В конце прошлого года на Московской ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction состоялась презентация новых книг Феликса Канделя: двух книг прозы и одной исторической - "Евреи России. Времена и события". В 1960-х Кандель под псевдонимом Феликс Камов печатался в литературных и юмористических изданиях. В соавторстве с Аркадием Хайтом и Александром Курляндским написал сценарий первых серий мультфильма "Ну, погоди!". Правда, сам он об этом вспоминать не любит, считая себя в первую очередь литератором и популяризатором истории. В 1973 году Феликс Кандель подал заявление на выезд в Израиль и на четыре года попал в отказ, став активистом движения за право советских евреев на эмиграцию. Корреспондент Jewish.ru встретилась с писателем в Иерусалиме и поговорила с ним об истории евреев России и его личной истории.

"СИДИМ, ЖДЕМ И ТРЕПЕЩЕМ"

- История российских евреев - тема для вас не новая, вы уже шесть томов об этом выпустили. Чем книга "Евреи России. Времена и события" отличается от предыдущих?

- Да, у меня вышел шеститомник "Книга времен и событий", где первые два тома посвящены истории евреев Российской империи, а с третьего по шестой - истории евреев Советского Союза, примерно до 1970 года. Дело в том, что, когда я работал над последними четырьмя томами - а каждая книга требует прочтения как минимум 150 источников, - уже не было Советского Союза и были открыты архивы. И если раньше приходилось иметь дело только со слухами, легендами, недостоверными сведениями - об убийстве Михоэлса, о закрытии еврейского театра, об уничтожении деятелей еврейской культуры в 1952 году, - то в этих архивах уже можно было найти документы. Поэтому сейчас нет надобности эти четыре тома переделывать. А вот первые два тома, об истории евреев в Российской империи, я писал еще в советское время, когда доступ к архивам был закрыт, и этот период остался недостаточно освещен.

Новая книга, как и другие, раскрывает общественные отношения между евреями, быт народа. Но главное в ней то, что каждый очерк заканчивается какой-то еврейской судьбой. Понимаете, меня всегда интересовала не только макроистория, то есть завоеватели, царства, захват и потеря земель, но и микроистория - жизнь людей на фоне исторических событий, судьба отдельного человека внутри общины. И особенно мне был важен период погромов конца XIX века: я хотел понять, как тогда себя чувствовали люди. В Национальной библиотеке в Иерусалиме я недели две провел, перелистывая подшивки газет того периода. И в конце концов нашел письмо в редакцию еврейской газеты на русском языке, автор которого пишет, что страшен не сам погром, а ожидание погрома, когда ждешь и думаешь: "А что будет с женой? А что будет с дочкой? Не лучше ли их убить сейчас самому?" Это письмо заканчивалось фразой, которая для меня стала основой ощущения человека в то время: "Сидим, ждем и трепещем".

- Известны ли вам случаи, когда кто-то узнавал имена или судьбы людей, о которых вы упоминаете в своих книгах?

- Десятки таких случаев было. Иногда проявляются родственники тех людей - звонят мне, пишут. Например, одна женщина написала мне по электронной почте, что нашла в моей книге имя Айзик Гутман. Оказалось, что это ее прапрадедушка. Айзик Гутман был рядовым уланского полка царской армии в Первую мировую войну, был ранен, попал в плен к немцам, бежал, воевал снова и стал трижды Георгиевским кавалером. А ведь не так просто было заработать эти три Георгия! Тогда же в честь этого героя была выпущена открытка с его фотографией - в царское время! И эта женщина прислала мне фото той открытки, но, к сожалению, книга тогда уже ушла в печать. Самое интересное, что этот Айзик Гутман дожил до 1941 года, и немцы убили его и всю его семью на Украине.

Или вот еще история. В третьем томе я описывал еврейские колхозы на юге Украины и в Крыму и рассказал об одной еврейской семье: отец работал в поле, мама была дояркой, и было у них много детей - я их всех перечисляю. Самого младшего звали Яша. Потом, когда немцы подходили, кто успел - убежал, а кто не успел, был уничтожен. Книга вышла, и где-то через полгода после этого звонят мне из Тверии (город на севере Израиля - Прим. ред.). Голос старческий, рыдающий: "Это я, я, Яша, я единственный из всех остался в живых. Вы увековечили мою семью!" Вы знаете, говорить у нас не получилось, потому что у меня тоже схватило горло… Еще один том у меня посвящен истории евреев в Великой Отечественной войне, и на обложке фотография некоего Лазаря Вольфа, 1941 года - в пилотке и шинели. И я все еще жду, что кто-то откликнется, узнает его... Может быть, это наивно, но мне это важно.

