За последние два года о беженцах было написано многое. Но мы редко слышим самих беженцев, обычно - лишь несколько фраз. GlobalPost, международная новостная организация из группы PRI, попросила написать эссе пять молодых сирийцев, которые приняли сложное решение покинуть свой дом - и отправиться в угрожающее путешествие из своей страны, в Турцию, Грецию и через южную Европу. 

Это эссе Ахмада Шихаби, 28 лет, было опубликовано на английском языке на PRI.org 31 мая 2016 года и размещается здесь с разрешения правообладателя. 

Я палестино-сириец. Это значит, что я дважды беженец. 

Мои родные стали беженцами первый раз в 1948 году. Они покинули Палестину, спасаясь от насилия и беспорядков, происходивших во время создания Израиля. Мы называем те события Накбой. Как и многие другие палестинцы тогда, моя семья бежала в Сирию. В конце концов, они поселились в Ярмуке, неофициальном лагере беженцев к югу от Дамаска. 

Там я и родился, в 1987 году. Ярмук похож на город. Там есть школы и больницы и другие службы - на территории площадью около одной мили [прим. 2,11 кв. километра]. Там живут и палестинцы, и сирийцы. 

Я окончил старшую школу в лагере. Пока я еще учился, когда мне было 16, я начал работать в издательском доме моего дяди машинистом-наборщиком. Я работал там шесть лет. Затем я перешел в журналистику с одним из палестинских журналов в лагере. Я был редактором. Я пытался накопить денег, чтобы поступить в университет и закончить учиться на журналиста. Но это было слишком дорого. А когда начался сирийский кризис, даже добраться до университета оттуда, где я жил в Ярмуке, стало практически невозможно. Мои мечты оказались под вопросом. 

Сирийская революция началась в марте 2011 года. Продемократические протесты в конце концов распространились в Дамаск, близко к лагерю Ярмук. Мы как палестинцы поддерживали сирийский народ. Но в то же время мы не хотели занимать публичную позицию против сирийского режима. Правительство считает нас гостями, даже при том, что многие из нас прожили в Ярмуке всю свою жизнь. Так что участие в конфликте могло быть для нас опасно. Если бы мы решили действовать, весь лагерь бы оказался под огнем. Вместо этого, мы пытались сделать наш район безопасным местом для сирийцев, которые бежали от атак режима на соседние города. 

Мы начали пускать людей в наши дома, школы и больницы. Мы давали им еду, лекарства и все, в чем они нуждались. Мы были беженцами, принимавшими беженцев. И один год нам удавалось сохранять безопасность нашего района. По большому счету. В то время, в первый год конфликта, на Ярмук упало несколько ракет и бомб. Две ударили рядом с нашим домом. В начале 2012 года мои братья и я решили отправить моих родителей и маленьких сестер к нашим родственникам в Ливане. Тогда я видел их в последний раз. После этого ливанское правительство закрыло границы для палестинцев. 

Я звоню своей семье каждый день. Я всегда скучаю по ним. Они поддерживали меня во всех решениях моей жизни. Я никогда не мог представить, что мы будем так отделены друг от друга. Последний раз я видел своих сестер, когда им было 6 и 12 лет. Они не получили образования. Мой отец и братья работают, пытаясь достичь приличной жизни для всех них в Ливане. Но это трудно. У них нет разрешений на жительство или работу, потому что они палестинцы. Может быть, однажды я смогу вновь приехать к ним. 

Довольно скоро безопасность, которую мы пытались создать в Ярмуке, была полностью разрушена. 27 декабря 2012 года лагерь подвергся прямой бомбардировке сирийских военных самолетов. Затем в лагерь вошли бойцы оппозиции, объявив, что теперь район находится под их контролем. Теперь там не было безопасно для нас, мирных жителей. Ярмук оказался на передовой сирийского конфликта. 

На следующий день мы смотрели, как, нам казалось, миллион людей оставляют свои дома, уносят, что могут, и уходят из Ярмука. Этот вид напомнил всем нам фотографии палестинской Накбы 1948 года. После трех дней в дороге многие из нас не смогли найти безопасного места, чтобы поспать. Так что мы повернули домой. Я вернулся в Ярмук вместе с примерно 50000 человек. Шесть месяцев мы жили под частичной осадой. Каждый день мы выходили в поисках еды и других предметов первой необходимости, пересекая контрольно-пропускные пункты (КПП) режима и оппозиции в лагере Ярмук и снаружи. Это было ужасно. Мы ходили перед глазами снайперов и были в их власти. Мы не могли видеть их ясно, но мы чувствовали их присутствие и много раз становились свидетелями их действий. Они могли оборвать нашу жизнь, когда бы только ни захотели. Но мы в любом случае рисковали - погибнуть от пули или умереть от голода. 

Наконец, в июне 2013 года, я окончательно покинул свой дом и лагерь. Я отправился в Дамаск, где снял квартиру со своей девушкой. Квартира находилась в районе Кудсия, который контролировался оппозицией. Но у них было перемирие, так что там было безопаснее. Все равно, жить было сложно. Мы работали в одном магазине. Каждый получал по 175 долларов в месяц. Только за квартиру мы платили 200 долларов. 

