Однажды мне позвонил по телефону Биньямин Нетаниягу, и это был неожиданный, неприятный и во всех отношениях незабываемый звонок. Случилось это в 2004 году, когда Нетаниягу был министром финансов в правительстве Ариэля Шарона, а я — редактором "Джерузалем пост". В те времена никто не воспринимал Израиль как динамично развивающуюся "страну стартапов" — такой страной он сделался позднее, в основном благодаря политике Нетаниягу. Отнюдь, это была страна, страдавшая не только от волнообразных атак палестинских террористов‑смертников, но и от обессиливающего наследия своих социалистических истоков: ее обременяли высокие налоги, неэффективные государственные компании, чрезмерные субсидии по линии соцобеспечения, раздутый госсектор. С экономической точки зрения чаще напрашивались сравнения Израиля с Аргентиной, чем, скажем, с Швейцарией.

Нетаниягу знал, что я — один из немногих главных редакторов в Израиле, которые всецело поддерживают его спорную программу снижения налогов, приватизации, дерегулирования и строгой бюджетной дисциплины. Он также знал: хотя в Израиле "Пост" не имела громадного влияния, газету широко читали многие зарубежные инвесторы, политики, финансовые аналитики и оборотистые люди того сорта, которых он всегда старался обхаживать.

Но в тот день он позвонил не делиться планами. Он накинулся на меня из‑за того, что один колумнист отдела мнений "Пост" упомянул о печально известном эпизоде в 1993 году, когда Нетаниягу выступил по телевизору, чтобы сознаться в супружеской измене, а заодно разоблачить попытку шантажа. "Мои дети теперь умеют читать по‑английски, чтоб вы знали!" — сказал он, игнорируя тот факт, что об этой истории его дети запросто могли бы узнать и из ивритских источников в интернете.

Лишь через несколько минут до меня дошло: эту тираду он произнес вовсе не с целью пожаловаться на несправедливое или неточное освещение фактов. Нет, это был выговор за то, что газета не смогла осветить их подобострастно — как если бы "Пост" существовала, чтобы создавать отцу позитивный имидж в глазах его детей. Он, в отличие от большинства политиков, не стремился обхаживать меня как дружелюбного представителя прессы. Я потребовался ему в качестве козла отпущения, и он без обиняков дал мне это понять.

Этот давний разговор с бывшим и будущим премьер‑министром мало что значил сам по себе — хотя привычка Нетаниягу требовать раболепных статей ударила по нему бумерангом, когда он вернулся на пост премьер‑министра.

И все же эта история помогает объяснить парадокс Биньямина Нетаниягу на протяжении, пожалуй, самого парадоксального за всю его долгую политическую карьеру года. А именно: как человек с такими устремлениями, талантами и неоспоримыми достижениями столь часто умудряется проявлять мелочность и поступать во вред себе? И как могло получиться, что премьер‑министр, среди недавних триумфов которого есть мирные соглашения с четырьмя арабскими государствами, серия грандиозных ударов по ядерной программе Ирана и рекордная по глобальным меркам кампания вакцинации от Ковид‑19, потерпел поражение на выборах, а верх взяла самая странная в израильской или даже всей западной истории коалиция политических партнеров?

Если ответить кратко, дело в личных отношениях.

В 1998 году, когда шел бурный первый срок Нетаниягу на посту премьера, его отец Бенцион в интервью рассказал о своем втором сыне без прикрас. "Он не знает, как научиться манерам, которые пленяли бы людей похвалами или великодушием, — сказал он, а потом добавил: — Ему не всегда удается выбирать самых подходящих людей". Самое хорошее, что смог сказать Бенцион о своем мальчике: "Вполне возможно, пост министра иностранных дел подходил ему больше, чем пост главы государства. Но в данный момент я не вижу никого получше". Не нужно быть диванным психоаналитиком, чтобы заметить: "Ничего себе папаша…"

В действительности Биньямин Нетаниягу может вести себя подкупающе и обаятельно — по крайней мере, прилюдно. Но в наблюдениях его отца было немалое зерно истины. Прибыв в Израиль, чтобы стать редактором "Пост", я навестил своего предшественника на этой должности — Давида Бар‑Илана, пианиста и публициста: тот в свое время пошел работать к Нетаниягу пресс‑секретарем, но затем навлек на себя гнев — как и столь многие его предшественники и преемники — его супруги Сары, дамы, на которую люди смотрят со страхом и без симпатии. То, как муж и жена Нетаниягу обошлись с Давидом, настолько его травмировало, что после сердечного приступа, подорвавшего его здоровье, он "сделал ручкой" Нетаниягу, когда тот решил навестить больного.

