Подарили намедни красивую, но совершенно бесполезную вещь – золоченую закладочку для книг, достоинством, как пишут, в 24 карата. Когда эстеты-графоманы видят у меня на столе очередную Маринину, это тянет на эпатаж, но Маринина с закладкой в 24 карата, согласитесь, уже жлобство.

В момент этих самых размышлений о том, куда красоту пристроить, из темноты коридора выткался седой, как лунь, бациллоноситель иерусалимского синдрома Марк Галесник. Слава Б-гу, не на белом осле, за что ему наша уборщица отдельно благодарна. В руках Галесник держал книгу собственного сочинения «Пророков 48» с вышеозначенным библейским животным на обложке. Выражение лица, как и положено автору, было садистски гадкое, издатель Галесник обычно с таким лицом не ходит.

- Ой, как все запущено, - подумал я, прочитав дарственную надпись: «Товарищу по ойкумене». А что вы хотите, 20 лет проживания в золотом городе, эпицентре всемирных катаклизмов и идей, даром не проходят. «Почувствуй себя Мессией и получи направление в клинику «Абарбанель» - вот рекламный слоган «Пророков 48».

Книга получилась совершенно прелестная и, что приятно, не вписывающаяся в каноны привычных жанров. Сюжет авантюрного романа налицо, но при этом присутствуют библейская философичность притчи и настолько забытое качество слога, что хочется от зависти обвинить автора в эпигонстве, хочется обвинить, а не можешь. Отдельный предмет моей белой, как шкура галесникова осла Гавриила, зависти, - заголовки коротких до приятности глав. Любой журналюга, мающийся годами с поиском хлесткого названия для статьи, меня поймет. Вот послушайте: «Утро прозрачное, утро сухое», «Вскопать и обезвредить», «Минорная проповедь», «Торг здесь уместен», «Стой, писать буду», «ПМЖ ты мое, ПМЖ», «До свиданья, крыша, до свиданья», «Сказанул Экклезиаст», «Неопределенный артикль бля», «Наш катафалк, вперед лети». Каламбурит Галесник в заголовках? Безусловно, но в меру и со вкусом, памятуя, что грань между шуткой и пошлостью требует ежеминутного присутствия этого вкуса.

Язык романа метафорически точен, и я, хохол, язычник Юго-Западной школы, чувствую, как извечную водянистую пресность правильного русского языка этот уроженец Самары-городка долго вялил на иерусалимском солнце до состояния острой бастурмы Армянского квартала, облагораживал нашими восточными специями, прежде чем подать нам свое замечательное блюдо.

У Галесника «в июле вызывает ностальгию разве что Антарктида» и «об Антарктиде напоминают и толпы припингвиненных ортодоксов», а именно такие ассоциации возникали у меня при первом посещении Стены плача.

Автор смачно рисует извечный конфликт служивого человека с будильником: «Пусть отсохнет моя часовая стрелка, если просплю тебя, Иерусалим…»

Герой романа Иона Мельцер – экскурсовод, а это, на мой взгляд, самая иерусалимская профессия. Он ежедневно проводит через круги непостижимой красоты и уродства, вечности и ада, толпы народа и отдельных богатых капризных снобов, он мобилизует всю свою недюжинную эрудицию, артистизм, чувство юмора и знание человеческой природы, и все ради того, чтобы этот турист хренов, кем бы он ни был, получил полное, на грани оргазма, удовольствие от увиденного и услышанного за свои кровные деньги. Попробуй всем угодить, чтобы остаться на рынке. Я знавал таких иерусалимских звезд-экскурсоводов, лучшей кандидатуры в пророки в этом городе Галеснику для романа не найти.

Вместо того чтобы пересказывать фабулу, я позволю себе один вкусный кусочек о посещении братками Голгофы:

«В Храме Гроба Господня парни заинтересовались магическим действием камня Миропомазания, на котором верующие освящали крестики. Я объяснил, что согласно христианским верованиям, камень, на котором возложили тело Спасителя после снятия с креста, передает свои свойства и приложенным к нему предметам культа.

- Только крестики освещает? – деловито осведомился один. Узнав, что не только, парни немедленно извлекли из карманов все предметы культа, имеющиеся при себе: кредитки, мобильники, ключи от мерсов. Один стыдливо извлек и освятил презерватив. Сдержанно сокрушались, что нет с собой стволов – когда еще будет такой случай».

Герой романа хоть назначен в пророки, но не безнадежен, потому что способен смеяться и над собой, и над извечной торжественностью иерусалимских «русских». В какой-то момент, нанизывая на шампур гордые определения города, раскинувшегося между колен израилевых, он приходит к выводу:

«Очень пафосно. А между колен израилевых - наоборот, как-то двусмысленно. Но лучше мат, чем пафос, как выражается моя еще подружка. Надо немного приземленнее, насколько это возможно о граде небесном».

Теологические размышлизмы на грани фола кощунственны для христианина и мусульманина, но вполне уместны из уст представителей народа-богоборца:

- Нигде не сказано, что нельзя смеяться от написанного в Торе. Но сказано: еврей должен читать Тору, - говорит каббалист Иезкиэль Самадури. «…суть иудаизма можно изложить стоя на одной ноге, как это сделал еврейский мудрец Гилель… И прямо на этой ноге, прямо с этой формулировкой он вошел в историю:

- Делай другому то, чего желаешь, чтобы делали тебе.

- Минет, что ли? – удивился Ваня.

Тут герой приходит к выводу, «почему это назидательное поучение в оригинале представлено в негативной коннотации, и не стоит ее ради максимального эффекта воспроизводить туристам в позитивной. …Гилель уже две тысячи лет назад предвидел Ваню и подстраховался».

Стоп, я, похоже, снимая пенки, лишаю вас грядущего удовольствия. Кстати, взял у Галесника тайм-аут в две недели, а проглотил роман за два-три дня. Но на эти три дня моя роскошная закладочка в 24 карата нашла себе достойное применение. Словом, читайте, да обрящете.