После года выживания там мой друг пришел ко мне и спросил, не хочу ли я покинуть страну. Я сказал ему, что для меня это невозможно, потому что я палестинец. Меня бы не пустили ни в Ливан, ни в Иордан. Как у палестинских беженцев в Сирии у нас нет официальных документов, поэтому нас не признают другие страны. Из-за этого передвигаться сложно. Тогда он предложил Турцию. Но Турция была далеко, и нужно было пересечь множество опасных частей страны. Я спросил его, как мы это сделаем. «Незаконно, - сказал он мне. - У меня есть контрабандист. Он отвезет нас до турецкой границы». 

Было очень сложно решить, хочу ли я покинуть страну и больше не вернуться. Я родился здесь. Я учился здесь. Я работал здесь. Даже если здесь опасно, это моя страна. Мои первые шаги в этой жизни были на этой земле. И, что наиболее важно, Сирия - особенно лагерь Ярмук - самая сильная для меня связь с Палестиной. 

Я рассказал об этой идее моей девушке. Сначала она не согласилась, потому что север Сирии был под контролем ИГИЛ [прим. переводчика: организация признана террористической и запрещена в РФ] и казалось, что невозможно пройти через КПП и не быть пойманным. Это мы слышали по новостям. Я сказал ей, что есть контрабандист и что я получил гарантии того, что все будет под контролем. 

«Если хочешь ехать, я буду с тобой», - сказала она. Я боялся рисковать не только своей жизнью, но и ее. Она христианка, и если бы нас нашли люди из ИГИЛ, нас могли убить. Мы мучительно пытались решиться два месяца. Наконец мы решили, что незаконно покинем Сирию. Контрабандист сказал нам, что мы уедем первого сентября. Он сказал, что моей девушке придется надеть хиджаб и что нам нужно спрятать наши телефоны и карты памяти. С собой мы могли взять только немного одежды. 

Контрабандист представил нам план путешествия. Мы должны были ехать на машине из Дамаска в Манбидж, на полпути из Алеппо в Ракку. В Ракке базируется ИГИЛ. Из Манджиба мы должны были пешком перейти границу и попасть в Турцию. 

The street Ahmad Shihabi left in Yarmouk, Syria. The area had been damaged by airstrikes and fighting between the regime and rebels. Photo by Ahmad Shihabi

Улица, которую Ахмад Шихаби оставил в Ярмуке, Сирия. Район оказался в зоне авианалетов и сражений между режимом и повстанцами. Фото Ахмада Шихаби.

В семь утра 1 сентября 2014 года мы уехали. Мы не знали, увидим ли когда-нибудь дом вновь. Мы ехали больше 13 часов с семью другими друзьями и более чем 50 людьми, которые жили в Манджибе и ехали домой. Они ничего не знали о том, кто мы были или куда мы направлялись. Контрабандист был водителем. Мы проехали 47 контрольных пунктов. Все было под контролем контрабандиста. Он забрал наши паспорта и деньги. Каждый заплатил больше чем 50 долларов, чтобы контрабандист мог давать взятки на КПП. Я думаю, другие люди знали, что мы пытаемся покинуть страну. Они могли сказать, что мы палестинцы. И в Манджибе палестинцы не живут. Но они ничего не сказали. 

Пока мы ехали, проходя через КПП, мы видели разрушения по всей стране. Мы проехали через многие места, включая Хомс и Хаму. Я был шокирован разорением. Почему? Это все ради власти? Или это цена свободы? Можно говорить, что угодно, но результат один: наша страна уничтожена. После того, как мы проехали все КПП режима, водитель предупредил нас, что мы въехали на территорию ИГИЛ. Проехав около мили мы прибыли на другой КПП. Все волновались. ИГИЛ не позволяет женщинам сидеть рядом с мужчинами, так что все женщины отошли и сели в конце автобуса. Я увидел одного солдата, который выглядел очень молодо. Его ружье было выше него. Он только проверил паспорта мужчин и сказал нам, что мы можем ехать. 

Нам повезло: больше ничего не случилось. И с наших плеч упала ноша, КПП больше не ожидалось. Но я также был шокирован. Как они могут позволить ребенку держать ружье и давать ему полномочия убивать людей? Я никогда не испытывал подобного, террористы и военные операции, оружие на улицах. Раньше дети ходили в школу. Сирийцы - простые люди, не экстремисты. Они принимали друг друга, невзирая на расу, религию или даже национальность. Теперь я могу видеть, что Сирия в самом деле уничтожена. 

Мы прибыли в Манджиб в 8 вечера того же дня. Контрабандист передал нас другому контрабандисту. Он сказал нам, что мы едем в Турцию. Мы прошли за новым контрабандистом в его машину. Он отвез нас к турецкой границе. Он сказал нам не бояться. Нам лишь надо пройти милю в темноте. Он сказал, что мы не можем пользоваться даже зажигалкой или телефоном - турецкая полиция бы нас увидела. Они смотрели. 

И так мы пошли. Мы шли час. С каждым шагом я будто терял одно из воспоминаний об этой стране. Каждый мог шаг мне казалось, что я подвожу моих друзей, мою семью, мой дом в Ярмуке. Тогда я услышал чей-то шепот: «Это Турция». 

Пару недель назад Ахмад получил визу, которая позволит остаться в Германии по меньшей мере на три года. Сейчас он живет в Грайце, маленьком городе с населением около 20 тыс. человек в восточной Германии, недалеко от границы с Чехией. Он собирается переехать в Берлин.