Статус прозелита

В недельной главе "Мишпатим" приводится запрет угнетать пришельца: "И пришельца не притесняй и не угнетай его, ибо пришельцами были вы в земле Египетской" (22:20).

Общепризнано, что в данном месте говорится не просто о чужеземце, не просто о человеке, волею случая оказавшегося в Святой Земле в качестве гостя, а о том человеке, который выразил желание целиком разделить судьбу еврейского народа, о том, кто вошел в завет Авраама. Так в комментарии Сончино сказано: "В Торе этот термин почти всегда, за редким исключением, обозначает человека из другого народа, который присоединился к еврейскому народу в соответствии с законом о гиюре. Приняв на себя обязанность исполнять все законы Торы, гер становится полноправным членом общины".

При этом заповедь "И пришельца не притесняй и не угнетай его" характерна не только этим обстоятельством, но также и указанием в самой Торе своей причины: "ибо пришельцами были вы в земле Египетской". Следует отметить, что поскольку в Торе нет ничего случайного, то любые ее фрагменты - даже вполне служебные - расцениваются как самостоятельные, то есть требующие отдельного пояснения. Не удивительно поэтому, что тот же комментарий (Сончино) продолжает: "В Талмуде отмечается, что запрет притеснять гера и повеление любить его встречается в Торе тридцать шесть раз. Столь многочисленные предупреждения необходимы по той причине, что человеку, находившемуся на положении раба, терпевшему притеснение и угнетение, свойственно в том случае, если он добьется власти, с еще большей жестокостью относиться к другим. Тора искоренила это качество из среды еврейского народа".

И это чистая правда. В религиозной еврейской среде отношение к геру ничем не отличается от отношения к природному еврею, ведущему свою родословную от Авраама, Ицхака, Иакова. Это так, как на законодательном, там и на бытовом уровне. Нам следует по достоинству оценить ту установившуюся на протяжении веков практику действительно равного, а очень часто даже и подчеркнуто почтительного отношения к "геру", учитывая, что во всем мире по отношению к самим евреям утвердилась совершенно иная поведенческая норма. В самом деле, евреи-пришельцы в земле Европейской столкнулись с совершенно другим к себе отношением. Ассимиляция евреев, будь то во Франции, в Германии или в России, сопровождалась прямо обратным явлением: презрением, подозрительностью и страхом.

Загадочная асимметрия

Человека, желающего принять иудаизм, отговаривают это делать, поясняя, что он вполне может быть угоден Богу и в своем первичном качестве, однако, если он все же проходит гиюр, его уже никак и ничем не отличают. В то же время в ассимилированном еврее все в первую очередь видят именно еврея. Человек, оказавшийся пришельцем в еврейском стане, принимается целиком, не вызывая по отношению к себе ни страха, ни отвращения, в то время как еврей, отрекшийся от своей религии и ставший "гером" культуры европейской, очень часто наталкивается на стену отчуждения и неприязни.

Так в книге "Иудаизм в музыке" Вагнер пишет: "Образованные евреи приложили все усилия, которые только можно себе вообразить, чтобы освободиться от характерных черт своих вульгарных единоверцев: во многих случаях они даже считали, что достижению их целей может способствовать христианское крещение, которое смоет все следы их происхождения. Но это рвение, которое никогда не приносило всех ожидаемых результатов, приводило лишь к еще более полной изоляции образованных евреев, к тому, что они становились самыми черствыми из людей, в такой степени, что мы теряем наше прежнее сочувствие к трагической судьбе этого народа".

А вот в каких словах переживал присутствие евреев в российской жизни Куприн: "У всех народов мира кровь смешанная и отливает пестротой. У одних евреев кровь чистая, голубая, 5000 лет хранения в беспримерной герметической закупорке. Hо зато ведь в течение этих 5000 лет каждый шаг каждого еврея был направлен, сдержан, благословен и одухотворен - одной религией - от рождения до смерти в еде, питье, спанье, любви, ненависти, вере и веселье. Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой истории. .... Если мы все - люди - хозяева земли, то еврей - всегдашний гость... Идет, идет еврей в Сион, вечно идет... И всегда ему кажется близким Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах... К чему же еврею, по дороге в чужой стране, строить дом, украшать чужую землю цветами, единяться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все во сто крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе"... "Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал; "Извините", побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления, Фигаро спокойно объяснил; "Hичего-с. Все равно завтра переезжаем-с". Таким цирюльником во всех веках и во всех народах был жид с его грядущим Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель. Пусть свободомыслящие Юшкевич, Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении как о детском бреде. Этот бред им, рожденным от еврейки, еврея - присущ так же, как Завирайке охотничье чутье и звероловная страсть. Этот бред сказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей, но главное - в их поразительной верности религии - и в гордой отчужденности от всех других народов".

Свою неспособность до конца слиться с "коренным населением", разумеется, чувствуют и сами евреи. Так "растворившийся" в европейской культуре Гершензон писал: "Сионисты думают, что ассимиляция грозит гибелью самой сущности еврейства. О, маловеры! Еврейское начало неистребимо, нерастворимо никакими реактивами. Еврейский народ может без остатка распылиться в мире - и я думаю, что так будет, - но дух еврейства от этого только окрепнет. Венский фельетонист-еврей, биржевой делец в Петербурге, еврей-купец, актер, профессор, что у них общего с еврейством, особенно в третьем или четвертом поколении отщепенства? Кажется - они до мозга костей пропитаны космополитическим духом, или в лучшем случае духом местной культуры: в то же верят, в то же не верят и то же любят, как другие. Но утешьтесь, они любят то же, да не так".

Как же понимать эту загадочную асимметрию? Почему нееврей при желании с легкостью становится стопроцентным евреем, а у еврея при всех его ухищрениях никак не получается до конца слиться с "коренным населением"? Понять ее можно лишь одним единственным образом: еврей обладает душой, которую можно приобрести, но невозможно потерять.