Предельное испытание

В недельной главе "Ваейра" описывается самое небывалое испытание, которому когда-либо подвергался человек, а именно предложение пожертвовать единственным сыном… ни для чего!

"И Он сказал: прошу, возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Ицхака; и пойди в землю Мориа, и принеси его там во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе. И встал Авраам рано утром, оседлал осла своего и взял с собою двух отроков своих и Ицхака, сына своего, и наколол дров для всесожжения, и встал, и пошел на место, о котором сказал ему Бог…. И пришли на место, о котором сказал ему Бог; и устроил там Авраам жертвенник, и разложил дрова, и связал Ицхака, сына своего, и положил его на жертвенник поверх дров. И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы зарезать сына своего" (22:1-10).

В предыдущей статье я упоминал, что согласно еврейской традиции, в Аврааме восстановился Адам Ришон и в подтверждение привел слова Магараля: "Сказано, что Авраам именуется Адамом, так как обладал ангельскими качествами, и имел при этом облик Адама, а потому зовется Человеком. И он также начало человечества, так как Израиль зовется человеком, а Авраам был началом Израиля" (Магараль "Тиферет Исраэль" (24).

Упомянутая в нашей недельной главе история - лучшее тому свидетельство. Адам Ришон ослушался Бога и потерял связь с Ним, Авраам послушался – и ее восстановил. В свое время Адам вслед за змием и Хавой подверг сомнению слова Бога: "от дерева познания добра и зла, – не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь" (2:17).

Бог предложил Аврааму выполнить куда более абсурдное требование, и тот не колеблясь подчинился Его слову. В результате человеческий образ оказался восстановлен, восстановлен в потомках Авраама, в потомках подвергшегося жертвоприношению Ицхака, а так же во всех тех, кто к их потомкам примкнули.

Итак, Авраам – не сверхчеловек, а первый человек, и между ним и животными не имеется промежуточных форм. Всякий сын Адама призван прийти и разделить его веру. Его подвиг принадлежит всем. Пожалуй, никто не выразил этого положения столь ясно, как сделал это датчанин Кьеркегор: "Когда делу всего народа, предприятию, на котором сосредоточивались все заботы народа, грозила неудача, когда такое предприятие останавливалось на полпути немилостью неба, когда злое божество посылало штиль, парализовавший все усилия народа, и когда прорицатель, выполняя свой тяжелый долг, возвещал, что боги требуют в жертву молодую девушку, отцу ее оставалось только мужественно принести эту жертву… Иное дело Авраам. Своим деянием он перешагнул через границы этики и обрел вне ее ту высшую цель, опираясь на которую и упразднил долг свой по отношению к этике. … И сделал он это не ради спасения народа своего, не ради отстаивания идеи государства, не ради умилостивления разгневанных божеств. Если и может здесь идти речь о божественном гневе, то лишь о гневе на самого Авраама, и все деяние Авраама не имело никакого отношения к общему, являлось делом совершенно частным, личным делом самого Авраама…

Чего же ради Авраам делал это? Ради Господа и вместе с тем ради самого себя. Он делал это ради Господа, ибо Господь требовал такого доказательства его веры, и ради самого себя, чтобы иметь возможность такое доказательство дать. И совершенно правильно это единство мотивов обозначается тут словом " испытание ", или искушение, которое везде применяется в этом случае. Над Авраамом нельзя плакать. К нему подходишь с религиозным страхом, благоговейным трепетом, как подходил Израиль к горе Синай…. Не по душе мне говорить о великом, как о чем-то сверхчеловеческом. Ведь не то, что со мною случается, делает меня великим, но то, что я сам совершаю, и едва ли кому вздумается считать человека великим за то, что ему случилось взять главный выигрыш в лотерее. Каждый человек должен отнестись к себе самому настолько по-человечески, чтобы не бояться помыслить о вступлении в те чертоги, где обитает не только память о великих избранниках, но и они сами. Он не должен дерзко врываться туда и навязываться им в родню. Но пусть почитает себя счастливым всякий раз, как преклоняется перед ними, и в то же время пусть сохраняет в полной мере свое человеческое достоинство и, паче всего, не воображает себя каким-то прислужником. Если он не будет стремиться ни к чему высшему, он никогда и не достигнет его. Поддержкой же ему послужит именно страх и трепет, посланные в испытание великим людям. При иных условиях последние могут возбудить в нем - раз он мало-мальски живой человек - одну лишь справедливую зависть".

Итак, не существует экзистенциальной ценностной пропасти между Адамом первозданным, Адамом падшим и Адамом возрожденным.

Железный сверхчеловек

Между тем в ближайшие десятилетия человечество могут постигнуть такие невероятные преображения, что вопрос о "сверхчеловеке" начинает муссироваться уже не только эпигонами Ницше и ньюэйджерами, но и самыми широкими кругами технарей.

"В течение ближайших тридцати лет у нас появится техническая возможность создать сверхчеловеческий интеллект. Вскоре после этого человеческая эпоха будет завершена", - предрекал Вернор Виндж в 1993 году. Через десять лет Виндж в следующих словах продолжал развивать свою идею технологического взрыва, прозванного им Сингулярностью: "Это мир, очертания которого будут становиться всё четче, надвигаясь на современное человечество, пока эта новая реальность не заслонит собой окружающую действительность, став обыденностью. И всё же, когда мы такой точки, наконец, достигнем, это событие все равно станет великой неожиданностью и ещё большей неизвестностью. В пятидесятые годы немногие предвидели это. …Фон Нейман даже использовал термин "сингулярность", хотя, похоже, он думал о нормальном прогрессе, а не о создании сверхчеловеческого интеллекта. По моему же мнению, в сверхчеловечности кроется сама суть Сингулярности. …В шестидесятые года отмечались признаки некоторого вовлечения в нашу жизнь сверхчеловеческого интеллекта. Ирвинг Джон Гуд писал: "В вероятность того, что в двадцатом веке сверхразумная машина будет построена и станет последним изобретением, которое совершит человек, выше, чем вероятность того, что этого не случится". Гуд уловил суть разгона прогресса, но не рассматривал его самые тревожащие последствия. Любая разумная машина того типа, что он описывает, не будет "инструментом" человечества так же, как люди не стали орудиями кроликов, малиновок или шимпанзе".

Но тут наш футуролог явно передергивает: даже если машинный интеллект обретет автономию, сама машина не станет от этого "ценнее" человека, подобно тому как человек стал "ценнее" кролика. Человек навсегда останется ценнее машины. Страх Винджа перед железным сверхчеловеком, способным использовать людей, как те используют кроликов, очень напоминает страх древних язычников перед богами, которые рисовались им коварными, завистливыми и опасными чудовищами, требующими человеческой крови.

Страхи Винджа основываются на ложном сциентистском предрассудке, будто бы "душа", то есть сгусток чувств, эмоций и воли, является функцией усложненной материи. Но это не верно: просачивание йонов калия и натрия через мембрану нейтрона – это всего лишь просачивание йонов, никак не связанное ни с болью, ни с наслаждениями (которые, как хорошо известно мистикам, переживаются душой вне всякого тела). Машина останется машиной, если Бог не пожелает вдохнуть в нее душу. Если даже какие-то приборы будущего проникнут в тайну психофизической связи (то есть обнаружат тончайшие молекулярные механизмы, ответственные за подключение души к телу), саму душу ни в каких лабораториях создать не удастся.