Примечательно, насколько типичны такие истории для тех, кто все эти годы знает Нетаниягу. И эти истории во многом объясняют, отчего оборвалось долгое правление Нетаниягу в качестве премьер‑министра: над ним не взяли верх идеологические противники, его крах объяснялся не судебным иском в его отношении, его не вытурили с должности после какого‑то политического фиаско. Причина другая — Нетаниягу пал, потому что, проявив смесь самодурства и ревности, допустил, чтобы слишком многие из его былых союзников и идеологических попутчиков превратились в навеки обозленных на него бывших друзей.

Новоиспеченный премьер‑министр Нафтали Беннет когда‑то был протеже Нетаниягу и в 2006-2008 годах возглавлял его канцелярию, а затем гневно порвал с ним. Гидеона Саара, нового министра юстиции, именно Нетаниягу привел в "Ликуд", но Саар с ним рассорился, когда Нетаниягу счел его возможным соперником за партийное лидерство. Министр обороны в новом и предыдущем составе правительства Бени Ганц — Нетаниягу когда‑то назначил его начальником Генштаба Армии обороны Израиля — в прошлом году был обманут и подвергся политическому унижению, когда пошел на сделку с Нетаниягу о разделе власти: Нетаниягу вовсе не собирался соблюдать условия сделки (и, как и следовало ожидать, их нарушил). Авигдор Либерман, новый министр финансов, был для Нетаниягу идеологическим "духовным побратимом" и правой рукой, но возненавидел его, когда Нетаниягу санкционировал частные расследования деятельности родственников Либермана и анонимную атаку на этих родственников посредством жалоб в органы правопорядка (по крайней мере, так утверждает сам Либерман).

"В моем кодексе чести это грех, за который нет прощения даже в Йом Кипур, — сказал Либерман в марте. — О том, что я усядусь рядом с Нетаниягу, нельзя и помыслить — это несбыточная фантазия".

Эти четверо, вместе взятые, контролируют 28 мандатов в кнессете. На последних выборах, вместе с одной или обеими ультраортодоксальными партиями, они без труда обеспечили бы Нетаниягу и его партии "Ликуд", располагающей 30 мандатами, прочную поддержку правоцентристов — если бы только Нетаниягу сумел перетянуть их на свою сторону. И все же, когда дело касалось премьер‑министра, распря объяснялась личными причинами. То, что они предпочли выступить сообща с центристской "Еш Атид" Яира Лапида, исламистской РААМ Мансура Аббаса и левыми из "Партии труда" и МЕРЕЦ, выпукло демонстрирует, что сила отталкивания, свойственная личности Нетаниягу, оказалась мощнее, чем сила притяжения, свойственная его идеологии. Близкое личное знакомство с Царем Биби позволяет понять в том числе, отчего он перестал быть царем.

Однако, если мы будем судить о Нетаниягу только по его недостаткам, невозможно объяснить тот факт, что он — самая влиятельная фигура в политической жизни Израиля после Давида Бен‑Гуриона. В глазах его завзятых критиков это влияние — лишь побочный эффект его умения побеждать на выборах, а это умение они объясняют так: мол, Нетаниягу — златоуст, ловко умеющий нагнетать страхи, апеллирующий к расистской стороне Израиля; фактически фигура наподобие Дональда Трампа, только мозги работают получше.

Эта карикатура принижает Нетаниягу и его избирателей. Кроме того, она также не отражает весь размах его достижений за второй, 12‑летний срок на посту премьера. Давайте перечислим лишь несколько.

