобы что-то услышать и что-то сказать, кого-то увидеть или встретить. Место, где проводят время друг с другом.

Двор кибуца как сценическое пространство. Михаэль Ковнер ранее был более известен как израильский пейзажист - он писал пейзажи природы и города, создал прекрасную серию зарисовок Нью-Йорка, а потом не менее прекрасную, но совсем в иных красках, серию кибуцных зарисовок. Его нью-йоркские городские пейзажи, виды через окна жилого дома или автомобиля - это больше наблюдения. А его работы из серии "Кибуцный двор" - это скорее, ощущения, насыщенная живопись, движение теней, меняющиеся пропорции, мерцание света, дрожание пространства, переживание деревьев и о деревьях. Деревья растут повсюду, но в кибуцных дворах они воспринимаются едва ли не как члены семьи, как что-то, чему можно довериться. Двор кибуца стал для Михаэля Ковнера еще одним личным путешествием, начавшемся в 2012 году и закончившемся в 2017-м. Эти дворы, их живописная древесная паутина везде похожи. По ним приятно гулять, в них приятно сидеть, ощущая себя дома, под защитой. Михаэль Ковнер работал над этой серией в течение пяти лет в 8 кибуцах - Нахшон, Двир, Ревадим, Кирьят Анавим, его родной кибуц Эйн ха-Хореш, Рухама, Кфар-Рупин, Галь-Он - Бейт-Нир.

- На ваших "кибуцных" картинах нет людей - только намек, тень, размытый силуэт.

- Понятие "человек в пейзаже" не всегда предусматривает изображение человека. В этом кибуцном пейзаже есть тракторы, электромобиль, скамейка, детская коляска. Значит, люди где-то рядом. Человек предусматривается в пейзаже. Мне было важнее нарисовать собаку - она же не может сидеть за рулем трактора… Те фигуры, которые есть на моих картинах - тракторист, садовник, воспитательница - это не конкретные люди, а силуэты, что-либо символизирующие.

Герои же здесь - деревья. А пейзаж скорее грустный… Это пространство мне очень важно и так же мне важно сказать, что кибуц - это та община, которая пыталась вырастить лучшего человека. Лучшего, чем мы были сами.

- Каков же этот лучший человек?

- Свободный самостоятельный человек, который может максимально взять то хорошее, что дает западная цивилизация. И при этом - человек земли. Кибуц в начале своей идеологии был прекрасным примером развития общества, единственным подобным в 20-м веке.

- Можно привести и другие примеры подобных коммун…

- В 20-м веке в Западной Европе? Европа была очень структурирована, иерархична, а израильские кибуцы были на то время единственным, как мне кажется, примером попыток воспитать абсолютно свободного и равного человека.

- Но равенство не значит одинаковость.

- Безусловно. В кибуцах были одинаковые дома, одинаковая одежда, одни и те же условия труда. Мы отмечали одни и те же праздники. Но мы все были разные. И пейзажи были разные и свободные. Это я и пытаюсь передать: пейзаж - такой, каким его и задумывали - широким, свободным, в котором растут свободные дети. Пейзаж - это тоже символ. В кибуце пейзаж был частью воспитания, как и долгие прогулки. Работать на земле, жить на природе означало стать другим человеком. Мы знали названия всех растений, птиц, бабочек. А мои городские внуки вообще не знают, что это такое. Важно, чтобы человек вырос в пейзаже, среди живых деревьев - это даст возможность стать человеком с корнями, с привязанностями.

- Двор, окруженный деревьями - хорошее место, чтобы в нем расти.

- Думаю, что каждый философ, каждый художник знает, что именно связь с природой обнажает ту позитивную суть, что есть в человеке. Во многих культурах проповедуется призыв прочувствовать мир через природу. А в Израиле сейчас 80% людей живут в городах, природа гибнет.

- На природе вы себя чувствуете свободным?

- Да. Но еще большее чувство свободы мне дает море. Когда я плыву, то чувствую, что мир человеческих конфликтов отдаляется от меня.

