Райская примета

В эту субботу в синагогах помимо очередной недельной главы "Тецаве" читается также и небольшой фрагмент под названием "Захор" - фрагмент из книги Дварим (25.17-19): "Помни, что сделал тебе Амалек на пути, когда выходили вы из Египта. Как он встретил тебя на пути и перебил позади тебя всех ослабевших, а ты был изнурен и утомлен, и не побоялся он Бога. И вот, когда успокоит тебя Господь, Бог твой, от всех врагов твоих со всех сторон, на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе в удел для владения ею, сотри память об Амалеке из поднебесной; не забудь".

Итак, Амалек - это носитель того последнего пропитанного юдофобией зла, которое следует удалить из мира целиком.

Все культуры, какая больше, какая - меньше, содержат в себе нечто позитивное, содержат что-то, что заслуживает вечности и призвано удостоиться ее. Лишь один Амалек представляет собой исключение. И эта исключительность связана с исключительностью его юдофобского контекста.

"Еврейский вопрос" волнует многих, но он все же далеко не у всех выступает на первый план, и уж тем более не всегда разрешается погромом. Однако Творец мира связал свою судьбу с судьбою Израиля, и Его последний суд, как над отдельными людьми, так и над целыми народами в конечном счете сводится к "еврейской теме", к вопросу: благословлял или проклинал ты Израиль?

В мидраше "Тана де Элияу" (ч. 22) сказано: "Все народы и все действия, что мучили Израиль и давили на них, увидев радость Израиля, сожалели и злились в сердце, а затем ушли и больше не вернутся никогда. А все народы и все действия, которые не мучили Израиль и не давили на них, увидели радость Израиля, и было это им дорого".

Нужно думать, не без учета этого окончательного вердикта ТАНАХ находит добрые слова в адрес Египта и Ашшура, составлявших в древности все цивилизованное человечество: "В тот день Израиль будет третьим Египту и Ашшуру; благословением (будут они) среди земли" (Иешайя 19:24-25). Но об Амалеке сказано: "сотри память об Амалеке из поднебесной; не забудь" (25:17-19).

Тора говорит о существовании "народов, которые Он сотворил, на хвалу и на славу, и на благолепие" (Двар 26:18-19), но об Амалеке сообщает, что "конец его - гибель" (Бемидбар 24:20).

Все остальные народы, включая семь ханаанских народов, вроде бы также осужденных Торой на истребление, все же сохраняют в себе какие-то позитивные свойства. Из хананейцев вышло немало приверженцев иудаизма. Лишь внук Эсава Амалек объявлен непримиримым врагом святости, "война у Господа против Амалека из рода в род" (Шмот 17:16).

И эта определенность и пугает и утешает одновременно. Пока продолжается история - все условно, все перемешано. Пока продолжается история - продолжается дознание, в ходе которого выявляется и созидается наша истинная природа.

Состояние подследственных тяжело для всех. Мы жаждем прояснения ситуации, жаждем определенности и в том, что Амалек уже осужден, осужден полностью и однозначно, нами видится какой-то просвет. Значит, это возможно, возможно окончательное отделение зла от добра!

В Гемаре говорится, что наслаждения Ган-Эдена предощущаются в трех образах земного бытия: в субботе, в интимной близости, и… в освобождении от съеденного.

Если две первые аллегории воспринимаются как нечто естественное, то последняя поначалу может вызвать недоумение. И тем не менее этот образ на поверку является самым специфичным, самым характерным признаком райского состояния. Ган Эден предпологает полное отделение от нечистоты.

Таким образом, Амалек существует для нас как знак, как знак того, что градиозное следствие, зовущееся Человеческой историей, когда-нибудь закончится, что удручающая серость нашего бытия когда-нибудь расслоится, расслоится на сияющие счастьем человеческие лица и исчезающее из поля нашего зрения абсолютно черное тело.

Суд над Амалеком видится нами как дальний берег определенности, чуть проступающий в безбрежном океане смутного бытия. И при этом весьма существенно и характерно, что берег этот один, что с другого края человечества не выступает аналогичной злобной силы.

Предельный беспредел

Действительно, не существует другого народа кроме Амалека, память о котором предписывалось бы стереть. И не вдаваясь сейчас в природу этой особенности, я бы хотел обратить внимание на ее "объективный" характер.

В самом деле, столь же удивительно, сколь и характерно, что с одной стороны Амалек распознан как абсолютное зло не только евреями, но и всем человечеством, а с другой, что абсолютное зло распознано человечеством только в нем!

Поразительно, но в современной столь же толерантной к любому маразму, сколь и антисемитской Европе идеологические последователи и преемники Амалека - неонацисты - единственная запрещенная законом идеология!

Нацизм принято сравнивать и даже отождествлять по своей запредельной жестокости с коммунизмом. Более того, ни для кого не секрет, что фашизм явился реакцией на русский большивизм.

В этом отношении Черчиль вполне справедливо назвал фашизм "уродливым детищем коммунизма". Но тот же Черчиль после нападения Германии на СССР сказал: "Нацистский режим неотличим от худших черт коммунизма. Он лишен каких-либо основ и принципов, кроме ненавистного аппетита к расовому господству. Он изощрен во всех формах человеческой злобы, в эффективной жестокости и свирепой агрессии. Никто не был более стойким противником коммунизма в течение последних 25 лет, чем я. Я не возьму обратно ни одного сказанного о нем слова. Но все это бледнеет перед зрелищем, разворачивающимся сейчас".

Николай Бердяев, бывший до прихода к власти нацистов ярым антикоммунистом, вспоминает: "Я чувствовал себя слитым с успехами Красной армии. Я делил людей на желающих победы России и желающих победы Германии. Со второй категорией людей я не соглашался встречаться, я считал их изменниками. В русской среде, в Париже, были элементы германофильские, которые ждали от Гитлера освобождения России от большевиков. Это вызывало во мне глубокое чувство отвращения."

В США, в разгар холодной войны многие желали поставить коммунистов вне закона. Но "антитоталитарные" законопроекты Мунда-Никсона, а позже Вуда и Маккарена, легшие в основание Закона о внутренней безопасности 1950 года, так и не позволили запретить коммунистические партии. В то же время нацисты под таким запретом находились постоянно.

Существует множество аспектов, в которых коммунизм совершенно неотличим от нацизма, и в которых сопоставление гитлеровского и сталинского режимов вполне осмысленно. Однако имеется также и такой аспект, в котором коммунистическая иделогия сохраняет связь с жизнью, а нацистская полностью прерывается.

Итак, если "справа" зло ограничено пределом нацистского беспредела, то "слева" оно, как и повсюду, привычно смешиваясь с добром, уходит за горизонт.

И это понятно, вера в классовые различия не отрицает общечеловеческой солидарности, даже подразумевает ее, в то время как вера в коренное различие между расами несовместима с сохранением человеческого достоинства. Тот, кто выносит еврейство за пределы человечества, сам там невольно оказывается.