Дипломатия. Самые блестящие достижения в дипломатическом наследии Нетаниягу — это "Соглашения Авраама", фактически положившие конец арабо‑израильскому конфликту (даже если "локальные конфликты‑филиалы", прежде всего конфликт с палестинцами, продолжаются). Эти соглашения появились не по воле случая. Они — плод восхищения арабов экономическим успехом Израиля, уважения арабских лидеров, которое Нетаниягу снискал своей готовностью осудить ядерную сделку с Ираном (и косвенно Барака Обаму) в конгрессе США , а также ловкого умения заключать сделки: в том числе прозвучала угроза аннексировать значительную часть Западного берега Иордана, позднее использованная на переговорах как элемент торга за признание Израиля на дипломатическом уровне.

Но "Соглашения Авраама" — не единственная победа Нетаниягу в дипломатии. Он возобновил или укрепил старые связи Израиля с африканскими странами: Угандой, Эфиопией, Руандой, Чадом, Нигерией — с государствами, которые являются полем боя при борьбе с исламистским террором. Он завязал прочные узы личной симпатии с Нарендрой Моди, премьер‑министром Индии, и Синдзо Абэ, премьер‑министром Японии. Он поддерживал вполне функциональные отношения с Владимиром Путиным, а это отвечает жизненно важным интересам Израиля, что бы вы ни думали о российском лидере. Он наладил стратегические связи с Грецией — исторически одной из самых антиизраильски настроенных европейских стран.

И, разумеется, он обхаживал Трампа. Многие американские евреи скандализованы этим — но неужели Нетаниягу достиг бы большего, если бы насмехался над американским президентом а‑ля, допустим, канадский премьер‑министр Джастин Трюдо? Но знаки внимания Нетаниягу к 45‑му президенту США окупились сторицей в том, что касается интересов израильтян: американское посольство теперь в Иерусалиме, США признали суверенитет Израиля над Голанскими высотами, а своим отношениям с палестинским руководством стали придавать намного меньше значения, чем раньше. Администрация Байдена развернула этот курс на 180 градусов, что было вполне предсказуемо, но она вряд ли отменит решения о посольстве или Голанских высотах. Это достижение для Израиля нерушимо.

Безопасность. Несмотря на три болезненные войны с ХАМАСом в Газе и ужасающую "интифаду ножей" в 2015 году, жизнь израильтян в период премьерства Нетаниягу была безопаснее, чем в десять лет террора и отступления между первым и вторым сроками Нетаниягу на этом посту. По‑видимому, региональная обстановка в том, что касается положения Израиля, тоже относительно улучшилась — по крайней мере, в отношениях с суннитскими арабскими государствами. Кроме того, Нетаниягу не сделал палестинцам никаких бесповоротных уступок, даже в те восемь лет, когда на него жестко давила, требуя таковых, администрация Обамы.

Причины этого относительного спокойствия — во многом в том, что израильские генералы именуют "войной между войнами", но это вполне можно было бы назвать "доктриной Нетаниягу". После того как в 2010 году Нетаниягу отговорили от полномасштабного удара по ядерным объектам Ирана, он стал довольствоваться стратегией низкоинтенсивного, но неослабного военного давления на врагов Израиля — давления такими способами, которые редко влекут за собой открытые удары в отместку или вызывают полемику в международном сообществе. В 2019 году начальник Генштаба Армии обороны Израиля Гади Айзенкот сказал мне по поводу Сирии, что Израиль "поразил тысячи целей, не беря на себя ответственность за удары и не требуя признания своих заслуг". Иерусалим также внес важный вклад, помогая Каиру подавлять повстанцев‑исламистов на Синайском полуострове такими способами, которые на Западе проходят почти незамеченными, но помогают упрочить связи Израиля с арабским миром в сфере безопасности.

А есть еще и Иран: там Израиль вел самую экстраординарную и длительную в новейшей истории кампанию тайных операций. В 2018 году "Моссад" завладел всем ядерным архивом Ирана, и в результате США вышли из ядерной сделки с Ираном, а продолжающиеся атаки на ядерные объекты и ученых‑ядерщиков вновь и вновь мешают ядерной отрасли Исламской Республики развиваться по графику. Когда в начале июня затонул самый большой корабль ВМС Ирана, а в тот же день вспыхнул крупный пожар на большом нефтеперерабатывающем заводе, обслуживающем Тегеран, как‑то не верилось, что это лишь совпадение.