- Ваша новая книга вышла в одно время с "Черной книгой" Эренбурга и Гроссмана, сборником свидетельств преступлений против евреев в Советском Союзе и Польше. За все эти годы вы переработали огромный массив исторических документов. На ваш взгляд, история евреев в России - это только погромы, преследования, репрессии и государственный антисемитизм или что-то еще?

- Нет, конечно, не только преследования, и неправильно так считать! Кстати, первое издание "Черной книги" вышло в Иерусалиме в 1980 году, и я им тоже пользовался. Я тогда только приехал из Союза, где мы мало что об этом знали, и для меня эта книга была невероятным откровением: у меня было ощущение, будто разверзнулся ров с убиенными. Эта тема для меня вообще очень важна: у моего отца почти вся семья была уничтожена в 1941 году, остался только он и две его племянницы.

Вообще история евреев, в том числе в России, исключительна. Две тысячи лет у нас не было царей, полководцев, завоеваний земель, армий, сражений. Зато у нас было развитие творческой мысли, инициативы, ремесел, фабрик и заводов, торговли. И в своей книге я привожу огромные списки достижений евреев, особенно в XIX веке и до 1917 года. Да, евреи в штетлах жили замкнуто, но общинная жизнь была чрезвычайно точно организована. Были специальные комиссии, которые следили за чистотой улиц, за тем, чтобы в магазинах торговали свежими продуктами, работали благотворительные комитеты. Это была обособленная, но насыщенная жизнь.

- Но разве такой уклад жизни не был адаптацией к унизительным условиям той же черты оседлости? Логично, что, оказавшись в изоляции, люди пытались приспособиться к этой реальности, обустроить среду обитания, насколько это было возможно.

- Нет, так было всегда и везде. Куда бы евреи ни приходили, они селились отдельной изолированной общиной, со своими порядками, со своим укладом жизни. Это их держало, это спасало народ от исчезновения, от ассимиляции. Такое вот удивительное, уникальное свойство - сохраняться.

- А какой период российской истории был для евреев наиболее благополучным?

- То есть наименее плохим? (смеется) Вообще нельзя так ставить вопрос: какие времена были хуже, а какие лучше. Когда евреев не трогали, внутри общины вполне можно было существовать. Но тут нужно небольшое предисловие. Евреи попали в Россию случайно, они туда не пришли. В конце XVIII века, при Екатерине II, Россия, Пруссия и Австрия разделили между собой Польшу. К 1795 году, когда произошел третий раздел, на территории Белоруссии и части Литвы, которые отошли к Российской империи, обнаружилось как минимум 800 тыс. евреев. Надо было как-то обустраивать их жизнь. А пускать их внутрь не хотели. Законы, уложения, циркуляры, поправки, поправки к поправкам - не было другой народности в России, на которую бы обрушилось такое количество документов! Немного лучше стало при Александре II, во второй половине XIX века, когда он разрешил трем категориям евреев селиться вне черты оседлости: купцам первой гильдии, людям с высшим образованием и ремесленникам, правда, не всех специальностей. Вот для них это был достаточно хороший период. Правда, и тут случались разные истории. Как-то раз, например, за пределами черты оседлости оказался человек, который производил уксус, и Сенат в Петербурге решал, можно ли считать это ремеслом или нет.

"ПО УГЛАМ СТОЯЛИ И ПЛАКАЛИ ЕВРЕИ"

- Вы упомянули о своем отце, у которого в войну погибли все родные. Кем были ваши родители, из каких семей происходили?

- Папа родился на Украине, в Могилеве-Подольском. Его отец был илуй - так в иешиве называют очень одаренного ученика. Мой дед был сиротой, и один обеспеченный еврей взял его к себе, чтобы женить на своей дочери. Ему было 14 лет, ей - 12. Жениться в таком возрасте тогда было нормой. Пикантная деталь: перед свадьбой к нему приставили старичка, который должен был объяснить, что надо делать с женой в первую брачную ночь. Последние 10-15 лет дед жил в Одессе, учил Талмуд в синагоге. А папа мой в 13 лет попал в Одессу, работал мальчиком на посылках в каком-то банке, потом из-за безработицы уехал в Москву к каким-то дальним родственникам и уже там встретил маму.

