Давно прошли те времена, когда по одну сторону баррикад находились казаки, а по другую "жиды и студенты". Нынешние учащиеся европейских и американских университетов маршируют в первых рядах антисемитских колонн.

Евангелие от Сарамаго

В недельной главе "Вайеце" рассказывается о бегстве Йакова из дома Лавана: "Йаков похитил сердце у Лавана Арамейца, потому что не известил его, что убегает он. И убежал он со всем, что у него; и встав, он перешел реку, и направился к горе Гилад. И сказали Лавану на третий день, что Йаков убежал. И взял он с собою родственников своих, и гнался за ним семь дней пути, и догнал его на горе Гилад. И пришел Бог к Лавану Арамейцу во сне ночном, и сказал ему: берегись, чтобы не говорить с Йаковом ни доброго, ни худого. И догнал Лаван Йакова... И сказал Лаван Йакову:.... Есть в руке моей сила сделать вам зло; но Бог отца вашего накануне говорил со мною и сказал: "берегись, чтобы не говорить с Йаковом ни хорошего, ни худого". Теперь же, если ты ушел, потому что ты сильно стосковался по дому отца твоего, зачем ты украл богов моих?" (32:20-25).

Мы знаем, что еще до этого сна Лаван обнаруживал свое знакомство с религией Единого Бога. В частности он понимал, что его удачи связаны с покровительством именно Бога Йакова, а не его собственных божков, как сказано: "И сказал ему Лаван: о, если бы я нашел милость в очах твоих! Гадал я, что Господь благословил меня ради тебя".(30:27)

Этот биологический праотец еврейского народа был личностью скользкой, однако в религиозной сфере его упрекнуть особенно не в чем. Поклонение Творцу мира наряду с поклонением идолам (понимаемым как служебные силы) в ситуации Лавана не являлось чем-то предосудительным.

Как бы то ни было, иудаизм вполне благосклонно относится к тем неевреям, которые, обращаясь к богам-посредникам, в последнем счете адресуются к Творцу. Во всяком случае, это предпочтительнее, чем, избегая всяких посредников, воображать, будто в основании мира покоится безликое чудище, символ веры в которого в следующих словах сформулировал Эйнштейн: "Я верю в бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии сущего, но не в бога, который занимается судьбами и делами людей".

Если вдуматься, приведенное "кредо" Эйнштейн лежит в основе любого язычества, представляет собой его квинтэссенцию. Разумеется, иудаизм также не отрицает, что Бог Израиля "упорядочивает Вселенную", а не только занимается делами людей, но для него эти управления содружественны, в то время как в изречении Эйнштейна уже заложено отрицание.

Далеко не всякий человек, которому созвучно имя "Элоким", глумится над Четырехбуквенным Именем. И все же такие хулители встречаются, и даже в неисчислимых количествах.

Не секрет, что многие профессиональные гуманисты именно противопоставляют своего "рационального" Бога Богу, открывшемуся евреям на Синае. "Нравы деистов, – писал Вольтер, – обязательно должны быть чисты, ибо они всегда находятся перед лицом Бога справедливости и чистоты, Бога, который не спускается на землю, чтобы приказать обокрасть египтян, чтобы повелеть Осии взять за деньги наложницу, спать с блудницей. Мы не продаем своих женщин как Авраам... и т. д. и т. п."

Герой Стендаля, бывший семинарист Жюльен Сорель, накануне казни размышляет о Боге: "Но о каком боге? Не о библейском Боге, мелочном, жестоком тиране, исполненном жаждой мщения... но о Боге Вольтера, справедливом, добром, бесконечном...".