Экономика. Нетаниягу — первый премьер‑министр Израиля, который хорошо понимал в экономике и ценил бизнес. Нетаниягу также понимал, что не существует объективных причин, которые мешали бы Израилю стать богатой страной — и что это богатство будет не пятном на нравственном облике Израиля, а подспорьем его всестороннего благополучия.

В 2009 году, когда Нетаниягу вернулся в кресло премьера, ВВП Израиля составлял (в пересчете на нынешние цены) 207 млрд долларов. Десять лет спустя, накануне пандемии, ВВП почти удвоился — достиг приблизительно 400 млрд долларов. Для сравнения: за тот же период экономика Великобритании выросла лишь на 17%. Средняя зарплата в месяц в Израиле сейчас без малого на 50% выше, чем в 2009‑м. Израиль перестал быть страной, где, согласно старому афоризму, вы могли бы нажить небольшой капитал, если бы приехали с большим капиталом.

Как и в любой стране, тут можно поспорить о первопричинах имущественного неравенства и распределения богатства, не в последнюю очередь связанных с классовой, этнической и религиозной принадлежностью. Но одно не должно вызывать споров: богатство дает Израилю те стратегические преимущества, которых он не имел прежде. Как недавно отметил кто‑то из авторов "Нью‑Йорк таймс", 40 лет назад помощь США Израилю была эквивалентна 10% его экономики, сегодня же она, составляющая без малого 4 млрд долларов в год, ближе к одному проценту. Богатство помогает снизить зависимость. Оно также повышает притягательность Израиля как места нового жительства для евреев, которые в своих домах в диаспоре больше не чувствуют себя в полной безопасности или, возможно, просто ищут благоприятные возможности.

Палестинцы. Большинство премьер‑министров до Нетаниягу понимали палестинский вопрос неверно: одни мнили, что палестинцев как отдельного народа не существует или не должно существовать, другие полагали, что это важнейший или даже единственно важный вопрос. Оба подхода оказались катастрофически неудачными.

Нетаниягу уяснил, что Израиль не может ни безопасно для себя отделиться от палестинцев политически, ни сосуществовать с ними неопределенно долго. Правильный подход — это долгосрочное тактическое управление ситуацией, а не грандиозные планы примирения или решения касательно "окончательного статуса".

Этот подход основан на убежденности в том, что на деле время работает на Израиль, продиктованной, как минимум, тремя соображениями. Во‑первых, демографическая ситуация среди еврейского населения далеко не так безысходна, как часто утверждают (эмпирические доказательства широко подтверждают такую оценку — по крайней мере, если среди израильских евреев сохранится высокая рождаемость, а у арабов продолжится снижаться). Кассандры из левого лагеря уже десятки лет предостерегают о демографической "бомбе с часовым механизмом", но, как и на пресловутых часах из "Бюллетеня ученых‑атомщиков" , стрелки, похоже, почему‑то никак не дойдут до полуночи.

Во‑вторых, вопреки широкому мнению, текущая идеологическая обстановка не так уж опасна для Израиля — хотя действительно есть брезгливые либералы, кампании БДС в университетах и рост антисемитизма в Европе и США. Дело в том, что многие страны мира движутся в сторону более ярко выраженного национализма. Благодаря этому Израиль обретает в мире новых друзей, будь то евангелические христиане в США или индуисты‑националисты в Индии (а также некоторые отталкивающие фигуры, такие как венгерский премьер‑министр Виктор Орбан). Неослабевающая угроза исламизма тоже помогает Израилю в том смысле, что успех Израиля в борьбе с этой угрозой широко замечают и им восхищаются.

И, наконец, в‑третьих, арабские страны подустали от отстаивания интересов палестинцев — по крайней мере, от максималистских вариантов этой борьбы — и готовы заморозить этот вопрос ради достижения своих общих с еврейским государством целей. Тот факт, что во время последней вспышки боев в Газе почти не было слышно возгласов протеста из Каира, Эр‑Рияда, Абу‑Даби или столиц других арабских стран, указывает, что эта оценка во многом подтверждается.

