Три и Семь

В главе "Итро" описывается дарование Всевышним Десяти заповедей, которые позже были запечатлены на двух каменных скрижалях, по пяти на каждой.

Само это число - десять - невольно вызывает вопрос: соответствуют ли эти заповеди десяти Божественным качествам - сфирот, или же это чисто случайное числовое совпадение?

Задавшись однажды этим вопросом, я предпринял некоторые поиски, оставшиеся безрезультатными.

И это при том, что в отношении семи заповедей сыновей Ноаха такое соответствие как раз традицией устанавливается, устанавливается в связи с семью нижними сфирот.

Так запрет убийства соответствует качеству Гвура (Суд); запрет разврата - Хеседу (Милости); запрет воровства - соответствует Тиферет (Красоте); богохульства - Ход (Великолепию); запрет идолопоклонства - Нецаху (Торжеству); запрет питаться неумертвленными животными соответствует Йесоду (Основе), а судебная система - Малхуту (Царству).

Причина, по которой именно семь заповедей, а не десять удостаиваются ассоциации со сфирот достаточно понятна: не все Божественные качества проявились в процессе Священной истории.

Сотворение мира, согласно каббале, происходило следующим образом: Бесконечный ("Эйн-Соф") сократился, освободив тем самым место для тьмы, в которой все же сохранился след Божественного присутствия. Этот след принял образ десяти сфирот, десяти сосудов, в которые устремился Божественный свет. Но произошел сбой. Давление света выдержали лишь три верхние сфирот ("Кетер" - Венец, "Бина" - Разум и "Хохма" - Мудрость), но шесть следующих (Гвура, Хесед, Тиферет, Ход, Нецах и Йасод) оказались разбиты ("швират акелим"), сосуд седьмой сфиры - Царство ("Малхут") треснул. Искры света перемешались с осколками сосудов, создав так называемый мир скорлуп - "клипот", в которых истинное и ложное соседствуют.

Священная история, являющаяся исправлением ("тикуном") сложившейся ситуации, касается лишь семи разбитых сфирот. В ходе Священной истории эти семь божественных качеств явились в мир через семь Пастырей - Авраама, Ицхака, Йакова, Йосефа, Моше, Аарона и Давида.

В свою очередь, Зоар связывает этот исторический процесс "тикуна" с семью днями творения: "Приди и взгляни, семью высшими днями сотворил Святой мироздание. И на них взрастил и построил миры. Это то, о чем сказано: "ибо шесть дней создал Всевышний" ("ки шешет ямим"); а не сказано "шестью днями" ("бешешет ямим"). И против этих семи вышних дней, создал на земле семь истинных праведников, осуществить их. Каждый против своего дня. И взрастил их каждого в поколении соответствующего ему. И они отцы мира. Авраам, Ицхак и Йаков, и Йосеф, и Моше, и Аарон, и Давид. И они именуются родителями, связанными с семью днями, как сказано: шесть дней изначальных и седьмой стоит перед ними, и об этом сказано: "и дом Давида - как ангелы, как ангел Господень пред ними".

И все же Десять заповедей в такой мере выглядят соответствующими всем десяти Сфирот, в такой мере напрашиваются на сопоставление с ними, что от сопоставления этого трудно удержаться.

Десять Божественных повелений подразделяются на две группы: заповеди, написанные на первой скрижали, относятся к заповедям между Богом и человеком; заповеди второй скрижали - регулируют отношения между человеком и его ближним.

Скрижали эти часто изображают на зданиях синагог, обычно с указанием лишь начальных слов соответствующих речений.

Я Господь. Не убивай.
Да не будет у тебя. Не прелюбодействуй.
Не делай себе кумира. Не кради.
Помни день субботний. Не лжесвидетельствуй.
Чти отца твоего. Не домогайся.

Однако при чисто содержательной оценке (даваемой без привязки к распределению законов по скрижалям), заповеди, связанные с Богом естественно было бы ограничить тремя первыми, которые как раз вполне можно было бы уподобить трем верхним сфирот: Кетер, Бина и Хохма.

Итак, Десять заповедей естественно было бы подразделить на три и семь. Три первые заповеди трансцендентальные, культовые; семь следующих - имманентные, практические.

Историческая параллель

Возможность и осмысленность приведения реалий нижнего мира в соответствие со всеми Десятью сфирот усматривается также при сопоставлении мета-исторического разбиения сосудов с разбиением - историческим, имевшим место при встрече иудейской и эллинской цивилизациями.

Как это происходило?

Поздние эллинские философы скептически относились к религии своего народа, видели в родной мифологии некую недофилософию. Они устремляли свой взор к чистым интеллектуальным формам.

Эллинскую мудрость, освободившуюся от тьмы мифологии, но в то же время лишенную Божественного света, естественно уподобить сосудам, призванным этот Свет воспринять. Философии было предначертано представить Святое во всеобщем виде, сохранив его верховный суверенитет. Но это было сделано лишь отчасти.