В современной Европе подобные противопоставления только заострились. В этом отношении достаточно вспомнить о португальском писателе Жозе Сарамаго (1922-2010), за свою неутомимую борьбу с "ветхозаветным Богом" награжденном Нобелевской премией по литературе (1998). В своем романе "Евангелие от Иисуса" автор представил Бога и евреев мелкими и злобными, а дьявола и Пилата мудрыми и сострадательными. В романе "Каин" навязчиво развивается та же тема: Сарамаго изображает Создателя мира ограниченным самодуром, который истребляет праведных наравне с грешными, и из мелкой зависти препятствует строительству Вавилонской башни. Перед смертью писатель заявил открытым текстом, что было бы лучше, если бы ТАНАХ никогда не был написан. При этом Сарамаго был не только "теоретиком", но и "практиком" антисионизма. Достаточно напомнить, что во время 2-ой интифады, приехав поддержать Арафата в Рамаллу, он уподобил этот город... Освенциму!

Бог или змей?

Между тем трудно не заметить, что эта "гуманистическая" линия присутствует в самой Торе, а именно в словах Змея, обращенных к Хаве: "умереть не умрете, Но знает Бог, что в день, в который поедите от него, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло".

Итак, падение Адама началось с сарамаговских подозрений, что Творец – мелкий и завистливый деспот, а правда у змея, который, и есть настоящий благородный бог. Причем иногда "гуманисты" проговаривают это положение вполне открыто. Так, Лев Шестов в своей книге "Афины и Иерусалим" пишет: "Гегель не ценил Библии: Нового Завета он не любил, а Ветхий просто презирал. И все же, когда пред ним предстал основной и труднейший философский вопрос, он, забыв все, что ему приходилось говорить о Св. Писании, ищет опоры в рассказе книги Бытия о грехопадении. Он пишет: "В другом виде это находится в древнем рассказе о грехопадении: змей, по рассказу, не обманул человека; ибо Бог говорил: "Вот Адам стал, как один из нас, зная добро и зло". И еще раз в той же истории философии, в размышлениях о судьбе Сократа мы читаем: "Плод дерева познания добра и зла, то есть познания черпающего из себя разума - общий принцип философии для всех будущих времен". Не Гегель так думает - мы все убеждены, что змей, соблазнивший нашего праотца вкусить от плодов дерева познания добра и зла, не обманул его и что обманщиком был Бог, запретивший Адаму есть эти плоды из опасения, как бы он сам не стал Богом".

Итак, мы видим, что европейский рационализм иногда склонен подменивать Бога дьяволом, и последовательных приверженцев такой перестановки вполне оправданно квалифицировать как маркионистов – древних христианских сенктантов, отрицавших "Ветхий завет" и отождествлявших Бога Израиля с сатаной.

В статье "Умозрение и апокалипсис", посвященной творчеству Вл. Соловьева и прямым образом касающейся темы маркионизма, Шестов пишет: "Последнее слово философии Соловьева не было его последним словом. К концу жизни в нем произошла “перемена душевного настроения”. Перемена заключалась в том, что он почувствовал совершенную невозможность поклоняться той умозрительной истине, которую он проповедовал в течение своей двадцатипятилетней литературной деятельности. Плоды с дерева познания добра и зла стали ему казаться несущими не жизнь, а смерть.

При обсуждении религиозной философии Соловьева мы каждый раз неизменно наталкивались на один и тот же вопрос: кто последний судья, к кому обращаться нам с нашими тревогами и сомнениями? К “разуму” — с его принципами и началами, который открыл нам, что сумма углов в треугольнике равняется двум прямым и все прочие бесчисленные истины, составляющие содержание положительных наук, или к Богу, создавшему небо и землю?"

Итак, существует ракурс, в котором исповедание "бога Спинозы" становится ничем неотличимо от самого оголтелого маркионизма, что легко объясняет возможность того красно-коричневого антисионистского альянса, который в последние десятелетия расцвел на Западе. Давно прошли те времена, когда по одну сторону баррикад находились казаки, а по другую "жиды и студенты". Нынешние учащиеся европейских и американских университетов маршируют в первых рядах антисемитских колонн. Сегодня существует несомненная опасность перерождения прекраснодушного гуманизма в маркионизм нацистского образца.