За пределами Израиля почти все вышеописанное проходит незамеченным. Отчего? Главные причины — низкий уровень журналистики, маниакальная сосредоточенность на обидах палестинцев, а также явление, которое можно назвать разве что "синдромом умопомешательства Биби" у его критиков, среди которых много американских евреев левого толка. (Некоторые из этих критиков охотно уверяют, что их претензии к Израилю всецело объясняются их презрением к Нетаниягу. Но не стоит, затаив дыхание, дожидаться, что при новом коалиционном правительстве эти люди займут более умеренную позицию.)

Однако Нетаниягу так долго просидел в своем кресле, потому что во многих отношениях очень хорошо справлялся со своей работой. После утопических безрассудств поборников мирного процесса в 1990‑х, болезненной второй интифады в начале века и некомпетентных действий Эхуда Ольмерта на войне 2006 года с Ливаном легко видеть, чем пленяет Бибиситтер (так его назвали в одном из его предвыборных рекламных роликов): это надежная пара рук, под его надзором дети будут спать спокойно.

Но и это еще не самая полная картина.

Вот типичная обвинительная тирада в адрес Нетаниягу: мол, это идеолог, не знающий угрызений совести, его единственная цель — "Великий Израиль" и ради достижения этой цели он пойдет на все, хоть путем лукавого увиливания, хоть средствами неприкрытой демагогии. Есть и альтернативное мнение (чаще всего так полагают критики Нетаниягу в лагере консерваторов) — дескать, он то ли недостаточно мужественно верит в свои убеждения, то ли вообще мало во что верит, кроме как в себя.

"Чем он лучше Рабина или Переса?" — клеймил Нетаниягу экс‑премьер‑министр от "Ликуда" Ицхак Шамир, когда после Соглашения Уай‑ривер от 1998 года Израиль вывел войска из некоторых районов Западного берега Иордана; дело было во время первого срока Нетаниягу на посту премьера. "Он жаждет власти исключительно ради власти". Спустя несколько лет, будучи членом правительства Ариэля Шарона, Нетаниягу утверждал, что выступает против одностороннего ухода Израиля из Газы, но раз за разом голосовал за осуществление этого плана. Шарон говорил о своем министре финансов: "четыре раза поддержав вывод сил" при голосовании в кабинете министров и кнессете, "Биби дал деру". Разрыв Нафтали Беннета с Нетаниягу стал бесповоротным, когда в 2009 году Нетаниягу в своей речи в Бар‑Иланском университете принял принцип, делающий возможным существование палестинского государства.

"Мы идем на поводу у этой концепции, непрактичной концепции, а потом удивляемся, отчего мир сердится на нас за то, что мы не проводим эту концепцию в жизнь, — сказал мне Беннет в интервью в 2015 году. — Нельзя же сказать: "Я поддерживаю палестинское государство", а потом ничего не делать для осуществления этого на практике. По‑моему, люди ценят честность".

Эта последняя претензия кажется мне несправедливой: мы поступим абсолютно последовательно, если примем идею палестинского государства в принципе — если принцип гласит, что оно должно взять за образец Коста‑Рику или ОАЭ, — но отвергнем эту идею на практике, поскольку в сегодняшней реальности оно имеет больше общего с Ливаном и Йеменом, представляя собой нестабильный перевалочный пункт для террористов, ничуть не заинтересованный выполнять хотя бы минимальные требования Израиля к умиротворению и безопасности. Просить льва возлечь рядом с ягненком — красивая мечта, но никуда не годное политическое решение.

Но есть и более глубокая критика — утверждения, что деятельность Нетаниягу на посту премьера почти исчерпывается сдерживающими действиями, виртуозной деятельностью, направленной на то, чтобы отложить трудные решения на будущее.

Когда в 2009 году я брал интервью у Нетаниягу — в период, когда он собирался вновь стать премьер‑министром, а операция "Литой свинец" шла к завершению, — он не преминул раскритиковать ее результаты. "Сколько бы ударов ни нанесли ХАМАСу, он по‑прежнему в Газе, по‑прежнему управляет Газой", — сказал он. "Оптимальный результат" в понимании Нетаниягу, по его собственным словам, — это была бы смена режима в секторе Газа, но "минимальный результат состоял бы в изоляции Газы" от внешнего мира, дабы сделать невозможными поставки смертоносных боеприпасов. А ныне, спустя 12 лет и три войны, мало что изменилось, за исключением того, что международная легитимность ХАМАСа возросла, а израильтяне привыкли периодически проводить время в комнатах‑бомбоубежищах своих квартир.