А мама была из Ковно… Любопытно, правда? Могилев-Подольский, откуда родом отец, находился рядом с Меджибожем, Брацлавом, то есть с центром хасидизма. В Ковно же жили последователи Виленского гаона, литваки, миснагдим, которые в XVIII веке боролись с хасидами. И вот, когда папа иногда сердился на маму, он за столом бурчал: "Ох уж эти литваки…" Уже здесь, в Израиле, я понял, что над моей головой тогда проносились отголоски той старой войны между литваками и хасидами.

Во время Первой мировой войны, в 1915 году, по приказу главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, 200 тысяч евреев выслали из Ковненской и соседних губерний, обвинив в шпионаже. У отца моей мамы в Сергиевом Посаде жил брат, зубной врач, и она переехала к нему. Окончила гимназию, знала французский и немецкий.

Родители встретились, поженились, родились мы с братом. Жили мы в коммунальной квартире, жили скудно, но всегда чувствовалась любовь родителей, ненавязчивая, и было ощущение покоя внутри семьи, несмотря на то что происходило вокруг.

- А связь с традицией в семье поддерживалась?

- Отец последние лет двадцать ходил в синагогу, не каждый день, но в субботу и в праздники - обязательно. В Йом Кипур мы все постились. В 60-е годы мы с братом уговорили отца, и он нашел человека - звали его Мордехай, - у которого мы стали учить иврит. Мы знали порядка 200 – 300 слов, разговаривали немного друг с другом. Помню, однажды, уже в 70-х, нам пришло письмо из Израиля, в котором было написано: "Родился мальчик, такой маток". Мы с братом долго думали, что это за слово. Спросили у кого-то - нам говорят: "маток" значит "сладкий". А мы знали "сладкий" как "мосойк"! Вот так выяснилось, что этот Мордехай учил нас ашкеназийскому произношению. И пришлось нам все снова перелопачивать.

- В 1950 году, в самый разгар борьбы с космополитизмом и антисемитской кампании, вы поступили в Московский авиационный институт. Вас легко приняли?

- Вы знаете, легко. Когда я решил подавать документы в Авиационный институт, отцу говорили: "Да куда он идет? В это время, да еще с отчеством Соломонович!" Тогда, действительно, велась борьба с "безродными космополитами", в газетах клеймили кучу еврейских фамилий. Но я поступил: набрал двадцать шесть очков, а принимали с двадцатью двумя. Ректором тогда был Николай Викторович Иноземцев, профессор нашего моторного факультета. Это был прелестный человек, который, когда началось все это дело, практически никого не выгнал. А у нас в институте было тогда много евреев: только в моей группе из человек тридцати училось примерно пять-шесть евреев. Помню, когда в 1956 году Иноземцев умер и гроб с его телом поставили в клубе института, по углам стояли и плакали евреи, которых он спас, которых он не дал выгнать.

Но тут важен вот какой момент. В тот период страна активно развивала промышленность - атомную, авиационную, танковую и прочую, и какое-то время евреев брали. После института я семь лет проработал в КБ. В одном мы проектировали двигатели для самолетов-истребителей, в другом - двигатели для ракет, сбивающих самолеты.

- То есть у вас была форма секретности. Из-за этого и попали в отказ?

- У меня была первая форма. Но тут вот какое дело. В КБ я не работал с января 1963 года, а документы на отъезд мы подали в сентябре 1973-го и получили отказ. Я и подумать не мог, что в стране, которая развивает свою военную промышленность, столько лет могли существовать старые секреты! Через пару месяцев после этого у меня отключили телефон, и тогда я пошел к синагоге, где собирались люди - евреи, сионисты, другие отказники. А дальше были и голодовки, и демонстрации, и обыски, и пятнадцать суток ареста... Только в 1977 году, после того как Гильдия сценаристов Голливуда сказала, что не будет вступать в контакты советскими сценаристами, если меня не выпустят из страны, в отделе ЦК решили, что я никаких секретов уже не помню. И так я получил разрешение на выезд.

