Наказание проказой

Согласно традиции, описанное в главах "Тазриа" и "Мецора" кожное заболевание, именуемое "цаара" (проказа), являлось наказанием за один специфический грех – грех злословия. Рав Исраэль Меир Акоэн (р.1838-1933) в своей известной книге "Хефец Хаим", посвященной законам, связанным с этим грехом, насчитывает 31 заповедь, запрещающую за глаза обсуждать недостатки своих ближних. Причем речь идет исключительно о распространении вполне достоверной информации: ложные слухи, клевета представляют собой отдельное преступление, никак не подпадающее под грех "злословия".

Существует мнение, что наказание за злословие, описанное в нашей недельной главе, связано даже не столько с самой болезнью, сколько с неизбежным "осложнением" этого заболевания – изоляцией. Иными словами, тот, кто имеет склонность в беседе с друзьями перемывать косточки третьим лицам, кончает тем, что утрачивает с ними всякую связь.

Кроме того, злословие обнаруживает также неадекватное отношение и к самому себе. Утверждение "Шимон всегда опаздывает", предполагает, что "я обыкновенно не опаздываю", что "я не таков". Но, кем бы при этом не был я сам, подобное утверждение мне совсем не на пользу. Если я опаздываю так же, как и Шимон, то я выношу моральный приговор также и себе, а если действительно не опаздываю, то тем самым провоцирую обвинителя испытать меня и подводить под ситуации, когда опоздания станут постоянными.

Таким образом, судача о каком-то третьем лице, мы определяем, то есть ограничиваем и тем умертвляем не только его, но в той же мере и самих себя. Виленский Гаон пишет: "Если человек хранит уста свои, его душа оберегается от всякого греха. Но тот, кто говорит, даже если у него хорошая душа, и он делает много заповедей и ограждает себя от греха, его язык ввергает его в беду, и все стремление человека к исполнению заповедей упраздняется из-за этого. До самого дня смерти человек должен укрощать себя – не постами и отречениями от жизненных удовольствий, а обузданием своего языка и своих страстей, и в этом выражается раскаяние" (Эвен шлема 7:1).

Почему не зломыслие?

Но почему говорится только об "устах"? Почему грехом считается именно злословие, а не зломыслие? Разве слово является не более чем некоторой проекцией мысли, ее последней внешней оболочкой? Почему для того чтобы согрешить грехом, вызывающим проказу, недостаточно осмеять кого-то только в помыслах, то есть во внутренней беседе человека с самим собой? Тем более, что вроде бы уже именно "помыслы" определяю внутреннюю сущность человека?

В самом деле, религия по-своему разделяет знаменитую картезианскую формулу "мыслю - следовательно существую". Человек представляет из себя ровно то, что он честно сам в себе мыслит, а не то, что лицемерно пытается из себя представить. Так в своей книге "Нефеш хаим" (4) ученик Виленского Гаона раби Хаим из Воложина пишет: "Когда Всевышний создал человека в мире, то установил его высшим образцом и дал ему силы, в середине разместив сердце. И таким же образом создал Всевышний и мир как единое целое, в центре которого размещено сердце, от которого зависит все прочее. А святая святых, где Шехина, где завеса, Крувим и скиния – это сердце всей земли и всего мира... И в то время, когда человек допускает в свое сердце нечистые помыслы, то это как будто он вводит блудницу в святая святых высших миров... так он оскверняет Святая святых вышнего храма, в гораздо большей мере, чем это сделал Тит, когда ввел блудницу в святая святых храма земного... Итак, когда еврей допускает в свое сердце чуждый огонь греха, когда он гневается или испытывает другую греховную страсть то, тогда как сказано: "Дом святыни нашей и славы нашей, где славили Тебя отцы наши, сожжен огнем, и все, (что) дорого нам, предано разрушению" Иешайя (64:10).

Итак, вроде бы именно в достижении чистоты мыслей видится последняя планка нашей экзистенциальной задачи. Мысль же настолько непосредственно связана со словом, что грех злословия вроде бы с еще большим основанием следует усматривать уже в зломыслии? Почему же тогда в связи с проказой говорится только о злословии?

При всей осмысленности разделения духовных отправлений на мысль, слово и дело, существует немало ситуаций, когда слово целиком и полностью сводится к делу, а вовсе не к мысли. Злословие же как раз очень "действенно". Таким образом, разность наказаний за злословие и за зломыслие полностью вписывается в то общее различия, которое усматривается между соблазном и совершенным грехом.

Человеку может прийти на сердце дурное побуждение, однако его человечность в первую очередь определяется все же не невольным возникновением соблазна, а его волевым решением поддаваться или не поддаваться ему. И в конечном счете только Всевышний может определить, что в каком человеке периферийно, а что внутренне присуще. Во всяком случае, такова доля средних людей: они отвечают за слова и поступки, но им лишь в незначительной мере вменяются их помыслы.

"Спросили равви Баруха: "Почему сказано: "Благословен Тот, Кто сказал, и появился мир", а не "Благословен Тот, Кто сотворил мир?"

Равви ответил: "Мы славим Бога, потому что он сотворил наш мир словом, а не мыслью, как иные миры. Бог судит цадиким за любую дурную мысль, которую они носят в себе. Но как бы существовало множество людей этого мира, если бы Господь судил их также лишь за дурные мысли, а не за слова и дела?"

Но почему праведник отвечает уже за сами свои мысли, а не только за слова? Обыкновенно это объясняется важностью взятой им на себя задачи. Так рабби Хаим из Воложина пишет в своей книге "Нефеш Хаим": "Не одно и то же подметать двор царя и чистить его платья. Чем выше мир, тем больший урон можно нанести, и тем большее наказание получить. Тому, кому поручено чистить корону царя, даже если он оставит небольшое пятно пыли, поплатится за это серьезнее, чем тот, которому было поручено убираться во дворе царя, и он оставит там много мусора" (Нефеш Хаим 14)

Речь здесь идет о резолюции, о разрешающей способности Божественных судов. Тот комок пыли, который никем не будет замечен на внешнем дворе, на короне выглядит позорным пятном.

Поступок включает в себя и мысли, и речи, предшествующие ему, но за малостью своего веса они не идут в счет. Убийцу не судят за умысел убить, ему не увеличивают наказание за то, что когда-то он планировал убийство, или даже открыто угрожал своей жертве. Поэтому же не судится за помыслы средний человек, который, как правило, не очень следит за своей речью. Но человек достигший уровня полного уклонения от злословия тот час же начинает судиться за зломыслие.