Единственный вопрос, смутивший Ури Авнери, был не об идеологии

Покинувшего сегодня ночью этот мир Ури Авнери провожают разными словами вслед, по-русски - в основном, проклятиями, ибо, как известно, больших патриотов Израиля, чем мы, в этой стране, конечно, нет.

Он был идеальным, без пятнышка, одержимым, фанатичным леваком, большую часть своей долгой и яркой жизни посвятившим борьбе за арабо-израильское умиротворение, в отсутствии которого винил исключительно израильтян, - хрестоматийный случай убежденного заблуждения. Но параллельно с этой обреченной химерой он, совсем молодым, еще до тридцати, сделал действительно великое дело. Стал основоположником новой израильской журналистики. Задал стиль, драйв, критерии, нормы. Его роль в израильской прессе сравнима с тем, что была у Бен-Гуриона в строительстве израильской государственности. Все ее традиции, достоинства и болезни - оттуда. Даже косвенно связанные с профессией тенденции.

Его еженедельник "А-олам а-зе" ("Этот мир") стал политической партией, фракцией Кнессета, проторив путь журналистов в политику, который потом истоптали и топчут до сих пор многие, добираясь даже до премьерских постов (пока, правда, в единственном случае, породившем и другой прецедент - премьера-зека). "А-олам а-зе" был, конечно, левым изданием, и его косвенные наследники неукоснительно следуют этой традиции гораздо вернее, чем высоким профессиональным стандартам еженедельника Авнери.

Как, впрочем, и большинство сегодняшних левых. Их пренебрежение реальностью они унаследовали у этого рыцаря левизны сполна и с лихвой, а его благородство, бескорыстие и готовность жертвовать своим благополучием ради собственных идеалов - нет.

Авнери дважды прикрывал своим телом кровавого и лживого упыря Арафата, которого считал личным другом и надеждой на мир между арабами и евреями. Сейчас везде пишут, как во время Первой ливанской войны Ури, перейдя линию фронта, проник к Арафату в осажденнвй Бейрут, чтобы защитить собой. За одну только встречу с ним ему полагался, по законам того времени, тюремный срок. Рисковал большим - шла война. Почему-то не упоминают, как так же уже 79-летний Авнери поселился на соломенном тюфячке в Мукате, когда резиденцию Арафата в Рамалле осадили израильские войска в ходе операции "Защитная стена".

Я делал с ним "Персону" в 2005-м. С самого начала предупредил, что сейчас, наверное, завидев его, зрители плюют в телевизор. Он лишь посмеялся - привык, ненависть к нему его забавляла. Программа получилась непривычно жесткой. Я обычно не позволял себе спорить с собеседником в интервью, провоцировать - да, но не спорить, зритель сам решит, с чем соглашаться, с чем нет - мое дело дать визави раскрыться. Но тут не смог сдержаться. Это была левая позиция в открытом виде, как в трепанации. Вера в собственные идеи у него была так сильна, что любые, даже очевидные, опровержения их реальностью он отмахивал, как невозмутимый теннисист с легкостью и без тени сомнения в лучистых глазах.

Мне удалось всего раз смутить его, всего на несколько секунд.

- Сколько арабов вы убили? - спросил я.

Речь шла о его молодости. Во время Войны за Независимость Ури служил в первом израильском спецназе - "Шуалей а-Шимшон". Они действовали в арабских деревнях, а нравы тогда были далеки от вегетарианства. Сражался героически, был тяжело ранен. Спецназ не просто пехота, с врагом сходились вблизи.

Он опешил от вопроса. Хотя что - больше полувека прошло. Но в его глазах я впервые заметил растерянность.

- А, не знаю, - пробормотал Авнери. - Операции проводились ночью, ничего не видно. Не думаю, что кого-то убил.

Это был единственный вопрос, от ответа на который он ушел. Остальное его не смущало.

Тот мир, в котором он сейчас пребывает, наверное, справедливее здешнего. Пусть он найдет себе там место. У меня нет проклятий ему вослед. Оставшиеся его единомышленники хуже, лживее и менее обаятельны.