В своей книге "День шестой" я пишу: "Начало, положенное встречей Израиля с Александром Македонским, было радужным. Согласно Талмуду, воспитанник Аристотеля оказался поражен ответами, данными еврейскими мудрецами на его каверзные вопросы. Александр поклонился первосвященнику Шимону Ацадику, узнав в его лике образ того ангела, который сопутствовал ему на полях сражения. Со своей стороны и р.Шимон высоко оценил Александра, распорядившись, чтобы его имя было дано всем родившимся в том году коэнам.

В тот миг эллины и иудеи пробудили друг у друга взаимный интерес, и менее чем через столетие Тора была переведена на греческий.

Перевод этот, инициированный эллинизированным египетским царем Талмаем (Птолемеем II Филадельфом), поначалу был воспринят в еврейском мире восторженно. Свиток Септуагинты (в отличие от любого другого последующего перевода на какой-либо иной язык) был признан пригодным для чтения в собрании молящихся.

Таким образом, в лицах царей Александра и Талмая опознаются признаки двух верхних, выдержавших напор света сфирот - Венца и Разума. К третьей из них - Мудрости - можно отнести Аристотеля, бывшего воспитателем Александра, и по свидетельству Клеарха, с величайшей похвалой отзывавшегося о встретившемся ему однажды еврейском мудреце.

Со своей стороны еврейский мир также весьма высоко оценил Аристотеля. Вот как высказывался о нем испанский каббалист XIV века р. Моше Ботарел (в комментарии к "Сефер Йецира"): "Душа Аристотеля находится в раю, в Саду Жизни, в заслугу за его важные и верные мысли. Жизнью клянусь, что глубоко его почитаю и считаю отцом мудрости. Он учил множеству мудрых вещей, которые находятся в согласии с учением наших мудрецов. Благодаря ясности своего восприятия он постигал глубокие истины — а наши раввины говорили, что мудрец выше даже пророка. И хотя он был греком, он стремился продемонстрировать единство и величие Творца".

Таким образом в трех этих фигурах - Александре, Аристотеле и Талмае можно усмотреть представителей трех верхних сфирот, удержавшихся при первом столкновении со Светом.

Однако в следующий миг хрупкий философский хрусталь не выдержал напора. "Общие соображения" оказались неспособны вместить логику Творца, избравшего Себе один народ, оставаясь при этом Отцом всех людей.

В эллинском мире Септуагинта была воспринята лишь как одно из творений человеческого гения. В Александрийской библиотеке Книга книг удостоилась почетного соседства с диалогами Платона, но не сакрального почитания. Дело кончилось тем, что евреи объявили Септуагинту "львом, посаженным в клетку".

Однако с возникновением христианства плененный лев превратился в набитое опилками "ветхое" чучело. Так, христианский апологет Иустин, не напрасно прозванный Философом, в следующих словах выразил "здравомысленное" отношение к законам Торы: "Что же касается до чрезмерной разборчивости иудеев в пище, их суеверия в соблюдении субботы, тщеславия своим обрезанием, лицемерия в постах и новомесячиях, - все это так смешно и не стоит слова, что, думаю я, нет нужды тебе узнать об этом от меня… Также не достойно ли осмеяния тщеславиться уменьшением плоти как свидетельством особенного избрания, как будто за это они преимущественно возлюблены Богом?".

От этого умозаключения было уже рукой подать до вердикта, вынесенного Афанасием Великим: "Евреи более не народ, избранный Богом, а властители Содома и Гоморры".

В этой теологии, объявившей Израиль тьмой, искры света смешались с осколками философского хрусталя и нуждались в исправлении - "тикуне".

"Как добиться того, - вопрошает Шестов - чтобы, читая Писание, толковать и понимать его не так, как нас приучили это делать великие мастера Греции, а так, как того хотели и требовали от своих читателей те, которые передали нам через книгу книг то, что они называли словом Божиим?"

Как это видно из творчества самого Шестова, разбившиеся сфирот стали воссоздаваться мастерами европейской культуры. Каждый из этих мастеров вписал свою главу в Великую Поэму Мирового духа, которая завершилась экзистенциальной философией, продублировавшей некоторые прозрения иудаизма". В своем романе "День шестой", посвященном жизни литературных гениев последних восьми столетий, я дал иудейскую интерпретацию европейской культуре, предположив, что подобно тому, как в древнем Израиле посредством ее семи Пастырей проступила истина, так она же - на универсальном и одновременно на дьявольском уровне отобразилась в секулярной европейской культуре посредством семи ее пастырей - Данте, Сервантеса, Шекспира, Гетте, Шеллинга, Канта и Пушкина (согласно Зоару, "ситра ахра" также представлена десятью сфирот).