Трудные вопросы

В последней главе книги "Шмот" - "Пекудей" описывается первое Храмовое богослужение: "И было, в первый месяц второго года, в первый день месяца, поставлена была скиния… И поставил золотой жертвенник в скинии собрания пред завесою. И воскурил на нем благовонное курение, как повелел Господь Моше. И повесил завесу при входе в скинию. И жертвенник всесожжения поставил у входа в скинию шатра соборного, и принес на нем всесожжение и дар хлебный, как повелел Господь Моше" (40:17-29).

Это событие описывается также в главе "Шмини" книги "Ваикра", чтение которой начинается на следующей неделе, и которая посвящена преимущественно жертвоприношениям. Впрочем, тема жертвоприношений является сквозной для всего Св. Писания. Фактически уже первая драма Священной истории была связана с этой проблемой: "И был Эвель пастырь овец, а Каин был земледелец. И было, спустя несколько времени, принес Каин от плодов земли дар Господу. И Эвель также принес из первородных овец своих и из тучных. И Господь обратил внимание на Эвеля и на дар его, А на Каина и на дар его не обратил внимания; и очень досадно стало Каину, и поникло лицо его… И сказал Каин Эвелю, брату своему... И когда они были в поле, восстал Каин на Эвеля, брата своего, и убил его". (4:2-8)

Это убийство в действительности лучше всего другого объясняет странное на первый взгляд предпочтение Всевышнего: пролитие крови овец и тельцов предупреждает насилие против людей, и тот, кто чересчур превозносит животных, кончает тем, что убивает человека.

В статье "Хазон цимхонут вэ шалом" рав Кук поясняет, что в древние времена люди не всегда ясно видели разницу между собой и животными, что зачастую они обожествляли животных и приносили им в жертвы людей. Поэтому еврейский культ уделяет такое значение закланию жертвенных животных: в этом культе устанавливалась правильная дистанция между животным, человеком и Богом.

Но разве ситуация не изменилась? Разве человеческие жертвоприношения повсеместно не изжиты? Имеется ли в храмовом служении еще какая-то надобность, кроме предупреждения ритуальных убийств?

Уже много веков прошло с тех пор, как люди прекратили приносить кровавые жертвы (добровольно или вынужденно). И в современном Западном мире стало трудно понять, зачем эти жертвы могли понадобиться Богу?

Ладно бы еще языческие культы, строящиеся на манипуляции энергиями, но что может дать Богу перерезывание козлиных глоток? Зачем это Ему могло понадобиться? Вопрос тем более легитимный, что им неоднократно задается и само священное Писание: "Так сказал Господь: небо – престол Мой, а земля – подножие ног Моих. Что это за дом, который вы (можете) построить Мне, и где место покоя Моего? И все это рука Моя сотворила, и стало все это – слово Господа! И на этого смотреть буду: на смиренного, и сокрушенного духом, и дрожащего над словом Моим. Закалывающий быка (подобен) убивающему человека, приносящий в жертву овцу (подобен) отрубающему голову собаке" (Иешайя 65:1-4).

В любом случае не секрет, что идея возобновления Храмовых жертвоприношений не пользуется у современных людей особой популярностью. Может быть вообще нет смысла в их возвращении?

Философия культа

Ответ на этот вопрос может быть дан двумя способами: применительно к позиции легитимности мясоедства и применительно к позиции его полного морального неприятия.

Начнем с первой категории. Для тех, кто употребляют мясную пищу, все выпады в адрес кровавого культа заведомо лицемерны и малодушны. Если массовый, конвеерный забой скота в специально удаленных от обывательских глаз застенках бурно приветствуется (приветствуется уже одним хорошим аппетитом, вызванным видом сочного антрекота), то почему публичное заклание животного во имя Всевышнего должно с отвращением отвергаться как что-то аморальное? Почему тот, кто считает себя вправе наслаждаться ароматом шашлыков, отказывается верить, что чад всесожжений может быть "благоуханием приятным Господу"? Почему животное может служить гастрономическим капризам человека, но никак не Божественному плану мироустройства?

