Религиозная атрофия

Книга "Ваикра" посвящена главным образом порядку принесения жертв. С Храмом и жертвоприношениями связано около трети (согласно одному из попавшихся мне подсчетов 244) из 613 заповедей.

Однако, как известно, эта треть "вечных" и "ключевых" заповедей вот уже почти две тысячи лет не исполняется.

Как это следует понимать? Формально ответ выглядит достаточно просто. Когда придет время, будет построен третий Храм, и исполнение этих заповедей возобновится. Этим ожиданием переполнены многочисленные комментарии и молитвы, как например: "Благоволи Господи к Твоему народу Израилю, и возврати служение в Святилище, Дом Твой, и огнепалимые жертвы Израиля".

Пока же этого не произошло, суррогатными заменителями жертвоприношений служат пост и молитва.

И в то же время, если приглядеться, то в вопросе этом нет полного единомыслия. Не секрет, что за минувшие тысячелетия - во всяком случае, люди западного мира - отучились видеть в умерщвлении животных способ приближения к Божеству.

Современным людям кажется, что Он относится к жертвам, приносимым ему людьми, приблизительно так же, как люди относятся к растерзанным птицам и ящерицам, приносимым к ним в постель их кошками.

Современные люди с куда большим пониманием отнеслись бы к идее создания священного зоопарка танахических животных, чем к возрождению священной скотобойни.

Перспектива того, что посреди Иерусалима может возобновиться массовый забой скота, в наши дни многих отталкивает. Причем не только атеистов. Я никогда не слышал, чтобы кем-либо производились соответствующие опросы, однако по жизни встречал немало противников возрождения древнего Храмового культа среди ортодоксальных верующих, как сионистов, так и ультраортодоксов.

Одним возведение Третьего Храма видится чем-то вроде горизонта, к которому если и дано приблизиться, то, как говорится, лишь асимптотически. Другие находят эту форму религиозности полностью атрофированной и не мыслят себе ее возобновления, во всяком случае, не допускают в этом вопросе какой-либо человеческой инициативы.

Так авторитетный израильский раввин Ицхак Гинзбург сравнивает жертвоприношения со средствами лечения, предлагаемыми Талмудом. Многие законоучители уже давно запретили обращаться к этим средствам, утверждая, что будучи целебными в эпоху Храма, в нашем падшем поколении они не только бесполезны, но даже могут причинить человеку вред.

Со ссылкой на соответствующее поучение любавического ребе, рав Гинзбург применил это отношение к жертвоприношениям. По его словам, изменились сами люди, а тем самым жертвоприношение в наши дни становится не только излишеством, оно запрещено. Как и талмудические медицинские средства, жертвоприношения в нашем (критически удалившемся от святости) поколении не только не эффективны, но и неуместны.

Рав Гинзбург признает, что идет в этом вопросе против принятой традиции, согласно которой препятствия к принесению огнепалимых жертв чисто технические.

Агностицизм о двух концах

Внешне этот подход напоминает то отношение к религии, которое стало складываться в просвещенном еврейском обществе в ХIХ – ХХ веках: люди перестали видеть смысл в дошедших от древних времен обрядах и обычаях.

Многие деятели еврейской культуры с одной стороны ценили еврейскую традицию, желали видеть ее в той иной мере присутствующей в жизни строящегося государства, но с другой – последовательно дистанцировались от собственно традиционной общины. Так, например, Хаим Нахман Бялик (1873-1934) выступал против того, чтобы в субботу в Тель-Авиве велась торговля, но в частной жизни позволял себе некоторые нарушения субботнего покоя.

Даже такие авторы, как Франц Розенцвейг (1886-1929), Мартин Бубер (1878-1965), Лев Шестов (1866-1938), чья мысль напряженно работала в сфере религиозной еврейской проблематики, легкомысленно относились к галахе.

Никто из них не воевал с ней, не добивался какой-либо религиозной реформы. Этих мыслителей ни в коей мере нельзя отнести к "реформистам", но галаха не занимала почти никакого места в их религиозных исканиях.

Наиболее ясно и лаконично выразил эту позицию Давид Бен-Гурион (1886-1973): "в синагогу я не хожу, но та синагога, в которую я не хожу – ортодоксальная синагога".