- И при этом вы живете в Иерусалиме - городе тесном и переполненном конфликтами.

- Мне повезло: я живу в квартале Бака, по утрам там поют птицы. Потом я сажусь на велосипед и через 15 минут уже вне города, в лесу. Бесконечные иерусалимские конфликты меня злят, но не чересчур. Иерусалим - это мощь, сила, а вот Тель-Авив мне нравится своим вавилонским столпотворением, темпом. В Иерусалиме перемешано множество воспоминаний всех временных пластов, и также перемешена ненависть, неприятие другого. Люди не слышат друг друга - особенно, когда речь заходить о политике.

- Именно поэтому вы решили открыть вашу галерею "Майя" в вольном Тель-Авиве?

- Это длинная история. Когда я жил в Нью-Йорке, то много работал вместе со своим другом - художником Авнером Левинсоном. Не раз мы с ним обсуждали идею студии-галереи. Обсуждали и забывали. Но несколько лет назад продавались помещения под студии художников в южном Тель-Авиве. Мы вскладчину купили пол этажа - хотели сделать там просторные мастерские, но когда снесли внутренние перегородки, я сразу понял, что это помещение должно быть галереей - красивой светлой галереей. Экономически это сложно, тем более что мы решили предоставить нашу галерею молодым художникам (заметная часть которых - с периферии), отбираемых жюри менторов и лекторов. В галерее происходит культурный диалог - между поколениями, между школами. Мы все время ищем меценатов, надеюсь, что после "короны" будет легче, но пока что галерея процветает - в смысле интереса к ней и желания там выставляться. Нас любят и художники, и публика. Мы - некоммерческая галерея, дающая сцену молодым художникам, среди которых много прекрасных рисовальщиков.

- От галереи - к музею. Ваш отец, Абба Ковнер, основал музей Катастрофы в кибуце Яд Мордехай, стал основателем музея Бейт ха-Тфуцот (Музей Диаспоры) в Тель-Авиве.

- Музейное дело было важно ему чрезвычайно, как и просветительская деятельность в целом. Он был автором концепции построения экспозиции Бейт ха-Тфуцот по тематическому принципу (а не по хронологическому), написал тексты для этой экспозиции. Бейт ха-Тфуцот был создан для того, чтобы о люди помнили своем прошлое, помнили, откуда они пришли и могли запечатлеть настоящее. В Израиле одно время была в моде идея о том, что прошлое надо забыть. Мой отец был против такого подхода - история началась не с сионизма, а куда раньше. Он, в свое время, хотел быть многожанровым художником - заниматься кино, поэзией, живописью, тем, что сегодня называется мультимедиа. В кибуце он ставил спектакли, сам разрисовывал декорации, писал тексты. Музей - это и есть мультимедиа, но то, что сегодня происходит в Бейт ха-Тфуцот - это поворот на 180 градусов, ровно противоположное тому, что задумывал мой отец. Собственно говоря, как и все, что происходит сейчас в стране. Братоубийственные войны идут с незапамятных времени, но в нашей стране скопилось столько ненависти, что я не знаю, что может помочь построить здесь свободное общество на принципах демократии.

- 10 заповедей - это и есть принципы демократии, плюрализма.

- Увы, далеко не все так думают. Наше общество высоко поставило права человека - и забыло об этом. Когда моего отца спрашивали, какой урок можно вынести из Катастрофы, он отвечал одно - "Никакой". Ничему люди не учатся…

Вход в музей "Мишкан ле-Оманут Эйн Харод" - в соответствии с указаниями Министерства здравоохранения. Билеты можно приобрести как на сайте музея https://ehm.smarticket.co.il/, так и при входе.

Ближайшие встречи с Михаэлем Ковнером на его выставке в музее "Мишкан ле-Оманут" в кибуце Эйн-Харод (включая демонстрацию фильма "Михаэль Ковнер - художник") пройдут в следующие даты:

1 сентября, вторник, с 11:00 до 15:00
5 сентября, суббота, с 10:00 до 14:00
15 сентября, вторник, с 11:00 до 15:00