"НАЦЕПИЛИ ЖЕЛТЫЕ ЗВЕЗДЫ И ПОШЛИ"

- А пятнадцать суток за что дали?

- Мы устроили демонстрацию - сорок человек, все отказники. За день до этого других ребят-демонстрантов увезли в лес и избили, и мы решили пойти в приемную президиума Верховного Совета, которая находилась напротив библиотеки имени Ленина. Слушать нас никто не стал, и тогда мы нацепили желтые шестиконечные звезды и пошли - колонной, человек по шесть в ряд, мимо гостиницы "Москва", мимо Большого театра… Люди столбенели на улице, машины останавливались. Отовсюду сбегались агенты - в центре их всегда было много. Но команду им, видимо, не давали, и они просто шли за нами дугой. Так мы дошли до самой приемной ЦК партии. В шесть вечера нас посадили в автобусы, повезли куда-то на окраину Москвы и сказали: "Выходите". Мы вышли, очень гордые, что победили. А это был день моего рождения, 21 октября. Возвращаюсь домой ночью - все сидят, пьют, отмечают. "Ну где же ты был?" - спрашивают.

А через два дня я утром вышел с собакой погулять. Не успел Кекс поднять лапу, как меня тут же схватили и увезли в милицию. Вместе с собакой. Держали до двух часов дня и не давали вывести пса на улицу. А он скулил. Я говорю: "Кекс, делай здесь". Но он был весь в медалях золотых и не мог себе такого позволить. Потом его взяли, посадили в коляску милицейскую и привезли моей жене. Она спрашивает: "А где муж?" "Выйдет через пятнадцать дней".

Нас одиннадцать человек арестовали. Напротив меня, помню, сидел Толя Щаранский (Натан (Анатолий) Щаранский - Прим. ред.). Я за это время потерял пять кило. Но зато набрался впечатлений невероятных! Там были разные люди: и наркоманы, которых все боялись, и люди вполне интеллигентные, которые попали туда случайно, и их было жалко. Вернулся домой - и дней за десять написал книгу "Зона отдыха".

- После подачи заявления на выезд вас не только перестали печатать, но и вырезали вашу фамилию из титров "Ну, погоди!"

- Не люблю я говорить об этом…

- Почему?

- Видите ли, у меня много книг прозы, и есть среди них хорошие, у меня много книг по истории. Но каждый раз на меня показывают пальцем и говорят: "Вот этот дядя написал о том, как волк бегает за зайцем". От этого не избавиться, я понимаю. И я не стесняюсь этого, нам было весело, мы собирались у меня дома, придумывали сценарии, это была такая игра в пинг-понг… Но давайте я вам лучше про другое расскажу.

2004 год. Я работал, собирал материал для пятой книги шеститомника - об уничтожении евреев на территории Советского Союза в 1941-1945 годы. Было очень трудно, и в какой-то момент я почувствовал неладное: стал худеть, перестал спать и почти перестал есть. Я пошел к врачу, и мне сказали, что это стресс и надо прекратить работу. А как прекратить, когда столько уже сделано? Прошло еще недели две - звонит Курляндский (Александр Курляндский, соавтор сценария "Ну, погоди!" - Прим. ред.). "Слушай, - говорит, - есть заказ на две серии “Ну, погоди”, девятнадцатую и двадцатую. Давай сделаем?" Я подумал и прикинул: все равно я сейчас ничего не могу делать, плохо себя чувствую - поеду в Москву, посмотрим, что получится. Тогда еще было с кем там встречаться, сегодня уже почти никого не осталось из друзей. И я приехал. Первые дня два было туго, а потом я понял, что есть какая-то извилина в голове, которая заведует мультипликацией и которая дремала все это время. И мы с Курляндским за десять дней написали два сценария. Валяли дурака, хохотали, пили водку, ели какие-то супы, которые он готовил... Каждые два дня к нам приходил режиссер - Леша Котеночкин, сын Славы Котеночкина, которого тогда уже не было в живых, - и мы с ним обсуждали сценарий.

Вы знаете, я так не хотел уезжать от этих двух серий! Вспомнилось то время… А еще я понимал, что мне грозит после возвращения, какую работу должен буду продолжить. Я вернулся, продолжил - и дописал книгу. Так что мультипликация в той ситуации помогла выжить.

Беседовала Диана Россоховатская