Борьба близнецов

В недельной главе "Толдот" рассказывается о соперничестве между Йаковом и Эсавом, начавшемся еще до их рождения: "И молился Ицхак Господу о жене своей, потому что она была бездетна; и Господь выполнил просьбу его, и зачала Ривка, жена его. И толкались сыновья в утробе ее, и она сказала: если так, то зачем же я? И пошла вопросить Господа. И сказал Господь ей: два народа во чреве твоем, и два народа из утробы твоей разойдутся; и народ народа сильнее будет, и больший будет служить младшему. И настало время ей родить: и вот, близнецы во чреве ее. И вышел первый: красный, весь как плащ волосатый; и нарекли ему имя Эсав. А потом вышел брат его, держась рукою за пяту Эсава; и наречено ему имя Йаков. Ицхак же был шестидесяти лет при рождении их. И отроки выросли, и стал Эсав человеком, сведущим в звероловстве, человеком поля; а Яаков - человеком кротким, живущим в шатрах". (25:21-26)

Взаимоотношениям Эсава и Йакова посвящена книга Магараля "Нецах Исраэль". Одним из центральных вопросов, рассматриваемых в этом сочинении, является вопрос: каким образом Эсав оказался столь успешен и возвышен, а Йаков столь унижен?

Согласно Магаралю, в результате борьбы Йаков и Эсав поделили между собой миры: Эсав получил сей мир, Йаков - грядущий, но при этом оба брата продолжают рассчитывать на обладание обоими мирами, их борьба продолжается.

Оставляя пока в стороне вопрос о том, каким образом Израиль, ратующий за победу справедливости в этом мире, на протяжении почти всей своей истории оставался без власти, а Эсав объявивший своим идеалом "царство не от мира сего" - завоевал планету и стал править на ней жесткой рукой, - обратим внимание на одну из составляющей этой земной власти - эстетику.

В 16 главе "Нецах Исраэль", рассматривая одну талмудическую историю (Авода зара 11.б), Магараль показывает, что красота - это непременный атрибут власти, и что она самым явным образом принадлежит Эсаву и развивается им.

Это утверждение поначалу может показаться странным: какая связь между грубым звероловством и утонченной эстетикой? Вроде бы все должно быть прямо наоборот, да поначалу наоборот и было: на протяжении почти тысячелетия христианские народы с крайним презрением относились к эстетике. Более того, христианство, как известно, началось с "культурной революции", сопровождавшейся сокрушением всевозможных произведений искусства, коль скоро они тесно были связаны с идолослужением.

Уже один из первых отцов церкви Юстин считал, что "Христос имел вид, лишенный красоты, чести и славы", а через несколько веков и вовсе была разработана теория "неподобных образов".

Умберто Экко в "Имени Розы" приводит следующий характерный диспут, в котором упоминаются некоторые положения этой теории: "Брaт Вильгельм тут цитировaл Ареопaгитa о познaнии через уродство. А Адельм в тот день вспоминaл словa другого знaменитого мужa - докторa Аквинского - о том, что святые истины лучше предстaвлять в грубых телaх, чем в блaгородных. Во-первых, потому, что легче уберечься от ошибки. Ведь в этом случaе ясно, что низкие свойствa никaк не могут принaдлежaть божественности. А в блaгородном теле непонятно, где проходит грaницa. Во-вторых, это ближе к тому предстaвлению о Всевышнем, кое бытует здесь нa земле, кудa Он является чрез то, что не Он, несрaвненно чaще, чем чрез то, что есть Он. Подобие Божие в сaмых дaлеких от Него вещaх с нaибольшей точностью нaм Его укaзует, и тaк мы узнaем, что Господь превыше всего, что мы способны скaзaть и помыслить. А в-третьих, этим способом божественность лучше всего укрытa от недостойных. В общем, в этот день рaзговор шел о способaх являть истину чрез необыкновенные, остроумные и зaгaдочные обрaзы. Я нaпомнил ему, что в труде великого Аристотеля мы имеем довольно точные укaзaния нa сей счет…"

Но в действительности это было временное отступление от эстетических ценностей, которое лишь предопределило тот взлет искусств, который имел место в эпоху Возрождения.

Человек поля

И это понятно. По-настоящему успешное не может быть безобразным, и сила Эсава, связанная с внешним успехом, неизбежно предполагает эстетическую составляющую. Однако не только в ней дело. Эсав сам по себе, по своему внутреннему духовному складу, оказался близок искусству. Красный привязался к красивому. Все сказано уже в одной короткой фразе: "И отроки выросли, и стал Эсав человеком, сведущим в звероловстве, человеком поля; а Йаков - человеком кротким, живущим в шатрах" (25:27).

В шатрах составляются и исследуются ученые труды, но художественная литература зарождается на просторах полей, беллетристика уходит своими корнями в охотничьи рассказы! Писательское ремесло - это ремесло охотника. Сначала писатель охотится за "типажами", занося в свой блокнот характеры и жизненные эпизоды, а затем выходит уже на ловлю героев, самым безжалостным образом загоняя их в угол. "Возьмите рассказы Чехова, - пишет Шестов, - каждый порознь или, еще лучше, все вместе: посмотрите за его работой. Он постоянно точно в засаде сидит, высматривая и подстерегая человеческие надежды. И будьте спокойны за него: ни одной из них он не просмотрит, ни одна из них не избежит своей участи. Искусство, наука, любовь, вдохновение, идеалы, будущее - переберите все слова, которыми современное и прошлое человечество утешало или развлекало себя - стоит Чехову к ним прикоснуться, и они мгновенно блекнут, вянут и умирают. И сам Чехов на наших глазах блекнул, вянул и умирал - не умирало в нем только его удивительное искусство одним прикосновением, даже дыханием, взглядом убивать все, чем живут и гордятся люди. Более того, в этом искусстве он постоянно совершенствовался и дошел до виртуозности, до которой не доходил никто из его соперников в европейской литературе. Я без колебания ставлю его далеко впереди Мопассана. Мопассану часто приходилось делать напряжения, чтоб справиться со своей жертвой. От Мопассана сплошь и рядом жертва уходила хоть помятой и изломанной, но живой. В руках Чехова все умирало".

Об этой связи писательского ремесла с духом Эсава, с духом Рима в следующих удивительных словах свидетельствует родоначальник русской прозы - Гоголь: "Когда я увидел во второй раз Рим, мне показалось, что я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но, нет, это совсем не то: не свою родину, но родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет".

В этом отношении очень характерно учение Шеллинга, согласно которому Мировой Дух раскрывается не столько в политике и философии, как полагал Гегель, сколько в искусстве. "В искусстве мы имеем как документ философии, так и ее единственный извечный и подлинный органон", - пишет Шеллинг. - "Всякий великий поэт призван превратить в нечто целое открывающуюся ему часть мира, и из его материала создать собственную мифологию; мир этот находится в становлении, и современная поэту эпоха может открыть ему лишь часть этого мира; так будет вплоть до той лежащей в неопределенной дали точки, когда мировой дух сам закончит им самим задуманную великую поэму и превратит в одновременность последовательную смену явлений нового мира"...

Итак, то, что европейская культура придает такое значение эстетике, связано с ее - все еще продолжающимся - обладанием этим миром.