В прошлом году модным словечком геополитического мира был "поликризис" — термин, который, казалось, отражал всепроникающую атмосферу глобальных потрясений: пандемии, войны, изменения климата, энергетического кризиса, деглобализации, инфляции и глобального долга.

В этом году эквивалентным термином может быть "многополярность", мягкое слово для зыбкой геополитической ситуации соперничества между США и Китаем. То, что происходит с остальными странами — эхо холодной войны и движения неприсоединения полувековой давности.

Президент Франции Эммануэль Макрон ошеломил союзников в этом месяце, когда заявил, что Европа должна стать "третьим полюсом" на мировой арене, и озвучил сомнения относительно возможности следовать примеру Америки в отношении Украины и Тайваня.

Но наиболее театрально презирает американское лидерство президент Бразилии Луис Инасиу Лула да Силва. С тех пор как он вернулся к власти в январе, Лула уже отказался осудить вторжение России и поддержать Украину; отправил делегацию на встречу с ненавистным президентом Венесуэлы Николасом Мадуро; разрешил иранским военным кораблям заходить в бразильские порты в нарушение санкций США; объявил о планах ввести с Аргентиной своего рода общую валюту, которая может превратиться в нечто вроде латиноамериканского евро; поехал в Китай с десятками бразильских бизнес-лидеров для подписания более 20 двусторонних соглашений. Оказавшись в Китае, он обрушился с критикой на глобальный финансовый порядок, который фактически требует, чтобы все страны вели бизнес в долларах.

Возможно, эти жесты не должны так удивлять. В течение первых двух президентских сроков Лулы, которые закончились в 2010 году, он выступал против ВТО, добивался постоянного места Бразилии в Совете Безопасности ООН и признал Палестину независимым государством. Точно так же риторика Макрона следует за упреком Жака Ширака в адрес Джорджа Буша по поводу войны в Ираке.

Но в наши дни Лула и Макрон выглядят как олицетворения зарождающейся новой геополитики: в это же время Нарендра Моди из Индии ведет переговоры с ЕС о соглашениях об экологически чистой энергетике, передаче технологий и оружейных сделках вскоре после громкого саммита с Китаем, а развивающийся мир отказывается принять сторону в конфликте на Украине.

Американцам этот пейзаж может показаться дезориентирующим. На прошлой неделе во время встреч МВФ и Всемирного банка в Вашингтоне бывший министр финансов Лоуренс Саммерс полушутя пожаловался, что ему становится "одиноко на правильной стороне истории". Он продолжил: "Существует признание фрагментации мира, и — что, возможно, еще более тревожно — я думаю, что растет ощущение, что наш фрагмент может быть не лучшим, с которым можно ассоциироваться".

Но американцы опасаются великого сдвига, и в конечном счете, вполне возможно, преувеличивают масштабы изменений. Действительно ли это новая холодная война, если подавляющее большинство наших телефонов и критическая доля антибиотиков, используемых американцами, производятся в Китае, несмотря на растущую напряженность между Вашингтоном и Пекином? Действительно ли мы наблюдаем развертывание деглобализации, если доля мировой торговли в мировой экономике лишь немного снизилась после финансового кризиса? Есть ли смысл паниковать по поводу "дедолларизации", когда 88% валютных операций связаны с американской валютой?

Это не означает, что ничего не меняется или что эти изменения не являются разрушительными, просто наши идеи о будущем могут опережать факты. "Многополярность" — это не законченная карта новой мировой системы, а утверждение о направлении дрейфа.

Американцев это в любом случае может расстроить. Как писал мой коллега Росс Даутхат, за последнее десятилетие в глобальном мнении произошел поразительный поворот против США, а вторжение в Украину лишь немного изменило в остальном устойчивую траекторию.

Но одна любопытная черта этого поворота в том, что Штаты не переживают большого упадка. Как недавно подчеркнул The Economist в статье об "удивительной экономике" Америки, какими бы ни были проблемы нашего общества и нашей политики и как бы безрадостно ни оценивали сами американцы состояние и будущее страны, по высшим экономическим стандартам США остаются бесспорной силой.

С момента окончания холодной войны и в период после 11 сентября — период, часто характеризующийся неудачами Америки и подъемом Китая — доля США в мировом ВВП ничуть не уменьшилась. Его доля в производстве стран G7 выросла почти вдвое, с 40% в 1990 году до 58% сегодня. Скорректированные по покупательной способности доходы выше в Миссисипи, самом бедном штате Америки, чем во Франции Макрона. Без учета Парижа разница еще драматичнее. В Британии скорректированный средний доход не выше, чем в Арканзасе (включая Лондон, конечно).

Подобные сравнения не идеальны: социальные государства Северной Европы устроены иначе. Но они все же что-то говорят об экономическом влиянии и статусе Штатов на мировой арене.

В то же время население Китая, вероятно, уже достигло своего пика и скоро уменьшится. Китай столкнулся с рядом "лежачих полицейских" — некогда немыслимые периоды рецессии, кризисы в секторах недвижимости и строительства уже заставили аналитиков пересмотреть прогнозы о том, что Китай скоро станет крупнейшей экономикой мира.

За границей траты и инвестиции Китая по-прежнему значительны; он остается гораздо более крупным кредитором развивающегося мира, чем Всемирный банк или Международный валютный фонд. Но эти расходы также были сокращены в последние годы, поскольку страна отказалась от своего проекта "Один пояс, один путь" для строительства или финансирования инфраструктуры развивающегося мира.

Война в Украине уже многое изменила не только в Восточной Европе. И эти изменения будут только нарастать — новый устойчивый мировой порядок возникнет нескоро.

Перевод публикации NYT.

Дэвид Уоллес-Уэллс - писатель и футуролог, исследует изменение климата и технологии.