Нечто похожее можно сказать и о подходе Нетаниягу к Тегерану. При всех поразительных победах Израиля в сферах разведки и дипломатии Иран сейчас обогащает уран до беспрецедентной степени очистки, а администрация Байдена все равно маневрирует с целью повторного присоединения к ядерной сделке. То же самое происходит и севернее Израиля, где тысячи израильских авиаударов притупили мощь Ирана, но ничем не изменили того факта, что в Дамаске по‑прежнему прочно угнездился у власти Башар Асад , а "Хизбалла" сохраняет твердый контроль над Ливаном.

При власти Нетаниягу стратегическая обстановка в этом плане не претерпела решающих изменений, и премьер‑министр Беннет окажется почти перед тем же незавидным выбором, что и Нетаниягу в первые дни у руля. Бывают обстоятельства, когда выиграть время — значит уже в некотором роде достичь прогресса, но история пока не вынесла вердикт о том, в таких ли обстоятельствах действовал Нетаниягу.

Кроме того, за такой стиль лидерства приходится платить скрытую цену. Суть эффективной политики — тут вспоминается политика сдерживания — в том, что она создает условия, в которых доверить ее осуществление можно даже не самым выдающимся лидерам. Напротив, при власти Нетаниягу человек и политика фактически стали одним целым. "Биби‑изм" — вовсе не набор принципов или концепций, которые могли бы применить или адаптировать преемники Нетаниягу. Это убеждение в том, что мудрость, опыт и интуиция, необходимые для руководства страной, есть у одного человека и только у него одного.

В результате политическая жизнь Израиля чрезвычайно персонализировалась. Похоже, как минимум четверть израильтян — начиная с самого Нетаниягу — уверены, что "après Bibi le déluge" . Это поощряет Нетаниягу и его союзников очернять своих политических оппонентов в манере, которая одновременно истерична и потенциально опасна. В начале июня депутат от "Ликуда" Май Голан сравнила Беннета и Саара с "террористами‑смертниками", а Арье Дери, лидер партии ШАС, предостерег, что Беннет "уничтожит шабат".

Напротив, политические противники Нетаниягу твердо верят, что Биби и есть "потоп", они готовы пойти практически на все, лишь бы уничтожить его как политика. Вот один из парадоксов, которых много в израильской политической жизни за последние несколько лет, — тот факт, что судебные иски, задуманные как капканы для премьер‑министра (и — по крайней мере, на мой взгляд — указывающие в основном на агрессивные или непорядочные политические шаги, а не на уголовные преступления), скорее побудили его цепляться за пост чуть ли не всеми способами, чем дали ему возможность красиво уйти в отставку.

Вот что происходит, когда суть вашей политической программы — оставаться у власти максимально долго, будь то из уверенности в своей незаменимости или из стремления обезопасить себя от судебной ответственности (либо, в случае Нетаниягу, по обеим причинам). Демократии лучше всего работают, когда партии ассоциируются с идеями, а не с конкретными личностями, когда на политических противников не смотрят, как на смертельных врагов. Демократии также работают лучше, когда лидеры считаются с кое‑какими моральными ограничениями — например, не просят каханистскую партию о поддержке или не добиваются помилования солдата, который убил палестинского террориста после того, как террориста нейтрализовали. Но это было не в стиле Биби.

Исайя Берлин в эссе "Еж и лиса", которое часто цитируют (хотя читают редко), начинает с античного противопоставления лисы, знающей "много вещей" и ежа: "одно, но главное знает еж". В 2002 году, когда Ариэль Шарон и Нетаниягу соперничали за лидерство в "Ликуде", один коллега в редакции "Джерузалем пост" заметил в разговоре со мной, что Шарон — еж, а Нетаниягу — лис. Он хотел сказать, что Биби умен, но Арик мудр. В том поединке победил еж.

