Прошлую неделю мы прожили под знаком непрерывного внимания к Газе. Неделя прошла, и ничего не изменилось. Войну провели без наземного наступления израильской армии, но с массированными авиационными и ракетными ударами с обеих сторон. Израилю не хватило желания, а возможно, и сил, чтобы сокрушить ХАМАС. ХАМАСу тоже не хватило сил заставить Израиль изменить свой курс, но он хотел одержать символическую победу в борьбе против Израиля. Стороны решили, что продолжение боевых действий не имеет особого смысла, и это дало возможность американцам и египтянам благословить перемирие. В нем поучаствовали все – от Ирана до египетских «Братьев-мусульман», а потом занавес над этим актом спектакля опустился. Но он снова поднимется. Для переживших этот конфликт в нем не было ничего тривиального, но в итоге он мало что изменил.В таком контексте внимание к выборам в Каталонии может показаться странным, но такова уж природа геополитики, в которой все случайное и странное может в конечном итоге иметь гораздо большее значение, чем события, становящиеся поводом для броских заголовков.

Каталония - это регион на северо-востоке Испании. Ее столица Барселона - второй по величине город в стране, а также ее промышленный и торговый центр. Каталония - это также регион, где на протяжении десятилетий действует влиятельное движение за независимость, цель которого – добиться отделения от Испании.

На прошедших в воскресенье региональных выборах движение за независимость сохранило свои сильные позиции, но оно также стало более сложным. Председатель парламента Каталонии Артур Мас (Artur Mas) назначил досрочные выборы в попытке добиться проведения референдума по вопросу отделения. Но на выборах партия Маса потеряла 12 мандатов, хотя другая, стремящаяся к независимости, но более левая партия удвоила число своих мест в парламенте. В совокупности выступающие за независимость партии увеличили количество своих парламентских кресел на одно и теперь имеют необходимое большинство в две трети голосов, позволяющее им объявить проведение референдума без обязательной юридической силы.

Не будет углубляться в дебри региональной политики; заметим лишь, что давний спор между Каталонией и Мадридом усилился из-за финансового кризиса и вопроса о том, как делить его бремя. Вначале Мас выступал не за независимость Каталонии, а лишь за предоставление ей большей автономии. Однако ему хотелось заключить с Мадридом сделку, по условиям которой нагрузку мер жесткой экономии на Каталонию можно было бы облегчить. Мадрид от такой сделки отказался, из-за чего Мас был вынужден выступить за независимость и назначить досрочные выборы. Получив в воскресенье результаты голосования, движение независимости стало более настойчивым и радикальным. Главная выступавшая за независимость партия проиграла, но более мелкие партии левого толка добились определенных успехов, и мы ожидаем, что такая тенденция в Европе будет усиливаться по мере нарастания экономической напряженности.

Пограничные императивы Европы

Со времен Второй мировой войны в Европе действует основополагающий принцип, в соответствии с которым ее границы священны и неприкосновенны, и меняться никак не могут. Есть опасения, что когда в Европе снова встанет проблема границ, опять возникнет та напряженность, что разрывала континент на части до Второй мировой войны. Конечно, принцип этот соблюдался не всегда и не везде. Границы Сербии были изменены насильственным путем после войны в Косове (Испания одна из четырех стран-членов ЕС, не признавшая косовскую независимость из-за своего сепаратистского движения). Однако любые мысли о том, что одно государство может предъявить территориальные претензии другому, всячески сдерживались.

Что никто не сдерживал, так это самостоятельный пересмотр национальных границ. Самый известный случай это «бархатный развод» в Чехословакии, где мирно расстались Чехия и Словакия, обретя свою государственность. Совершенно очевидно, что этот принцип не исключал распад и деление государств на более мелкие образования по национальному признаку, как это было в Югославии и даже в самом Советском Союзе. В 1990-е годы в Европе появилось немало стран, которые прежде существовали в составе более крупных образований. Иногда их появление было мирным, иногда нет.Но напряженность и противоречия сохранялись. В Бельгии франкоязычные валлонцы и говорящие на голландском фламандцы враждебно относятся друг к другу с момента возникновения этой страны в 19-м веке. В Словакии и Румынии проживает много венгров, которые были отделены от своей родины после перекройки границ Австро-Венгрии по итогам Первой мировой войны. Периодически среди венгров в обеих странах возникают вспышки националистического недовольства и стремление к воссоединению с исторической родиной. В Британии действует шотландское сепаратистское движение. Северная Ирландия сегодня живет мирно, но и там движение сепаратистов сохраняется. Немало движений такого рода существует и в Италии.

Основную часть таких движений не следует воспринимать всерьез. Даже каталонскому движению очень далеко до независимости. И тем не менее, мы входим в тот период европейской истории, когда границы перекраиваются главным образом не в результате захватов территорий одной страны другой. Скорее, шансы на то, что усиливающие свою значимость сепаратистские движения будут менять границы, начнут переходить из области абсурда в сферу возможного. Это не какая-то там банальная эволюция, потому что в таких вопросах важнее всего общая траектория движения, а не правдоподобность изменений в данный момент. Давление в Европе нарастает, и то, что казалось немыслимым, за довольно короткое время может неожиданно стать вполне осуществимым.

Состоявшийся на прошлой неделе саммит ЕС, который обсудил общеевропейский бюджет, продемонстрировал, насколько национальные интересы и национализм стали определяющими в политике европейских государств. Сегодня главный вопрос для Европы заключается в том, кто будет нести основную нагрузку мер строгой экономии, к которым принуждает европейская политическая и экономическая система. Что бы ни думала Европа, действительность такова, что политическая власть принадлежит национальным государствам, которые избирают президентов и премьер-министров. Они отвечают перед своими избирателями, а избиратели хотят, чтобы издержки были минимальны.