В действительности же, пока продолжается мясоедение, жертвенный культ является его единственной смысловой подоплекой, единственным его оправданием. Исходно скот забивается именно в Храме, и только в качестве приложения к нему Тора разрешает нежертвенный забой скота: "Только на том месте, которое изберет Господь в одном из колен твоих, там возноси всесожжения твои, и там делай все, что я заповедую тебе. Но сколько угодно душе твоей можешь резать и есть мясо по благословению Господа, Бога твоего, которое Он дал тебе во всех вратах твоих; нечистый и чистый могут есть сие, как газель и как оленя" (Дварим 12.14–16).

Гораздо легче понять в этом плане людей, для которых обжаренные трупы животных на обеденном столе выглядят так же отвратительно, как кровавые внутренности, валяющиеся на полу в мясницкой. Это естественное и здоровое чувство, заслуживающее уважения.

Однако хотя религия и применяется к человеческим эмоциям, она не идет у них на поводу. Воля Создателя должна приниматься человеком безо всяких условий. Если Бог мог потребовать от Авраама, чтобы тот заклал собственного сына, пусть и в качестве не доведенного до конца испытания, то Он вполне серьезно может требовать от него также и заклания ягнят.

Сегодня наше религиозное чувство в первую очередь связывается с молитвой и чтением Слова, а не с забоем жертвенного животного. Тем не менее первичным в религии навсегда остается именно это действие, в чем отдают себе отчет даже и некоторые христиане. Так русский православный философ Павел Флоренский, пытаясь наполнить смыслом христианские таинства, вынужденно обращается к культу как таковому и в этом отношении особо выделяет как раз культ Иерусалимского Храма.

"Храм Иерусалимский… Считаю нужным хотя двумя–тремя штрихами очертить этот культ: в известном смысле всякий культ истинен. Но этот, иерусалимский, в особенности и несомненной бесспорности есть истинный культ Истинного Бога. Мы не можем не считаться с ним, если хотим приблизиться к пониманию культа вообще, — ибо он бесспорно истинен, но, кроме того, он столь же бесспорно величествен. Его огромность, великолепие, богатство, так сказать, интенсивность — во всех его проявлениях, вообще своего рода единственность в мировой истории, а что еще важнее, его известность и обследованность в подробностях мельчайших и тончайших, знание всех его казусов, как ритуально–технических, таквнутренне–литургических, делают этот культ непременным и неустранимым предметом при исследовании культа вообще…. При освящении Соломонова храма было заклано 22000 быков и 120000 овец. Порою священники ходили по щиколотку в крови—весь огромный двор был залит кровью. Вообразите, запах крови, тука, фимиама—слышно было в Хевроне—дыма—трубные звуки—от 21 до 48 во время жертвы всесожжения - пение бесчисленных хоров, конечно, блеяния, крики и стоны животных, вопреки стараниям их привести к молчанию. Со слабыми нервами сюда нечего было идти. Недаром существовал под угрозою смерти запрет иноплеменникам делать хотя бы шаг далее известного места. В день суккот—кущей—приносилось 70 быков: 13 в первый день, а там все менее на один,—ведь надо же их сжечь!... Повторяю, трудно было вынести ИСТИНУ высшей реальности, открывающуюся в культе. Прикосновение к ковчегу убивало, осквернение культа каралось смертью. В поток Кедронский спускалась жертвенная кровь,—и осадком крови удобрялась вся Палестина: столько было крови! Кровь, кровь, кровь — кровь, "в которой душа", —текла потоками".

Тот, кто согласен есть животных – пусть посмотрит в лицо действительности, пусть не закрывает глаза на духовный корень своего биологического существования, и пусть увидит заклание животных как действие в первую очередь страшное, хотя и легитимное. Продолжать питаться мясом, но при этом отказывать жертвенному культу в каком либо смысле – означает рубить сук, на котором сидишь.

Жертвенный культ - это первозданный иррациональный естественный язык, основательно подзабытый человечеством, в особенности человечеством современным - знакомым с животными только в виде расфасованной пищи. Но это не значит, что этот язык не заслуживает того же возрождения, который пережил язык пророков.