Такова одна из точек зрения на Нетаниягу. Чуть ли не все его яростные критики на обоих флангах идеологического спектра полагают, что он всего лишь архиловкий мастер маневрировать, хотя не все сходятся в мнениях о том, к какой цели он хочет прийти этими маневрами. В глазах левых он — пламенный идеолог, порой притворяющийся прагматиком. В глазах правых он, наоборот, своекорыстный прагматик, притворяющийся, что у него есть идеология. В политической карьере, растянувшейся на 40 лет без малого, легко найти подтверждения обеих оценок. Речь в Бар‑Иланском университете, так оскорбившая Нафтали Беннета, считается подтверждением первой; а нежелание вновь занять Газу — второй.

Между тем суть эссе Берлина обычно ускользает от читателей. В реальной жизни — не то что в притче или литературной критике: найдется, как минимум, несколько людей, которые "искали гармоничную вселенную, но повсюду обнаруживали войну и беспорядок". Берлин считает, что великолепным примером этого типа людей был Лев Толстой, чье "чувство реальности до самого конца было таким испепеляющим, что не уживалось ни с одним нравственным идеалом, который Толстой мог смастерить из обломков мира, расколотого вдребезги его же интеллектом".

Нетаниягу — далеко не Лев Толстой. И все же это человек с впечатляющими устремлениями и талантами, ввязавшийся в политическую борьбу оттого, что он искал гармоничную вселенную, где еврейское государство — признанное, целостное и безопасное — могло бы занять свое законное место среди других стран. Однако он обнаружил, что прямого пути к этой цели не существует, а, может быть, вообще ни один путь к ней не ведет, если учесть непримиримость многих врагов Израиля и ненадежность кое‑кого из его друзей. Два грандиозных "решения вопроса" в равной мере ошибочны. Не существует реалистичного палестинского государства, которое удовлетворило бы требования Израиля к безопасности и желания палестинцев. Не существует и карты Израиля, который мог бы просто поглотить палестинцев без риска, что они в свой черед поглотят его.

Существует только запутанная реальная ситуация, которая, должно быть, горько разочаровывает идеалистов из всех лагерей. Но в то же время эта реальность лучше всех мыслимых альтернатив. Нетаниягу это понимает, хоть и не станет говорить такие вещи вслух. Упрекать его за то, что он ничего не делает, а только откладывает трудные решения на будущее, — значит игнорировать тот факт, что в ситуации с крупными стратегическими вызовами Израилю любой израильский премьер‑министр (по крайней мере, сейчас) может делать только одно — откладывать решения. Вопрос в том, надолго ли удастся с ними повременить и в какой мере Израиль сможет нарастить свою мощь и гибкость — в военном, экономическом, демографическом и прочих отношениях, — прежде чем вновь возникнет необходимость отложить решения. Как указал мне историк Михаэль Орен, экс‑посол Израиля в США, вся израильская история — сплошная долгая "война на измор" или "война между войнами". И все же Израиль может вести эту войну в долгосрочной перспективе, меж тем как его народ по‑прежнему живет прекрасно.

Парадокс Биньямина Нетаниягу в том, что человек, пришедший к власти благодаря тому, что придерживался определенной концепции Израиля, удержал в своих руках власть ценой этой концепции. Парадокс в том, что человек, благодаря своей напористости много сделавший для укрепления позиции Израиля в мире, многими своими поступками, продиктованными этой напористостью, также много навредил политической жизни Израиля. Парадокс в том, что человек, который, казалось, всегда мыслил, грезил и действовал с широчайшим размахом, мог сам себя подтолкнуть к политическому краху из‑за череды пустяковых обид и мелочной борьбы за власть.

В ближайшее время нет смысла искать окончательные разгадки этих парадоксов. Коалиция, пришедшая на смену Нетаниягу, отличается неуживчивостью и хрупкостью, ее скрепляет воедино в основном неприязнь партнеров к конкретному человеку. Лучше всех это понимает сам Нетаниягу, а значит, сейчас наверняка — и вполне обоснованно — мысленно говорит: "Я вернусь".

Источник: Commentary

Перевод: Светлана Силакова