Продолжающийся в ЕС спор из-за бюджета это весьма удобная возможность для любого государства, которое хочет продемонстрировать обществу, как зорко оно следит за тем, чтобы свести к минимуму последствия самоограничений. Та желчность, а порой и открытая враждебность из-за бюджета, которую проявляют государства в попытке переложить финансовое бремя на других, создавая и меняя составы коалиций, просто поражает, если вы посмотрите на сегодняшний день из 2000 года. Структуры Евросоюза быстро распадаются до уровня составляющих его национальных государств.

Вопрос о том, кто будет нести основное бремя внутри суверенных государств, вызывает не меньшие противоречия. А это, в свою очередь, пересекается с глубокими и бурными реками европейской истории. Каталония давно уже спорит, что является отличной от Испании нацией, имеющей собственную историю и культуру. Она издавна обладает определенной автономией. Эта проблема не создавала большого шума, пока не стало ясно, что членство Испании в ЕС будет иметь для нее серьезные экономические последствия. Вот тогда традиции каталонского национализма выросли из платьица ностальгии и превратились в схему уклонения от экономических невзгод путем переноса нагрузки с Барселоны на Мадрид.

Непростое наследие национализма

В романтическом национализме Европы присутствует очень важная традиция. В своей либеральной форме это идея о том, что каждая нация имеет право на самоопределение. Однако проблема заключается в определении понятия нации. Для романтиков нация определяется языком, индивидуальной историей, культурой и так далее. Кроме того, это понятие определяется самовосприятием. Нация существует, когда ее представители считают себя отдельным народом. В романтическом национализме незримо присутствует конфликт. Когда в силу каких-то представлений романтический национализм отрицает легитимность претензий составляющих нацию частей, он может стать угнетающей, а не освобождающей силой. В ответ составляющие нацию части иногда изобретают свою национальную индивидуальность по самым разным причинам и поводам, дестабилизируя страну в целом. Европейская идея национализма может быть очень дестабилизирующей, а в своей крайне агрессивной форме способна даже стать жестокой.

Гимном Евросоюза является «Ода к радости» из Девятой симфонии Бетховена. Она прославляет Французскую революцию и возникший в результате дух освобождения. Это освобождение не только личности, но и нации от династической тирании. Это было сочетание идей о правах личности, о самоопределении наций и о национальной самобытности. Европейский Союз должен был стать олицетворением этих идей. Они не утрачены, но испытывают мощную нагрузку, и точкой приложения этой нагрузки является страна, которая вместо формирования общества сегодня формирует его соперничающие между собой составляющие, которые заняты игрой с нулевым результатом. Чем это закончится, непонятно, поскольку после Бетховена история Европы развивалась совсем не так, как он хотел.

Столь же непонятно и то, что произойдет с Каталонией и ей подобными образованиями, со скрытым в недрах суверенных государств национализмом, который сегодня готов оспорить законность существования такой страны как Испания, потребовать освобождения от нее и получить право на свой собственный и имеющий законную силу национализм. То, что начиналось как бархатный развод, как мирное и благоразумное расставание, сейчас может превратиться в намного менее дружелюбный процесс под давлением суровых экономических невзгод. Какой еще скрытый национализм появится в Европе, пользуясь щитом национального самоопределения для уклонения от экономических тягот? Его очень легко сбрасывать со счетов как архаичные настроения, как нечто неспособное дестабилизировать в нынешних условиях Европу. Но для такого рода самоуверенности и самоуспокоенности у европейцев нет оснований, если посмотреть на их историю.

Важно установить некий контрольный показатель этих процессов, взяв за точку отсчета крайние последствия, какие мы наблюдаем в Газе. Сионизм это движение, выросшее из европейского романтического национализма. Он многое позаимствовал из еврейской истории, культуры и религии, чтобы узаконить право на создание еврейского национального государства. Палестинский национализм также появился из европейского романтического национализма. Мысль о суверенном государстве, укоренившаяся в арабском мире в конце 19-го столетия, а затем взятая в 1950-х годах на вооружение левыми арабскими сторонниками светского образа жизни, во многом основана на идее о том, что на смену европейским империям придут национальные государства. Палестинское национальное движение происходит из этой традиции, и оно претендует на право палестинской нации на существование – отдельно от других наций.

Здесь мы видим мрачную сторону «Оды к радости», которая коренится в географии. Чтобы существовала нация и государство, им нужно свое собственное место. После Французской революции европейские нации постоянно вели борьбу за свое место в Европе. Оккупация Европы с 1945 по 1991 год приостановила эти споры. А с 1991 года, когда закончилась холодная война, и был составлен Маастрихтский договор о создании ЕС, и по 2008 год казалось, будто эти споры канули в Лету навсегда. Но медленно и незаметно немыслимое превратилось в маловероятное, а маловероятное просто в труднодостижимое.

Романтический национализм способен осуществлять как сны людей, так и их кошмары, и обычно он делает и то, и другое. Газа дает нам ощущение кошмара, а Каталония – ощущение сна. Но в большинстве мест, и особенно в Европе, расстояние от сна до кошмара не так велико, как может показаться. Экономические тяготы вкупе с романтическим национализмом, связанные сегодня воедино такой массивной структурой как Евросоюз, который не в состоянии понять те силы, что таятся под его поверхностью, всегда порождали кошмары на европейском континенте.

Сейчас такое немыслимо. Однако история Европы - это история немыслимого. Я сомневаюсь, что основатели сионизма думали в 19-м веке о Газе как о своем будущем.

Джордж Фридман, "Stratfor", США