Языковые чистки всегда связаны с общественными изменениями. В России, где после революции 1917 года новый язык создавался значительно быстрее, чем новая социальная реальность, к официальным переменам в словоупотреблении относятся без должного почтения. Как полицию не называй, толку от нее все равно никакого. Вероятно, поэтому требования политкорректности, сравнительно недавно выработанные в английском, вызывают у нас в лучшем случае усмешку, а в худшем – возмущение.

Последнюю эмоцию, впрочем, далеко не только в России, а практически по всему миру – когда речь заходит о корректировке старых текстов. Когда два года назад в Штатах вышло новое издание «Приключений Гекельберри Финна», в котором слово nigger заменили на слово slave (раб), больше всех возмущались англичане. Проводилась очевидная параллель: если из Марка Твена приходится убирать «негров», то что делать с евреями в «Венецианском купце»? Редактировать Барда?

Этот конкретный конфликт в итоге завершился разумно. Было решено, что даже малым детям из текста ясно: Гек относится к беглому рабу по-человечески, и дополнительная лингвистическая помощь юным читателям в данном случае не требуется. Но теперь в Германии столкнулись с более сложной проблемой. Речь идет вот об этом пассаже из сказки Отфрида Пройслера Die kleine Hexe (1957, в русском переводе Ю. Коринец – «Маленькая Баба-Яга»):«Как попали негритята на заснеженную деревенскую улицу? С каких пор разгуливают здесь индейцы и турки? Индейцы – с перьями на шапках, с разрисованными лицами, и турки – в красных фесках с кисточками и в широченных шароварах.– Они из цирка! – важно изрек ворон Абрахас. Но оба негритенка вовсе не были артистами цирка. Индейцы и турки – тоже. И маленькие китайцы, и людоед, и шейх – обитатель пустыни, и вождь готтентотов вовсе не были циркачами! Просто в деревне начался карнавал. А раз карнавал, значит, ребятишек освободили от школы и все они, ряженые, двинулись карнавальным шествием на деревенскую площадь. Маленькие турки несли над головами бумажных змеев».В начале января издательство Thienemann объявило, что в новом переиздании сказки дети будут наряжаться во что-нибудь расово нейтральное (в волков, наверное, или в Годзилл). Пресса возмутилась. Действия «Тинеманна» сравнивали с нацистскими практиками сожжения книг, газета Die Zeit вышла с передовицей, в которой «охватившая страну политкорректность» сравнивалась с деятельностью оруэлловского министерства правды. Телеведущий Денис Шек появился в эфире в черном гриме и стал объяснять, что язык имеет свою историю и что слово Neger, употребленное сказочником в 1957 году, значит совсем не то, что слово Neger, употребленное сегодня на улице.

На этом бы, вероятно, и порешили, но есть загвоздка: Отфрид Пройслер жив и здоров (в этом году ему исполнится 90 лет) и готов внести изменения в текст. Резоны понятны: в момент публикации сказки Германия была этнически гомогенной, а сейчас каждый третий ребенок либо рожден за пределами страны, либо имеет хотя бы одного родителя, происходящего не из Германии. В крупных городах две трети школьников дома разговаривают не на немецком. Собственно, с просьбой внести изменения в текст «Маленькой Бабы-Яги» к издателю обратился обеспокоенный отец, Меконнен Месгена, выходец из Эритреи. Издатель счел эту просьбу обоснованной и передал письмо автору сказки.

Die Zeit, изначально выступившая против, позже опубликовала письмо девятилетней читательницы по имени Ишема: «Вы меня страшно разозлили, – пишет девочка. – Знаете, почему надо запретить употреблять слово «негр» в детских книжках? Потому что вы должны уметь поставить себя на место другого. Мой папа – из Сенегала, у него темно-коричневая кожа. А у меня кожа цвета кофе с молоком. Можете представить, что я чувствую, когда читаю или слышу это слово? Это же ужас. Мой папа не Neger, и я тоже!»

С девочкой сложно не согласиться, но язык – штука упрямая, и редактурой одной сказки (как и общим воспитанием толерантности) проблему не решить. Как отреагирует на эту историю разговорный немецкий, я не знаю. Как и неизвестно пока, какие именно изменения внесет в текст сказки Отфрид Пройслер.

Укажу в этой связи на невероятную изобретательность кокни – лондонского просторечия, которому удается одновременно удалять из словоупотребления некорректные слова и сохранять их. Кокни располагает рифмованным сленгом, где вместо обычного слова используется рифму к нему. Вместо head – loaf of bread. Вместо pub – nuclear sub. Вместо wife – fork and knife. Вместо legs – bacon and eggs. А вместо «жид» (yid) – saucepan lid.

Как возник этот rhyming slang, никто точно не знает. Предположительно так выражались воры и дельцы, которым было важно сохранить тайну. Теперь, как мне кажется, он выполняет двойную функцию – защитную и высвобождающую. Сказать в присутствии женщины she has such long bacons, на мой вкус, не оскорбительно. Во-первых, потому что она, скорее всего, не сразу сообразит, что имеется в виду, а во-вторых, потому что в таком преображенном виде сексистский комментарий сам становится шуткой.

Высвобождающая функция языка невероятно важна. Лучше нарушить правила политкорректности и высказать свой предрассудок заковыристо, дав возможность языку иронически отрегулировать и тем самым принять запрет, чем самоотверженно молчать, ожидая, когда общественный прогресс вычистит этот предрассудок из твоей головы и голов твоих собеседников. Это, как мы в России хорошо знаем, происходит не быстро.