Невольно возникает вопрос, разве многие (признающие существование Бога) светские люди не относятся ко всем 613 заповедям Торы подобно тому, как рав Гинзбург относится к трети из них? Разве обычный аргумент светских, что "люди изменились", в свете учения рава Гинзбурга не обретает определенной легитимности?

Многие атеисты находят, правда, эти изменения "прогрессивными", в то время как рав Гинзбург говорит о явном "регрессе", но в конечном счете обе эти субъективные оценки свидетельствуют об объективности процесса.

Речь, таким образом, идет не о "богоборчестве", не о безразличии, и не о лени, а о глубоком религиозном отчуждении, поразившем то поколение.

Лев Шестов в следующих словах говорит об этой проблеме в связи с богоискательствами Ницше: "До сих пор, обыкновенно, говорили, что человек "обязан" верить, быть религиозным. По поводу Ницше нужно изменить это выражение. Нужно сказать: "Человек имеет право верить, быть религиозным". История атеизма Ницше есть история отыскания этого права. Если он не нашел его, то, очевидно, не по своей "вине". О "злой воле", которую так охотно приписывают неверующим - и которую так часто ставит в упрек гр. Толстой современным интеллигентным людям - здесь, конечно, не может быть и речи. Наоборот, Ницше положил все силы своей души на то, чтобы найти веру. Если же он ее не нашел, то, стало быть, условия таковы, что ему и найти ее нельзя было".

Как бы то ни было, условия в том поколении оставались таковы, что Шестову, всю свою жизнь продолжавшему напряженные поиски Бога Израиля, путь к Нему никак не ассоциировался с практической галахой.

После возникновения государства Израиль, и особенно в последние десятилетия, практическая религия все больше возвращает себе былое значение. Люди все более хотят обрести Бога не в "теории", а на "практике".

Но и поныне, "вера" и "неверие" являются функцией слишком многих факторов, чтобы всякий раз оформляться в четкий конфессиональный выбор. В тех же случаях, когда этот выбор делается, он оставляет место для скепсиса в соответствии с "кредо", сформулированным американским психологом Гордоном Олпортем: "мы можем быть уверены лишь на половину, но преданы при этом всем сердцем".

Впрочем, даже в древние времена человек руководствовался схожим благочестивым агностицизмом: "Будь внимателен к легкой заповеди так же, как к суровой, ибо не тебе знать награду за них" (Перкей Авот 2.1).

Но этот агностицизм - палка о двух концах, и применительно к жертвоприношениям, о которых здесь пошла речь, я бы перефразировал это высказывание следующим образом: "Будь внимателен к трудной, хоть и забытой заповеди, как к легкой и тебе привычной, ибо не тебе знать награду за них".

Те, кто считают, что им в принципе можно воздерживаться от выполнения ряда "вечных" (а по сути, так даже "ключевых") заповедей, должны терпимей относиться к тем, кто не по "злой воле" пренебрегает другими знаками союза.

И наоборот, как можно продолжать ревностно совершать обрезание и считать не актуальными жертвы? Понятно, что если орган не упражняется, он отмирает. Но почему не постараться возобновить его жизнедеятельность?

Уже много лет в Старом городе действует основанный равом Исраэлем Ариэлем Институт Храма, изучающий практическую сторону возрождения богослужения, и готовый при первом же устранении политических препятствий взойти на место разрушенного Храма, в течении нескольких часов построить каменный алтарь и принести жертву Богу Израиля.

Что же касается не политических, а "морально-эстетических" препятствий, то они, на мой взгляд, связаны исключительно с тем, что современный человек не любит, когда ему напоминают о смерти.

Того же, кого девиз "memento mori" не смущает, вид Храма не расстроит. Пока в мире царит смерть, будет сохраняться также и необходимость в жертве. Если имеет смысл такое слово как "жертвенность", если оно что-то значит для людей, то оно должно наполняться смыслом от своего первообраза.

Если бы довод рава Гинзбурга являлся общепризнанным, все оставалось бы на своих местах: вера и неверие выступали бы стенка на стенку. Но высказанное в качестве частного, мало кем разделяемого положения, оно позволяет сторонам иначе взглянуть на проблему и проявить немного взаимопонимания.

С одной стороны, как верующим не понять агностиков, для которых "все изменилось", а с другой стороны, как агностикам не войти в положение ревнителей храмового богослужения, для которых не изменилось ничего, и которые в считанные часы готовы восстановить некогда прерванный культ.