В старом избитом анекдоте некий человек говорит о себе, что он ненавидит евреев и велосипедистов, и его всегда спрашивают – а почему велосипедистов? В этой короткой истории – вся сущность расизма. Она банальна. Банальна – и в то же время ужасна. В определенный момент эмоции притупляются, потому что проявления расизма столь многочисленны, что окружающие перестают обращать на них внимание.

Именно это происходит сейчас вокруг высказываний семейства Смотрич, которое отказывается делить пространство с арабами или арабками, будь то политическое пространство или пространство в родильном отделении. Те, кто решили встать на защиту этой расистской семейки, оправдывают слова жены депутата Кнессета от «Еврейского дома» тем, что у каждой роженицы есть право рожать, как она предпочитает, и там, где она предпочитает. При этом они забывают, что речь идет о системе общественного здравоохранения! А в подобной системе какие-то вещи ты вправе выбирать, а какие-то – нет. Нельзя отказываться рожать по соседству с лесбиянками, или с рыжими, или с арабками, потому что они – полноправные гражданки, а не гражданки второго сорта. На том же основании нельзя сказать чиновнице службы национального страхования: «Я не хочу, чтобы ты меня обслуживала, потому что ты «русская». Или – охраннику на входе в больницу: «Не прикасайся к моей сумочке, потому что ты эфиоп». Невозможно принудить людей не быть расистами – но вполне возможно наказывать их за расистские действия или высказывания, и уж по меньшей мере уличать их в расизме, в особенности если речь идет о политиках и общественных деятелях.

В отличие от супруги Смотрича, я рожала только один раз. С другой стороны, поскольку мои девочки-близнецы родились преждевременно, я провела в больнице целый месяц. Я лежала в родильном отделении больницы Хадасса Хар а-Цофим (некоторые из персонала называли эту больницу Хадасса Исауийя из-за близкого соседства с арабским кварталом того же названия). На протяжении месяца соседки у меня менялись десятки раз. Но нас всегда было трое в палате, и мне довелось перезнакомиться с арабками, религиозными, ашкеназками, восточными, русскими и эфиопками. И все были «выжатыми», нервными, слабыми. В родильное отделение «Бэт» попадали в основном женщины с осложнениями, и я не раз слышала по ночам тихие всхлипывания или рыдания. Я и сама, случалось, плакала.

Всем нам было нелегко, если посетители оставались слишком надолго – потому что, несмотря на радость, больше всего нам хотелось поспать, отдохнуть. Сестра, ответственная за это, была непреклонна: не более 4 посетителей одновременно, а по окончании «приемных часов» все покидают палату. Я не помню, чтобы из этих правил делались исключения, и к роженицам-арабкам приходило не больше посетителей, чем к религиозным, поселенкам или «женщинам Востока». По большей части я чувствовала себя настолько слабой, что была неспособна общаться со своими соседками. При этом именно в комнатах для недоношенных младенцев (мои близняшки родились на седьмом месяце) мне запомнились ободряющие улыбки, дружеские рукопожатия и жесты, еле слышные песенки, которые матери напевали своим младенцам, лежавшим в «инкубаторах», на идиш и арабском, на иврите и по-русски.

Я помню, что именно там, в самые тяжелые моменты ожидания — когда же мои девочки оправятся настолько, чтобы я могла забрать их домой, я подумала о том, что больница – единственное место в стране, где возможно пока такое сосуществование, тихое и подлинное. Отец-ультраортодокс, курящий в коридоре с отцом-арабом. Мать – репатриантка из Франции, постоянно плачущая при виде своего ребенка, родившегося с пороком сердца и с надеждой взирающая на врача-араба, которому предстоит оперировать младенца. Я сама – рассказываю своей соседке по палате, арабке из Старого города, что свою широкую хламиду – галабию (единственную одежду, которая мне тогда была впору) я привезла из своей журналистской поездки в Бахрейн, и мы обе смеемся – ведь все это на самом деле шьется в Китае. И у меня здесь есть близкая подруга, медсестра, голосующая только за Ликуд, и два приятеля, дипломированных медбрата, которых зовут Джихад и Нидаль [по-арабски – «Борьба»].

И вот сегодня это мирное сосуществование хочет подорвать семья Смотрич. А за их спинами – целая армия оправдывающих и поддерживающих их, например, рав Леванон, который даже «усилил тезис» и заявил, что хотел бы воздвигнуть между двумя народами стену. Я надеюсь, что израильское общество, при всех его проблемах, сумеет превозмочь это отвратительное расистское поветрие, которое исходит как раз из тех кругов, которые берут на себя смелость говорить от лица иудаизма. Все те, кто не приемлют эти поветрия, обязаны пробудиться и объединиться: во имя жизни, против расизма.